Крах черных гномов - Самбук Ростислав Феодосьевич - Страница 43

У Карла поплыли цветные круги в глазах. Но и на этот раз он удержался на ногах.

— Разве это удар? — засмеялся Гельмут. — А еще хвалишься!

Он обошел Кремера, не глядя на него. Лениво потянулся, медленно взмахнул рукой… Карл почувствовал: ему почему-то не хватает воздуха, обожгло мозг, потом подкосились ноги.

— Вполсилы!.. — хвастливо загудел вверху голос Гельмута. — Приведи его в чувство.

Эсэсовец выплеснул на Кремера ведро воды, поднял на ноги.

— Будешь отвечать? — спросил Гельмут.

Карл молча кивнул.

— То-то же, — удовлетворенно потер руки Курт. — Рассказывай, зачем ездил в Швейцарию. Только честно.

Карл добросовестно изложил согласованную с Вайгангом, «на всякий случай», версию: улаживал дела со швейцарскими фирмами о поставке часов. Курт одобрительно кивал головой. Когда Кремер закончил, сказал с издевкой:

— Это ты рассказывай своему духовнику!.. Здесь гестапо, а не исповедальня, и мы вытянем из тебя правду. Тебя посылал фон Вайганг?

— Нет, — ответил Карл уверенно. — Он помог мне только оформить документы.

— К кому же посылал тебя фон Вайганг? — голос Курта зазвучал угрожающе. — Отвечай, мы все знаем.

— Я уже сказал, что группенфюрер лишь помог мне преодолеть некоторые формальности.

— Не крути хвостом! И думай о себе, а не о фон Вайганге.

— Как вы смеете говорить так о группенфюрере? — в голосе Карла звучало неподдельное возмущение. — Он — один из преданнейших офицеров рейха и, когда узнает о вашей провокации…

— Я последний раз спрашиваю: какое задание ты получил от группенфюрера фон Вайганга?

— Не теряй времени зря, Курт! — вмешался Гельмут. Моргнул эсэсовцу. — Поработай-ка над ним еще…

На этот раз Кремер потерял сознание не так быстро. Когда от боли хотелось кричать и невольно вырывался стон, Карл заставлял себя величайшим усилием воли переключаться на другие мысли. Представлял залитые солнцем днепровские склоны, золотой купол Лавры среди зелени, Катрусю, переступающую с ноги на ногу на московском морозе в ожидании троллейбуса, просторные, залы Третьяковской галереи, куда ему так и не удалось попасть еще раз…

Подумав о Третьяковке, Карл вспомнил картину, которая поразила его. Он не помнил фамилии художника, а картина, кажется, называлась «Допрос коммунистов» — стоят два человека, со спокойными и мужественными лицами, их руки связаны… а перед ними гладкий затылок белогвардейца. Сейчас пленных начнут пытать, потом расстреляют, но ни одного стона не вырвется из их уст…

А сможет ли он так? Разве не те же идеи привели его в эту мрачную комнату за сотни километров от друзей и от Родины? И враги, хотя и в других мундирах, так же люто ненавидят все то, в чем смысл его жизни.

А от боли кружится голова и опять подгибаются колени. Да есть ли вообще мера человеческому терпению?

Даже Гельмут запыхался — расстегивает воротник и вытирает пот со лба. Подал знак эсэсовцу, тот подтащил Карла к камину, бросил на стул.

— Так что поручил тебе фон Вайганг? — цедит сквозь зубы Гельмут.

Карлу больно даже дышать. И, несмотря на это, ему стало смешно: неужели они в самом деле уверены, что боль может сломить человека?

Постой, не переигрывает ли он? Вытерпел бы настоящий Карл Кремер такое испытание, скажем, за миллион? Где-то писали, что скупец пожертвовал жизнью, но не расстался с несколькими золотыми. Настоящий Карл Кремер во имя сохранения этих золотых, наверное, давно раболепствовал бы перед гестаповцами, врал бы и, наконец, признался бы во всем. Стойкость духа вряд ли свойственна ему.

Карл сделал плаксивое выражение лица…

— Господа, — прошамкал невнятно, — я сказал вам чистую правду, и мне нечего добавить… У меня с фон Вайгангом только деловые отношения. Было единственное поручение группенфюрера — привезти его высокоуважаемой супруге браслет или сережки.

— Вот как, значит, будешь брехать и дальше? — с иронией буркнул Курт. — Может, ты скажешь, что группенфюрер просил привезти еще и золотые запонки для сорочки?

— Нет, запонки он не заказывал, — Карл сделал вид, что не понял иронии гестаповца. — А фрау Ирме, его жене, очень нравятся браслеты с драгоценностями…

— А тебе, — поморщился Курт, — я вижу, нравятся резиновые дубинки… Но учти: что сейчас было — лишь детская забава, и мы развяжем тебе язык! Может, — искоса глянул на Гельмута, — приступим ко второму действию?

— Вообще-то можно, — ответил Гельмут безразлично, — ты же знаешь, я никогда не устаю. Но мне морально тяжело видеть таких ублюдков: расстраивается нервная система и снятся плохие сны.

— Ты видишь сны? — удивился Курт. — Ни за что не подумал бы!

— Вижу… Редко, но вижу… Недавно такая жуть приснилась. Будто я опять вернулся в цирк, и кто-то из зрителей выходит на арену и кладет меня на лопатки. Этакий плюгавый тип, а я ничего не могу сделать — силы нет, и все тут. Так испугался, что в пот бросило. Хорошо, что это только сон… Ты его, — кивнул помощнику на Карла, — оттащи в камеру, может, за ночь наберется разума…

Лишь под утро Кремер заснул тяжелым сном. Тело горело, и лежать можно было только на животе. Но самое страшное было еще впереди. Карл не тешил себя иллюзиями и знал: гестаповцы не бросают слов на ветер. Правда, если все это происходит с благословения Вайганга, они могут ограничиться двумя сеансами — этого вполне достаточно, чтобы выбить из среднего немецкого коммерсанта все, что знает и чего не знает…

Но Вайганг! Вот тебе и друг дяди, компаньон, покровитель и любитель природы! Карл слышал о жестокости группенфюрера и все же, вспоминая его дружеский, чуть ли не отцовский, тон, с трудом поверил, что он был режиссером этого спектакля. А что это было именно так, Кремеру говорили не только интуиция разведчика и логика происходящего, но и само поведение гестаповцев. И ничего удивительного не было бы, если бы в одной из комнат этой виллы сидел с наушниками Вайганг и вслушивался в каждое слово допроса…

Когда на следующий день Кремера снова втащили в комнату для допросов, ему, как ни странно, было легче, чем накануне. Еле держался на ногах, но знал: сможет выдержать все! Эта уверенность облегчала страдания, уменьшала боль и главное — давала превосходство над гестаповцами. Они еще надеялись на что-то, а он твердо знал — бой уже выигран.

Курт и Гельмут всю ночь, очевидно, пьянствовали — об этом говорили их помятые физиономии и синева под глазами. Гельмут непрерывно хлестал газированную воду из сифона, а Курт развалился в кресле, закрыл глаза и притворился, что вся процедура допроса совсем не интересует его и даже вызывает отвращение.

— Я советую тебе, — начал лениво Курт, — сознаться, с кем встречался в Цюрихе и какие переговоры вел от имени фон Вайганга. Это единственное, что может спасти тебе жизнь…

— Ну, и вообще станет легче, — досказал недвусмысленно Гельмут.

Карл уселся на стуле, закинув ногу на ногу, хотя и с трудом. Поморщился от боли. Потребовал сигарету. Несколько раз затянувшись, заявил:

— Вчера я выложил вам, господа, все! И я не позавидую вам, если группенфюрер узнает, что здесь произошло. Он не из тех, кто прощает… Вы можете…

Договорить он не успел. Гельмут неожиданно и сильно ударил его. Карл потерял сознание. Его привели в чувство, потом он снова от боли обеспамятел, и снова его обливали водой, чтобы очнулся. Наконец он пришел в себя на своей твердой кровати в камере.

Хотелось пить, но не было сил дотянуться до кружки, стоявшей на табуретке. Карл снова не то забылся, не то впал в полубредовое состояние, когда не чувствуешь собственного тела и все вокруг кажется нереальным и жутким, как в тяжелом сне.

Его навещали, о нем заботились. В этом Карл убедился на следующий день, увидев на табурете рядом с кружкой миску супа и кусок хлеба. Есть он не мог, а воду е жадностью выпил, пытаясь хотя бы немного залить огонь, который сжигал его. Подумал: если сегодня допрашивать не будут, значит, его предположения оправдались. Вайганг имеет полную информацию обо всем, что здесь происходит, и, возможно, отменит повторение «цикла». Так, кажется, назвал вчера допрос Гельмут.