Крах черных гномов - Самбук Ростислав Феодосьевич - Страница 17

— Солидный человек, — согласился Ульман.

И снова Фридриху показалось, что горбун смотрит на него с каким-то особенным интересом. Выдержал острый взгляд въедливых глаз. Сказал как можно откровеннее:

— Почему вы так смотрите на меня, ортсгруппенляйтер? Неужели я не угодил вам?

— Нет, почему же… — Носке положил ладонь своей длинной руки на колено Ульмана. — Мне всегда приятно разговаривать с умным человеком.

— И мне тоже… — Фридрих спрятал иронию в широкой улыбке.

— Умные люди всегда поймут друг друга! — радостно осклабился Носке. — Я надеялся на это и искренне сожалею, что раньше так редко встречался с тобой.

— Для меня это честь! — Ульман всей пятерней обхватил подбородок и пригласил: — Заходите ко мне почаще. Может, хотите рюмку шнапса?

— Не надо, — остановил его ортсгруппенляйтер. — В другой раз… Я буду наведываться к тебе. — Оглянулся воровато. — А ты смотри и слушай. Может, узнаешь что о листовках или вообще кто недовольный… Тоща сразу же ко мне…

— Угу! — согласился Ульман и так похлопал своей огромной рукой по плечу горбуна, что тот отшатнулся.

— Медведь! — зло сверкнул глазками, но тут же овладел собой. — А сила у тебя того… есть еще… — произнес уважительно. — Так мы договорились?

Ульман кивнул. Смотрел, как осторожно ступает Магнус Носке между грядками, чтобы не запачкать блестящие сапоги. Плюнул ему вслед. Почувствовал омерзение к этому человеку с длинными, до колен, руками и коротким туловищем. Ульман никогда даже в мыслях не позволил бы себе насмехаться над физическими недостатками человека, наоборот, всегда симпатизировал людям, обиженным природой, но здесь не мог перебороть себя. Носке напоминал ему тарантула. Хотя Фридрих никогда и не видел тарантула, но именно такое сравнение почему-то возникло у него..

Хорошо, что ортсгруппенляйтер не оглянулся в этот момент, — многое прочитал бы на лице Ульмана. Когда же тот прикрыл за собой калитку и посмотрел через забор, Фридрих пришел в себя — улыбнулся и даже приветливо махнул рукой на прощание.

Опять пришлось выкурить внеплановую сигарету: надо было собраться с мыслями. Фридрих постоял несколько минут, опершись спиной о грушу, потом крикнул Марте, чтобы вынесла пиджак, и неторопливо направился к центру поселка.

Издали заметил сына. Горст стоял возле клуба в окружении юношей и, очевидно, рассказывал что-то, размахивая рукой.

Эта привычка, жестикулировать разговаривая, всегда раздражала старого Ульмана и приносила Горсту в детстве немало неприятных минут. И все же искоренить ее Фридриху так и не удалось — Горст был упрямым мальчишкой, и окрики отца лишь пробуждали в нем неосознанный отпор.

Ульман остановился за несколько шагов от молодежи, став так, чтобы сын не видел его, а сам он слышал каждое слово Горста. Сделал вид, что рассматривает витрину магазина.

Разговор шел о вчерашней кинохронике, посвященной операциям вермахта в Польше. Фридрих искоса взглянул на сына, и лицо его невольно расплылось в гордой улыбке. Что ни говори, а парень вырос разумный: рассуждает так, что сам Гиммлер вряд ли придрался бы к нему. — и в то же время себе на уме… Знает, кто его слушает, — пареньки, которые не сегодня-завтра пойдут в армию, — и нарочно сгущает краски. Со стороны слова Горста звучат вполне патриотично — солдат умирает, не испугавшись смерти, — но стоит внимательнее посмотреть в глаза слушателей… Должно быть, не очень хочется им умирать…

А Горст уже перескочил на собственные фронтовые воспоминания. Старик усмехнулся: послушать парня, так не поймешь, как обходится бедный рейх без такого солдата!

А те, что слушают, пораскрывали рты… Да и как не слушать, когда Горст Ульман воевал чуть ли не год в России. Там, где-то возле Днепра, ему оторвало пальцы на руке. Но что такое пальцы, когда на груди красуется Железный крест второй степени — заветная мечта всех пятнадцати— и шестнадцатилетних!

Горст все размахивает и размахивает руками. Интересно, куда он клонит?

— Без руки или ноги, — разглагольствует, — я еще солдат. Это чепуха, что меня списали в тыл. Когда русские подойдут к границам рейха, такие, как мы, еще пригодимся…

Ульман удовлетворенно прищурился. Неплохо сказал парень: может, кто-то и задумается — война все ближе придвигается к границам Германии, и что ожидает рейх, если возникнет потребность даже в безруких солдатах?

— Но, — продолжает Горст, — в руку редко когда попадают. А если пуля не зацепит кости, то это вообще, — презрительно тряхнул головой, — не ранение. Настоящая рана — это когда в грудь или в живот. Правда, после такой мало кто поправляется, но это никогда не пугало солдат фюрера!..

Хитрый Горст: рассказал, как умирал в госпитале сосед по койке — унтер-офицер. У него была тяжелая рана в живот. Пять дней мучился в агонии, почернел. Несло от него уже мертвечиной, а он скрипел зубами и кричал, что хочет жить. Только жить! А для чего?…

Горст поучительно поднял палец:

— Очевидно, хотел вернуться на фронт! Правда, иногда ругал своего ротного командира, но думаю, делал это бессознательно…

— Он выжил? — испуганно спросил паренек лет пятнадцати с задористым, как у петуха, чубом.

Горст похлопал его по щеке.

— Конечно, умер, но какое это имеет значение? Лучше, правда, когда пуля попадет сразу сюда, — ткнул пальцем юношу в лоб, — но, к сожалению, это от тебя не зависит…

Паренек испуганно отшатнулся, машинально проведя рукой по лбу. Видимо, не разделял Горстовых мыслей, ибо тихонько подался назад, спрятавшись за спины товарищей.

— Эй, Вернер! — позвал вдруг Горст. — Иди сюда, расскажи этим соплякам, как ты потерял ногу.

К клубу подходили двое. Один — молодой, другой — значительно старше. Старый Ульман узнал их. И хотя юноша был теперь без костылей, опирался на толстую палку, не узнать его Фридрих не мог — настолько врезалась в память сцена в пивной, когда тот осмелился оттолкнуть ротенфюрера.

Парень еще не привык к протезу: шел, тяжело выкидывая его вперед и переваливаясь туловищем с боку на бок.

— Что тут происходит? — обвел взглядом гурьбу.

— Воспитываю молокососов, — небрежно произнес Горст. — В порядке шефской помощи руководству гитлерюгенда. Фронтовые воспоминания и прочее… Присоединяйся…

— У них все впереди, — юноша вытащил зубами сигарету из пачки, — какой-нибудь фельдфебель вымуштрует их за пару месяцев так, что не узнаешь…

— Однако наш опыт… — возразил Горст.

— Оставь, — спокойно остановил его Вернер, — этот опыт не сберег тебе пальцев, а мне… — постучал палкой по протезу.

— Вы, наверное, здорово отличились в бою! — восхищенно произнес белокурый мальчуган в кожаной куртке. — Крест первой степени дают не каждому!

Вернер смерил его презрительным взглядом.

— У тебя есть все шансы получить такой же, — ответил, — конечно, если штаны останутся сухими…

— Го-го! — захохотали вокруг. — Вот это поддел!

Мальчишка покраснел, казалось, кровь вот-вот брызнет из его пухлых щек.

— Не думайте, что только вам посчастливилось, — сказал с вызовом. — И мы будем бить врагов рейха!

— Ты? — насмешливо уставился на него Вернер. — А тебя мама отпустит?

— Мне уже пятнадцать лет…

— Неужели? — Вернер скорчил удивленную мину. — А я думал — четырнадцать с половиной…

— Пятнадцать! — настаивал тот. — И наш учитель сказал, что мы уже можем быть солдатами.

— Ну, если сам учитель, — иронически скривился Вернер, — то я поднимаю руки…

Вернер все больше нравился Фридриху. Было в этом пареньке что-то непосредственное, что отличало его от сверстников, воспитанных гитлерюгендом: очевидно, простота поведения, и собственные мысли, и суждения. Привлекал также иронический склад ума Вернера. Фридрих угадывал за этим сильный характер. Не нравилась ему только манера прищуривать глаза и исподлобья осматриваться вокруг. В такие моменты лицо Вернера заострялось, а глаза становились колючими.

«Видимо, много пережил и несколько озлобился», — подумал Ульман.