Барракуда - Лунина Татьяна - Страница 20

— Так я знаю, что вам нужно. Да! — убедился он в своей догадке. Засуетился, закопошился и выудил откуда-то небольшой футляр. Открыл. На черном бархате, как в ночи, сияли две звезды — сережки с алмазными глазками в обрамлении сверкающих ресниц. У Кристины сбилось дыхание.

— Сколько? — голос русского был скучным и невыразительным.

Ювелир назвал цену, миссис чуть не шлепнулась в обморок. Ордынцев задумчиво повертел коробочку: освещенные ярким светом бриллиантовые дорожки вспыхивали и горели, оттеняя холодное сияние алмазов. Кристина «равнодушно» пялилась на витрину, за которой ничего не видела. Ее ладони стали влажными, как будто роса на коже выпала.

— Сколько? — прищурившись, переспросил покупатель.

Ювелир вздохнул, стыдливо потупился: дедовские гены явно бойкотировали отцовские.

— Больше ста долларов уступить не могу, — выдохнул воздух шар, — если платите наличными, — тон не оставлял никаких лазеек для дальнейшего торга.

— Хорошо.

— Кофе? — снова надулся радостью шарик.

— Спасибо, нет. Мы спешим.

В такси Кристина молчала. Слова могли только оскорбить чувства, которые в ней булькали.

— Спасибо, Женя, — наконец выдавила сказочно одаренная. И всхлипнула. — Я тебя люблю.

— Очень на это надеюсь, — улыбнулся Ордынцев и чмокнул молодую жену в нос.

Прошло еще два года. За это время Мария Павловна нашла себе «вторую руку», которая помогала ей распутывать разные узлы, Любаня сходила на пару месяцев замуж, Ордынцев выпустил новый двухсерийный фильм, а Кристина выучилась огрызаться на коллег, держать дистанцию и не верить ласковым речам.

— Почему ты не приглашаешь своих телевизионщиков домой? — спросила как-то Любочка, потягивая мускат, презентованный режиссеру молдавским собратом.

— Не хочу.

— Ну и дуреха! У тебя такая роскошная хата, потрясный муж — пусть дохнут от зависти. Передохнут — быстрее доберешься до цели. Не век же тебе редактором трубить. Жена должна соответствовать мужу.

— Потому ты и погнала своего молодожена?

— Это он меня оставил, — запечалилась Любаня и с интересом заглянула в бокал, — видно, решил, что прораб летчику не пара. Испугался, что крылья подрежу или хвост обрублю, — беспечно призналась она остаткам вина.

— А теперь хочешь накаркать редакционный мор?

— Все равно ж помрут когда-нибудь, — равнодушно пожала плечами каркуша, — а так — хоть с пользой.

— Каткова, ты с каких пор стала такой кровожадной? Не боишься наказания? Говорят, дурные мысли бьют прежде всего по мыслителю.

— Не всякая вина виновата, — парировала мыслительница. — А я не зла другим желаю — тебе добра. И не наша забота, если добро пожрет помеху. Жизнь, Окалина, это, вообще, сплошная битва за жрачку. Давай лучше выпьем, не люблю философствовать!

После переезда подруги к мужу Каток повадилась регулярно подкатывать к уютному дому. Здесь хорошо принимали, сытно кормили и вкусно поили, нередко вели задушевные беседы, а главное — здесь можно было встретить интересных людей, которых раньше простодушная Любаня и во сне не мечтала узреть. Но, если честно, больше всего сюда тянула надежда удачно пристроиться. Хранила Люба Каткова глубоко в душе заветную мечту: окрутить богатого мужика и плевать всю жизнь в потолок, изображая любовь, усталость и легкое недомогание. Если это удалось Окалиной, что может помешать Катковой? Внешность? Ерунда, с лица воду не пить, да и не этим мужиков берут. Ум, душа? Так, если умом пользоваться с умом, то и душа прихорошится. Наблюдая, как пахала на своем хваленом телевидении простоватая подружка, Любочка тихонько посмеивалась над наивной трудягой. Кристина не понимала элементарного: нельзя так унижать мужа. Жена-трудоголик — оскорбление мужской сути. Ничто так не губит мужчину, как рабочая лошадь в постели. Гостья задумчиво обвела хозяйским глазом чужое гнездо. Нет, такой мужик, как Ордынцев, заслуживает лучшего. Пыль на телевизоре, цветы в вазоне подвяли, люстре сто лет в обед. А все потому, что Окалина слишком отдается работе, а отдаваться надо мужику. Да и пылинки не грех почаще снимать: что с телевизора, что с мужа.

— Ты о чем задумалась, Любаня?

— Домой пора, — вздохнула гостья, поднимаясь, — завтра рано вставать. У нас рабочий день с восьми, будь он проклят.

— Не обидишься, если не провожу? Мне еще текст писать.

Любаня понятливо кивнула: допишется.

Хозяйка закрыла за гостьей дверь, включила электрический чайник, бросила в кипяток пару ложек растворимого кофе. Работы много, сидеть придется до поздней ночи. Хорошо хоть Женя задерживается: никто не мешает. Она принялась вчитываться в статью о человеке, которого будет снимать. Человек важный, подготовиться к интервью нужно основательно, чтобы не пришлось краснеть. Но журналист кривил душой, шаблонные фразы прятали факты, юлили, врали и бесстыдно хвалили то, за что бы надо бить по морде. Кристина вздохнула и поплелась покурить. На балконе раздражение ушло. Сентябрь — желтеющие листья, дымок, арбузы, сладкие мясистые помидоры, хризантемы, плащи и ласковое грустное солнце. С девятого этажа видно набережную, вечерние огни, верхушку высотки. Ордынцевы жили в хорошем месте — престижном и уютном. И квартира была неплохая — просторная, светлая. И работа — у мужа, не у жены. Работа, получить которую казалось счастьем, обернулась кусочком сыра в мышеловке. Захлопнуться дверце мешала знаменитая фамилия, и только. Выпускница МГУ с опытом ассистента режиссера в «Экране» и представить не могла, в какое гнездышко сунулась. Видно, Ленка неспроста тогда отказалась. Вокруг суетились, снимали, выдавали материал в эфир не люди — хамелеоны, которые пресмыкались перед силой и постоянно меняли свои убеждения. Впрочем, трудно изменить то, чего нет. К редактору Ордынцевой относились неплохо, некоторые даже заискивали, набиваясь в друзья. Кристина никого к себе близко не подпускала, просто вкалывала на совесть и была ровна со всеми. Да и главный редактор жену друга не выделял. Емельянов знал свою стаю и понимал, что дразнить ее не стоит. Разве что позволил пару раз выйти в эфир. Одним словом, злые языки при имени Ордынцевой заскучали быстро: невозможно ведь постоянно перемывать одно замужество. Молодая женщина погасила окурок в пепельнице и вернулась к письменному столу.

…Съемка сорвалась. Большой человек срочно укатил туда, куда поманил пальцем больший. Съемочная группа поцеловала дверь кабинета, выслушав на дорожку барского помощника.

— Петр Владимирович уехал десять минут назад. Его срочно вызвали туда, — обтекаемый блондин с идеальным пробором многозначительно закатил глаза к потолку. «Чтоб ему там провалиться!» — разозлилась Кристина.

— Может быть, стоит его подождать?

— Не стоит, — просиял «пробор», — никто не знает, как долго он там пробудет.

— И ничего не просил передать? — не унималась настырная телевизионщица. — У нас же была договоренность о съемке.

— Петр Владимирович не просит, девушка. Он отдает приказы.

— Пойдем, Кристина, — не выдержал режиссер, — такое у нас случается часто, — и кивнул блондину. — Всего хорошего!

Они снова впихнулись в рафик.

— Слушай, Ордынцева, а может, ты двинешь домой? — вдруг предложил Сергей. — Я сам доложу, что съемка сорвалась. Смотри, уже семь, приедем к восьми. Что тебе ехать-то?

— И правда, Кристина, — вмешался ассистент Миша, — воспользуйся свободной минуткой, расслабься, — и ухмыльнулся, — это ж как подарок.

— Ну да, подарок! Я вчера до двух ночи сидела, чтобы подготовиться.

— Вот и поспи, — в один голос пожелали ребята.

— Ладно, — сдалась она, — завтра в десять буду как штык. Пока!

— Отдыхай, труженица! — весело полетело вдогонку.

Если честно, это даже и к лучшему. Женя должен быть дома, а в последнее время они редко видятся, не совпадают выходные: то у него аврал, то у нее завал. Она тормознула у телефонной будки: порадовать, что через полчаса заявится. Порылась в кошельке, монету не нашла. «Ну и чудненько, пусть будет приятный сюрприз!» — развеселилась Кристина и побежала к метро. В вагоне вспомнила, как однажды внезапно вернулся домой отец. Она, совсем мелкая, лет пяти осталась почему-то одна в квартире. Темнело. Встать и включить свет было страшно, и девочка, вцепившись в пластмассового Буратино, терпеливо ждала маму, которая обещала дочитать сегодня сказку про золотой ключик. Они остановились как раз там, где Буратино дрожал от страха на листе болотной кувшинки. Кристина хорошо помнила свое тогдашнее состояние. И как же она была счастлива, когда вдруг зажегся свет, а папин голос весело спросил: «Кто это сидит здесь один в темноте?» Это возвращение помнилось до сих пор именно своей внезапностью, которая принесла радость и спасла от одиночества. Муж, конечно, не ребенок, но что-то типа того. Такой же беззащитный, заброшенный и ждущий ласки. У выхода купила астры, в магазин забегать не стала: время жалко, да и нет там ничего все равно.