Тверской баскак. Том Пятый (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus" - Страница 6

Бросаю еще один внимательный взгляд в сторону монгол и ловлю на бесстрастных узкоглазых лицах тщательно скрываемое нервное ожидание. Это понятно, самостоятельный рейд несет в себе совсем другие возможности. И в плане самореализации, и в плане добычи. Тут ни славой, ни богатством не нужно делиться на всех. Все достается только одному, как впрочем и весь позор в случае поражения, но об этом монголы уже перестали задумываться.

Мне в общем-то безразлично, кого отправят на север. Сейчас меня больше волнует, как лучше донести до Бурундая мои новые идеи и убедить его в необходимости изменения тактики. Разговор об этом я хочу завести сразу после пира, и хорошо бы было, чтобы старый полководец был к этому времени в нужном расположении духа.

«Лучший способ показать необходимость поиска новых путей, — вспоминаю про себя чью-то здравую мысль, — это заставить сомневаться в правильности старых».

Подумав об этом, решаю, что перед серьезным разговором было бы полезно вытащить на поверхность самые болевые точки монгольского войска. Вытащить и хорошенечко ткнуть Бурундая в них носом.

«Полезно-то полезно, тут спору нет! Хорошо бы еще понять, что и как сделать⁈ Что рано или поздно выест изнутри мощное дерево монгольской империи? — Спрашиваю себя и сам же отвечаю. — Конечно, междоусобица! Нойоны ненавидят друг друга ничуть не меньше своих внешних врагов, а подчас и поболе. Сейчас внутренние дрязги в войске — это чуть ли не единственная серьезная опасность, способная остановить поход к последнему морю!»

Промелькнувшая в голове идея мне понравилась, и я тут же приступил к действию. Подняв пиалу с кумысом, я попросил слово и, получив разрешающий кивок Бурундая, начал говорить:

— Позвольте мне, уважаемы нойоны, выразить свое преклонение и восторг перед безудержной отвагой и высочайшим полководческим искусством еще совсем юного, но уже безмерно талантливого военачальника Абукана. Как гениально он повел своих воинов на штурм…

Я несу всякую чушь, расхваливая Батыева внука, только с одной целью — спровоцировать злобно-завистливую реакцию. Ярких красок и сахарной лести я не жалею, и минут через десять мой словесный поток неумеренных восторгов заставил сорваться Джаред-Асына.

Повернувшись к Балакану, он произносит негромко, но так чтобы дошло до всех.

— Я слышал, что наш Абукан такой славный воин, что не может самостоятельно саблю из ножен вытащить! — Сказав, он громко загыкал наигранно веселым смехом.

Балакан и другие нойоны поддержали его кривыми ухмылками, мгновенно доведя юного Абукана до бешенства.

— Да как ты смеешь, жалкий сын рабыни, хулить ханского сына⁈ — Взревел он, засверкав белками выпученных глаз.

Все знали, что Джаред-Асын незаконный сын Арун-бека из рода Толуя, но говорить об этом вслух было непринято. Смех Асына мгновенно смолк, и его узкие налитые кровью глазки уставились на Абукана.

— Бату-хан был великим воином и правителем, жаль только его потомство выродилось в первом же колене! Сплошь жалкие слизняки, способные лишь…

Не дав ему договорить, в ссору резко вмешался Тукан.

— Тявкающую шавку следует проучить палкой, — он вонзился глазами в обидчика, — а низкорожденному ублюдку типа тебя, Джаред-Асын, следует отрезать его лживый язык⁈

То, что Джаред-Асын посмеялся над братом, мало тронуло Тукана, а вот то, что тот посмел тронуть имя отца, взбесило мгновенно. Бросив оскорбление в лицо обидчику, Тукан не подумал, что выставив свое высокородство, он заденет не только Асына, но и такого служаку как Балакан, что поднялся в темники из простых пастухов.

Слово за слово, оскорбление за оскорблением, и через минуту от былого спокойствия и благочестия не осталось и следа. В общем гвалте каждый старается перекричать другого, сверкая глазами и хватаясь за пояс в поисках оружия.

«Интересно, — подумалось мне, глядя на эту перепалку, — если бы у них не отобрали на входе сабли, они реально поубивали бы друг друга или так, орут больше для понта?»

Сделать какой-либо определенный вывод я не успеваю, потому как в общем крике прорезался отрывисто-скрипучий голос Бурундая.

— А ну уймитесь живо!

Для большей убедительности в шатер вошел десяток его личных телохранителей с обнаженными клинками. Это подействовало, и тишина наступила почти мгновенно.

Жесткий прищур Бурундая прошелся по лицам военачальников и безмолвно заставил каждого из них отвести глаза, признавая свою горячность и неправоту. Затем его взгляд впился в меня, словно бы пытаясь проникнуть в мою голову и понять — по недомыслию я устроил этот дебош или по злому умыслу.

На эту попытку покопаться в своих мозгах я отвечаю наивно-простодушной миной, мол сам не понимаю как такое могло случиться, ведь у меня же были самые добрые побуждения.

Не получив однозначного ответа, Бурундай отвел взгляд и, еще больше нахмурившись, поднялся. Махнув рукой, мол заканчивайте без меня, он двинулся ко внутреннему переходу от приемного шатра к его личным помещениям.

Когда спина Бурундая скрылась за пологом, нойоны еще какое-то время, не глядя друг на друга, поковырялись в своих тарелках, но уже без всякого аппетита. Инцидент подействовал на всех удручающе, и общим желанием было поскорее разбежаться и не видеть опротивевшие морды своих «друзей-соратников».

Один за другим монгольские военачальники и русские князья встают и, кланяясь тому месту, где еще недавно сидел хозяин дома, покидают шатер. Я же невозмутимо продолжаю сидеть. Вот, бросив в мою сторону подозрительный взгляд, двинулся к выходу Тутар. Он последний, и старший слуга Бурундая Касым наградил меня непонимающим взглядом, мол чего сидишь, тебе что особое приглашение требуется.

Оставив эту выходку без внимания, я жестом поманил его к себе. Подчиняясь, тот подошел и согнулся, подставляя свое старческое ухо.

Негромко, но четко я произношу в него каждое слово.

— Передай Бурундаю, что Фрязин хочет поговорить.

С изрытого морщинами лица на меня смотрят узкие щели пронизывающих глаз. Смотрят недовольно и требовательно, мол говори чего хотел и не трать мое время зря.

Я не отвожу взгляда, но и начинать не тороплюсь. Уж слишком хорошо я знаком с монгольскими нравами. Хочешь, чтобы к твоим словам отнеслись серьезно, не суетись, говори медленно и значительно, словно каждая твоя мысль на вес золота. Так велят неписанные правила монгольского этикета и устоявшихся народных традиций. Монголы считают, что если человек торопится изложить свои мысли, значит он сам в них не уверен. Я же хочу произвести совсем другое впечатление, и мой опыт общения с монгольской верхушкой подсказывает мне, как добиться этого наилучшим образом.

Начинаю издалека и иносказательно.

— Ни на миг не сомневаюсь, что многоопытный Бурундай частенько видел, как толстая ветка дерева ломается под грузом навалившегося снега, а тонкая, прогнувшись и скинув с себя гнетущую тяжесть, поднимается вновь.

Старый монгол подтверждающе кивнул, пытаясь понять к чему такое начало, а я, выбрав максимальную паузу, продолжаю.

— Я это к тому, что слабость и мягкость иной раз оказываются более стойкими, чем крепость и сила.

Иронично скривив губы, Бурундай покачал головой.

— Пример красивый, но я все же не соглашусь с тобой, Фрязин! Слабость — это удел побежденных, а мягкость хороша только в постели, когда под тобой прогибается женское тело.

Склонив голову, соглашаюсь, что довод его убедителен, а сам внутренне улыбаюсь.

«Другого ответа я и не ожидал!» — Мысленно поздравляю себя с хорошим началом, ведь именно на подобную реплику я и рассчитывал.

Не споря, одеваю на лицо мягкую улыбку.

— В общем случае так и есть, благороднейший Бурундай. Я с тобой полностью согласен, но на всякое правило, как известно, есть исключение.

Я знаю, Бурундай терпеть не может возражений, и потому выбираю такую манеру вести диалог, когда вроде бы постоянно соглашаюсь с ним, но продолжаю гнуть свою линию.