Кодекс чести - Гаркушев Евгений Николаевич - Страница 90

– Отчего не короля? – через силу хмыкнул я. – Островной король – разве не лучше, чем губернатор?

– Михалковы служат императору, а не себе, – побледнел от злости Николас. – Ты не смутишь меня дешевой демагогией кухаркиных сынков.

– Мои предки – дворяне, а сам я – гражданин.

– Позор дворянину, отказавшемуся от своего сословия, – заявил Николас. – Он заслуживает соответствующего холопу обращения. Тащите его к другому пленнику – вдвоем мы сломаем их быстрее. Главное – успеть. Нехорошо, что этот щенок нашел нас. Если это оказалось под силу ему, на наш след смогут выйти и другие негодяи. Или ты оказался здесь случайно?

Я, естественно, не ответил. Но выбивать сведения из меня прямо на полянке не стали. Оттащили к трехколесному мотоциклу с большими и широкими колесами и бесцеремонно запихали в объемистый короб, служивший мотоциклу багажником, предварительно надев наручники. Еще несколько таких мотоциклов – не все с коробами, некоторые рассчитанные только на перевозку людей, – стояли под сенью деревьев. С ревом машины помчались по лесу. Дорогу я разглядеть не мог – в пластиковом коробе было не слишком-то удобно смотреть по сторонам, да и обстановка не располагала.

После довольно долгого и ухабистого пути по лесу мы оказались на почти такой же полянке, как та, с которой начался наш путь. Только горы стали ближе, но никакого поселения или лагеря я не увидел. Потом мне на голову накинули мешок и куда-то погнали. Я постоянно спотыкался и получал тычки со всех сторон. Всё это было болезненно и очень неприятно.

Заскрежетало железо, потянуло холодом – я почувствовал это всем телом, – и меня втолкнули куда-то. Вновь скрежетание, и тишина, нарушаемая лишь чьим-то дыханием.

Хотя руки были в наручниках, снять мешок не составило труда. Тусклая электрическая лампочка в простом патроне освещала пещерку – даже скорее какую-то нору с металлическими воротами и необработанными каменными стенами. Около стены на куче тряпья сидел человек. На меня он смотрел блестящими полубезумными глазами.

– Петр Михайлович? – спросил я, когда глаза привыкли к тусклому освещению.

– Никита? – прошептал человек. – Но почему ты?

– Рыкова подстрелили, – ответил я. – Он остался дома, а я полетел на Гавайи. Надеялся вас выручить, но пока что сам попал в плен. Но нас вытащат, не беспокойтесь.

– Ни слова, – приказал мой шеф. – Хотя… Я не могу понять, Никита, где сон, а где явь. Мне кажется, ты мне снишься. Подойди сюда, присядь.

Я послушно дошел стены, опустился на грязные тряпки. Шериф выглядел крайне неважно. Обтянутые скулы, нездоровый взгляд, нечесаные волосы. Таким я его еще не видел. Хорошо хоть без синяков и ссадин… Я вспомнил о том, что в Голицына стреляли из самострела. Следы травм, должно быть, скрыты под одеждой.

Голицын прикоснулся ко мне сухой горячей рукой.

– Нет, ты не один из многих кошмаров… Тогда тем более не болтай. Понял?

– Понял, – кивнул я. Скорее всего нас подслушивают.

– Неужели и в самом деле Никита? – как в бреду спросил Шериф. – У меня в голове плывет. Они постоянно пичкают меня наркотиками.

– Я и сам не вполне адекватен, – признался я.

Самочувствие было мерзким, во рту сохло, хотелось пить – но, похоже, рассчитывать на хорошее обхождение не приходилось. В темном углу пещеры стояло ведро с крышкой – не иначе, для отправления естественных надобностей. Водопровода и канализации в темнице не было.

– Как давно я сюда попал? – спросил шериф.

– Сюда – не знаю, Петр Михайлович. А с тех пор, как вас похитили, пошел третий день.

– Третий день? – изумился Голицын. – Всего-то? Мне казалось, пара недель точно прошла… Не иначе, ЛСД тому виной. И мы на Гавайях? Быть того не может, Никита.

– Вас везли в реактивном самолете, Петр Михайлович. По приказу Николаса Михалкова. Знаете о таком?

– Слышал, – мрачно ответил шериф.

– Я приплыл на остров сам – надеялся вас выручить. Но наткнулся на каких-то активисток местной полувоенной организации…

– «Воинов императора», – уточнил Голицын. – Или это были мусульмане?

– Почему мусульмане?

– Почему? – Шериф задумался и, казалось, потерял мысль. – Потому что они хотят, чтобы я принял мусульманство.

Мне показалось, что шериф бредит. К исламу в России всегда относились с уважением – ведь это религия нескольких крупных этнических групп нашей страны, – но среди русских дворян учение Мухаммеда не было слишком популярным. Понятно, что не все хранили верность православию. Некоторые заявляли о том, что возвращаются к язычеству, и чтили Перуна и Сварога, а то и Одина с Тором. В Москве и в Петербурге появилось много буддистов – поговаривали даже, что один из великих князей объявил себя последователем пути Будды, читает мантры и каждый год посещает Тибет. А ислам процветал в Казани, в некоторых кавказских губерниях, но прими мусульманство кто-то из высшего дворянства – его бы, мягко говоря, не поняли. Потому что если буддизм предполагает отстраненное созерцание, а язычники, вообще говоря, живут как им вздумается, мусульмане должны выполнять некоторые правила поведения. Ислам определяет весь образ жизни – если человек следует ему целиком и полностью. Если нет – зачем вообще менять веру?

– Больше ваши похитители ничего не требовали? И что вы им отвечали? – спросил я.

Вопрос был не слишком корректным, но Голицын не подал виду, что я чем-то его обидел.

– Как я могу предать веру? – спокойно спросил он. – В некоторых ситуациях можно пойти на сделку с совестью, но сейчас явно не тот случай.

– Михалков что же, сошел с ума? Или сам стал мусульманином и вербует сторонников?

– Вовсе нет, – ответил Петр Михайлович. – Знаешь, получив от тебя дополнительные сведения, я поразмыслил и пришел к неутешительным выводам. Жаль, что ты во все это впутался.

– Как это жаль? – обиделся я. – Разве не хорошо, что я с вами?

– Малодушие во мне говорит, что хорошо, – печально улыбнулся Голицын. – Одному умирать страшнее. А в живых они нас не оставят. Мы слишком много видели и слишком много знаем. Молчать нам нет никакого резона – значит выход для них остается только один.