Козацкие могилы. Повесть о пути - Паламарчук Пётр Георгиевич - Страница 8

Положивший жизнь на защиту идеи Троицы, в которой он видел залог духовного единства Руси, Иосиф Волоцкий говорит о ней в своем «Просветителе»: «Тако веруем, и тако мудрствуем, и в сих довлеем, и се премудрость наша и разум наш!»

А почти пять веков спустя современный учёный, отнюдь даже не богослов, а знаток средневековых общественных движений, носивших знамена ересей, рассказывая о том, что Троичность служила основой миропорядка для русских людей этих времен, сам того не желая, подхватывает самый слог древней словесности, говоря: «Вселенная дышит духом божественной Троичности, которая составляет её конечную причину и сквозит во всех её проявлениях».

Именно благодаря этому единению в век Андрея Рублева и Димитрия Донского выстояло против внешних врагов государство, направившее силы не на разрушение отечественных заветов — как в единовременной Европе, обратившей взоры вспять, в пустые глазницы мёртвого язычества, — а на обновление полученного из рук Византии духовного наследства.

Античность создала некогда учение о триаде, где «один» было символом оставленности и замкнутости в себе; «два» означало разделение и безконечный разлад, а «три» воплощало соборный совет и любовь. «Наша» эра принесла превращение умственной триады в сердечную, сердцевинную для неё Троицу, совершенное живоначальным Словом. Но вслед, пыхтя, торопилась поспеть, не отстать за краеугольной чертою зыбкая тень, всею силой стремясь вновь обратить высокую прописную Софию в ветхую «хохму» со строчной. И главным оружием для себя она выбрала собственно «выбор», то есть ту самую

ЕРЕСЬ.

Исключительное своеобразие, отважимся даже сказать, единственность исторических судеб Руси состояла не только в том, что вместе с верой она одновременно приобрела книжность и письменность, накопленную человечеством от века. Дело в том, что в ней изначально получила воплощение мысль о единстве, о цельности — в пору крещения Владимира и его государства как раз окончилось исполненное христологическими, тринитарными и иконоборческими ересями тысячелетие и на несколько веков в христианской культуре воцарился духовный мир. Его не смогла поколебать даже произошедшая вскоре «схизма» — то есть раскол между католическим и православным исповеданиями, потому что в отличие от яростно-противоречащей ереси раскол есть разделение куда меньшего порядка, разводящее в стороны все-таки единомышленников: по обе его стороны миропорядком продолжала править идея Троицы, и это было главней всех прочих вероисповедных и обрядовых отличий.

А следствием этого мира было то, что, хотя на Русь и забраживали редкие еретики, собственно ересей у нас не было более трёхсот лет, отчего ощущение духовного единства спокойно окрепло и укоренилось.

Первыми душевную тишину нарушили объявившиеся в половине XIV столетия во псковско-новгородских пределах «стригольники». Начавши с возмущения поставленном священных чинов «на мзде», они постепенно от исправлений перешли к искажению и наконец вовсе отвергли Троицу, все новозаветные писания и церковь с её таинствами, предпочитая исповедоваться сырой земле. Бунт этот длился почти что век, а потом сошёл на нет, хотя окончательно не угас.

Следующими тлеющие головни чёрного пламени раздули еретики, известные под именем «жидовствующих». В 1471 г. Новгород посетил проездом учёный иудей Схария — князь Таманского полуострова Захария Скара Гвизольфи, имя которого писавший против него инок Спиридон-Савва обыгрывал, говоря, что и учение его тоже «якоже некое скаредие». Он успел обратить в ветхозаветную веру нескольких местных священников и отбыл восвояси; а те разошлись вовсю, вновь отвергли Троицу, воскресение, христианские писания, предания и даже искусство, потопив в нужниках иконы вместе с самою совестью, ибо учили говорить одно, а думать и делать обратное. Борьба с быстро расползшимся чужебесием отняла на сей раз у государства куда больше сил; пока ему своротили рог, протекло полстолетия, — но и тут угли былого пожара чадить ещё не перестали.

Огневщиком третьей пали стал беглый холоп Феодосий с показательным фамильным прозвищем

КОСОЙ,

который, обокрав своего господина в Москве, постригся на Белом озере и начал проповедь нового, а на деле вполне ветхого учения. Сосредоточивалось оно опять на отрицании Троицы и отвержении церковных таинств, взамен чего «столповою книгой» провозглашалась Тора — Моисееве Пятикнижие.

В 1554 году Косого вытребовали в Москву в связи с розыском по делу сходномысленного с ним Матвея Башкина, тоже отрицавшего Троицу и иконы. Башкина допрашивал сам Иван Грозный — «начат испытывати премудре, хотя уведати известно, как убо сии лукавии и каково имуть свои мудрования». После долгих запирательств Башкин вдруг «богопустным гневом обличен бысть, бесу предан и, язык извеся, непотребная и нестройная глаголаша на многие часы», вслед за чем ему послышался обличающий голос Богоматери и он сознался, назвав своими учителями жидовствующих и лютеран. Башкин был осужден на покаяние и неисходное монастырское заточение; больше о нём ничего не известно. Приговорённый вместе с ним к тому же наказанию Косой оказался не в пример пронырливее.

Сидючи в одной из московских обителей, Феодосий сумел хитро приласкаться к своим сторожам и, воспользовавшись послаблением охраны, бежал на Запад, где, по словам его учеников, «идяше учаше новое учение, и браком законным оженися, появ вдовицу жидовиню, и есть честен тамо и мудр учитель новому учению, познал истину паче всех, имеет бо разум здрав».

По краткому определению историка прошлого столетия Николая Костомарова, «учение Косого было отрицанием всего, что составляло сущность православия», — а именно, говоря словами тех же учеников ересиарха: «кресты и иконы сокрушати, и святых на помощь не призывати, и в церкви не ходити, и книг церковных учителей и жития и мучений святых не прочитати, и молитвы их не требовати, и не каятися, и не причащатися, и темианом не кадити, и на погребение от епископ и от попов не отпеватися и по смерти не поминатися».

Около 1555 года Феодосий, пройдя Псков, Торопец и Великие Луки, поселился со своей «чадью» — то есть приспешниками, вблизи Витебска в местечке со звучащим как определение именем «озеро Усо-Чорт». Здесь они, для пущего успеха прикрываясь видом правоверия, и взялись за распространение «нового учения» — проповедуя, что «не треба Троицу именовати», а «к Моисейскому закону обратитися и вместо Евангелия десятословие прияти», добавив ещё к тому признание равноценности всех вообще вер и отрицание всякой государственной власти.

Затем Феодосий с ближайшим наперсником своим расстригою Игнатием, тоже оженившимся на польке из местной секты противников Троицы — «антитринитариан», — были из-под Витебска изгнаны и ушли из Белоруссии во внутреннюю Литву. Конец жизни они провели на Волыни — о них, как ещё вполне живых противниках, упоминает в 1575 году в одном из своих писем известный Андрей Курбский, опрометчиво полагавший, что стали они врагами веры отцов ради своих «зацных паней». Конечно, дело обстояло куда основательнее и грозней — хотя по внешности и выглядело бытовым кощунством, когда в имении волынского шляхтича, обращённого Косым и Игнатием в «новую веру» из православия, они за кубками мальвазии, ведя речь на «польском барбарии», забавлялись над священными писаниями «с жартами и шутками».

Но ещё в Витебске в число «ближней чади» попал бывший белорусский диакон Козьма Колодынский, который, сменив исповедание на Феодосиево, переменил и имя на «Андрей». Вместе с учителем ушёл он впоследствии во внутреннюю Литву, сам в свой черед сделавшись проповедником новоизобретенной ереси, разнося её по Белоруссии, Польше, Галиции и Подолии. Он-то и сочинил подложное письмо «половца Смеры», а в 1567 году сообщил его арианскому историку Будзинскому. Намерением его было, подорвав доверие к преданию «Повести временных лет», расчистить в сердцах место для водворения новой сектантской веры.