Козацкие могилы. Повесть о пути - Паламарчук Пётр Георгиевич - Страница 7

Сказано мне, царь, господин мой, что ты и твой род будете такими же, и о нынешних людях такого рода они выражаются, что глаза и сердца их ослеплены. Поэтому последнее поколение этих людей осудит их, называя их псами, изобретателями басен, отпадшими от Бога, заблудившими от истины. Однако же и те самые, которые так будут осуждать их, не избегнут многих опасностей, ради позорного разногласия и нечестивой гордости своей. Лишь некоторые из них, кроткие сердцем, по призванию от Всемогущего, ради Сына Его, действием Святаго Духа исследуют все писания закона себе на спасение.

Начав от сотворения мира, я, следя за учением веры, исследовал, будет ли хорошо тем твердым людям, хранящим предания мудрости, при богатых греках и однонравных с ними поколениях других людей. Я разумел, что в скором времени греки и их последователи увидят всецелый позор над собою и свою гибель. Идолы их войдут в притчу у чужих народов, потому что они не устоят против гнева Бога живого, будучи глухи и немы. Сверх того, некоторые из христиан и иудейского племени говорили, да и сам я узнал из некоторых писаний, что последнее славянское поколение соединится с великою ревностию для похвалы и исповедания единого Бога Израилева, Творца видимых и невидимых вещей, который освободит свой верующий парод от грехов его послушанием Сына, действием Святаго Духа. С ним и последний иудейский род познает вместе с прочими народами учение Христа, единородного Сына Его, и, хваля и благословляя Его, получит спасение, потому что покорится воле Бога своего. Тогда-то и тем избранным возможно будет получить всякую честь и могущество за своё учение и образ жизни, как это указывается в древнейшем писании. Итак, царь, не должно тебе принимать обычаев и веры греческой. Если же ты примешь ее, то я никогда к тебе не возвращусь, по здесь усну смертию и буду ждать суда Сына Божия.

Писал я это железными буквами, вырезав на двенадцати медных досках, в египетской Александрии 5587 г. Фараона, 1179 г. царствования славного Александра, в год пятый; индикта 1, луны 7, ид 14. Это тебе верно объявляю врач и ритор твой —

Иванец Смера Половлянин».

Впервые письмо было издано по-латыни во второй половине XVII столетия с примечанием, что оригинал писан «языком булгарским по древнему учению руссов», с которого «русский диакон Андрей, бывший после слугою пана Собека, королевского подскарбия», перевел его на польский в 1567 году. У этого диакона послание Смерово приобрел писатель польской секты ариан Станислав Будзинский, переложил на латынь и «оставил потомству, как памятник, достойный прочтения».

Таким образом, является своеобразнейшее свидетельство о том, что Владимир Святой как бы сделал свой выбор оплошно! И выбрал, оказывается, не веру, а ересь — кстати сказать, в исходном смысле слова греческое «ересь» и означает не что иное, как «выбор»…

Откуда же взялось странное это письмо, кто таков «половец» Иван Смера — в чьем имени явно отдается эхом «Смерть Ивана» — и где в конечном счёте здесь истина? Вопрос отнюдь не даром встаёт прямо посередине нашего мысленного пути, потому что разбирательство его корней, уводящее как будто бы далеко в сторону, затем окажется кратчайшей дорогою к искомой цели. Оно даст один из наглядных уроков премудрости, хотя для того и придётся до поры погрузиться с головою в

ТЕНЬ.

Собственно говоря, неопустительное её бытование рядом, обок с нами, и постоянные встречи на жизненном поприще настоятельно требуют создания особой отрасли знаний — по только не учёной в тесном смысле, а широчайшей и художественно-показательной, которую можно назвать «теневедением». Вопрос о тени постепенно вырастает до глубинных понятий о зле как таковом, собственно и являющемся тенью Добра; и вот пристальное изучение его сущности и проявлений в истории как раз призвано послужить самым твёрдым посохом в руке путешествующего космографа. Причем бояться здесь не след хотя бы уже потому, что от тени все равно никуда не скроешься — разве что в сказке; зато отчетливое знание сообщает такую чистоту сердцу и оку, что при соприкосновении самом тесном зло не оставляет на них пятен. Об этом есть такой замечательный короткий рассказ в «Азбучном Отечнике» — древнем собрании сказаний о старцах, подвизавшихся в пустыне, расположенном в алфавитном порядке их имен:

О ЮНОМ МОНАХЕ, ВХОДЯЩЕМ В КОРЧМУ.

Некий старец, живший в ските, во един от дней отправился в Александрию продать своё рукоделие и увидел там молодого монаха, зашедшего в корчемницу. Он этим весьма оскорбился и, подождав, когда тот выйдет, отвёл его в сторонку и стал наедине поучать.

Ты ведь, дорогой братец, — наставлял он, — облечен в ангельский образ, понимаешь, что много у диавола сетей, и ведаешь, что, уже просто заходя в город, мы повреждаемся очами, слухом и образом. Ты же, юноша, часто навещая корчемницу, не только слышишь и видишь всё там творящееся, но и с нечистыми женами и мужами пребываешь! Но молю тебя, чадо мое, беги в пустыню, где лишь и сможешь спастись…

А юный монах ему в ответ: «Отойди от меня, черноризец: ничего иного не ищет Творец, кроме чистого сердца!»

Тогда старец поднял руки свои к небу и воскликнул:

— Слава Создателю, объявляющему свою премудрость! Я уже пятнадцать лет прожил неизбывно в скиту, по сердца чистого не стяжал — сей же, в корчемнице пребывая, достиг таковой чистоты!

Так, на всяком месте, в любом времени и положении есть возможность нам выбрать искомую

ПРЕМУДРОСТЬ,

которая на языке ветхозаветных писателей звалась «Хохмой», а в созданном по-гречески Новом Завете именуется «Софией». Сама же она прелестна и обоюдоостра, так же как и слово «прелесть» — для кого верховная красота, а для кого и высшего разбора лесть. В одной из немногих поздних книг Ветхого Завета, написанных уже прямо греческим языком, ей возносится целая хвалебная песнь от лица царя Соломона:

Она есть дух разумный, святый,

единородный, многочастиый, тонкий;

удобоподвижиый, светлый, чистый,

ясный, невредительный, влаголюбивый, скорый, неудержимый,

благодетельный, человеколюбивый,

твёрдый, непоколебимый, спокойный,

безпечальный, всевидящий

и проникающий все умные, чистые, тончайшие духи.

Ибо премудрость подвижнее всякого движения,

и по чистоте своей сквозь всё проходит и проникает,

Она есть дыхание силы Божией

и чистое излияние славы Вседержителя:

посему ничто осквернённое не войдет в неё,

Она есть отблеск вечного света

и чистое зеркало действия Божия и образ благости Его,

Она — одна, но может всё,

и, пребывая в самой себе, всё обновляет,

и, переходя из рода в род в святые души,

приготовляет друзей Божиих и пророков;

ибо Бог никого не любит, кроме живущего с премудростию.

Она прекраснее солнца

и превосходнее сонма звезд;

в сравнении со светом она выше;

ибо свет сменяется ночью,

а премудрости не превозмогает злоба,

Она быстро распространяется от одного конца до другого

и всё устрояет на пользу…

Премудростью было то самое Слово, которое «в начале всего»; воплотившись в зримый образ, премудрость обрела и личные видимые черты. Недаром именно созерцание цареградской Софии победительно решило выбор послов князя Владимира — и главный храм столицы Руси был освящён тем же именем. Она же составляет сокровенную основу того видимого образа, который один может служить лицом русского Средневековья, семи столетий нашего исторического бытия — творения инока Андрея Рублёва

ТРОИЦА.