Боярин Осетровский (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 35

— Викеша, там… К тебе приехали…

— Блина им горелого… — пробормотал я.

Кого там еще принесло в такой неудачный момент⁈ Эх… Хочешь, не хочешь — а идти надо. Я встал и пошел к двери.

А потом веник упал.

У сенях терема меня ожидал человек, при виде которого у меня екнуло сердце.

Невысокий, даже пониже меня ростом, при этом в плечах широк — два меня получится. Лет сорока с небольшим, с короткой темной бородой, местами побитой сединой. Одет в дорожный кафтан, крапивно-зеленого цвета, с волчьим мехом.

Внимательные и строгие глаза цвета стали и зимнего неба осмотрели меня.

— Ну, будь здоров, боярин Викентий, — произнес гость с непонятной интонацией.

Я вздохнул:

— Будь здоров… отец.

Глава 28

Понятное дело, это был не настоящий отец Викентия, боярин Георгий Осетровский. Тот погиб двадцать лет назад, защищая свой род, и похоронен глубоко под собором. И не мой отец, тот, что остался в двадцать первом веке — неоткуда ему тут взяться. Хотя, если честно, его появлению я бы удивился меньше, чем прибытию боярина Георгия. Такой уж у меня папа, от него чего угодно можно ожидать…

Нет, передо мной стоял и смотрел, чуть прищурившись, на своего приемного сына тот, кого Викентий всю свою жизнь считал родным отцом.

Псковский губной староста, Тимофей Степанов, прозванием Лыкас.

Я медленно шагнул к нему навстречу… Он, так же медленно, двинулся вперед, ко мне… Мои люди, отошедшие к стене, замерев, наблюдали за этим сближением, очевидно, не очень понимая, что происходит и как реагировать. Хотя Нафаня, как я заметил краем глаза, подобрался, как тигр перед броском.

Еще один шаг…

— Сын!

— Отец!

Мы крепко обнялись. Да, я никогда не видел викентьевого отца до сих пор — я осознал себя уже на Москве — но, то ли чувства прежнего Викентия еще жили внутри меня, то ли что-то еще — не знаю, однако я чувствовал себя так, как будто это и вправду мой родной отец. Такое, знаете ли, чувство… защищенности, что ли. Мол, что бы ни случилось — придет папа и поможет. И вот папа пришел.

— Ну, Викешка, рассказывай, что ты тут успел натворить, пока меня рядом не было.

Мы с отцом — я как-то сразу даже мысленно начал называть Тимофея отцом — сидели и разговаривали долго. За чаем — отец с интересом посматривал на самовар — за разнообразной еще горячей выпечкой, которую притаскивали слуги с кухни… Будь дело в нашем времени, мы бы, наверное, сидели за пивком или там водочкой, но здесь, на Руси, еще не было традиции вести серьезные разговоры под хмельком. Да и несерьезные, пожалуй, тоже.

Я, если честно, собирался ограничиться короткой выжимкой из всех моих приключений: нашел, пошли, нашли, вернулись, вот. Ага, размечтался. Отец показал, что не зря стал погибельным старостой — вроде и не заставляя меня рассказывать, вроде бы даже и особо не интересуясь, он исподволь, наводящими вопросами, вытянул из меня таким подробности, которые я не т, что не собирался рассказывать, а вообще думал, что забыл.

— Мда… — задумчиво произнес Тимофей, — Повзрослел ты, сын, повзрослел…

А потом протянул руку и — ай! — закатил такого щелбана!

— Эй! — возмутился я.

— Повзрослеть, повзрослел — а как был дураком, так дураком и остался. Вот зачем ты в это боярство полез?

— Ну…

Да, честно говоря, и сам не знаю. Просто… Кто в молодости не был уверен, что достоин большего, гораздо большего, кто никогда не мечтал стать миллионером, знаменитым актером, президентом — тот, наверное, просто никогда не был молодым.

— Вот тебе и ну. Понятное дело — когда ты в эту смуту с Венцом влез, тут уж, как говорится, попала собака в колесо — так пищи, но беги. И в Мангазее ты все правильно сделал. А вот потом… Зачем сразу Осетровским назвался? Сначала бы вотчину себе подыскал, людей нашел, а вот потом бы и объявился. А сейчас? Вотчины — нет, людей — нет, земли — нет, денег — нет. Всего прибытка — один Источник, да старый терем, от царских щедрот пожалованный…

— Ничего он не старый, — в голосе, кхм, Голос, обычно бесстрастном явственно слышалась обида.

— Вотчину я уже почти нашел… ай!

Да от этих щелбанов у меня скоро череп треснет! Как он умудряется так болюче их щелкать⁈

— Ты про ту, что тебе Дашков посулил?

— Ну да…

Оп-па! От следующего щелбана я увернулся… чтобы тут же получить его с другой руки. Блин!

— Осиновские земли, что под Смоленском? Ты бы хоть сначала узнал, что там за земли такие!

— Так я еще ни на что и не согласился!

— Вот тут — молодец, — неожиданно похвалил меня отец и отхлебнул чаю. Хрустнул сушкой, — Потому что Дашков хочет тебе за золотой червонец — медный грош подсунуть, только начищенный до блеска.

— А в чем подвох с этими землями?

— В том, Викешка, что как раз земель там и нет. Болото это. Осиновское болото.

— В шесть тысяч десятин⁈ — не поверил я.

— Да, это большое болото. Оно на границе с Польшей потому и осталось, что никому и даром не нужно. Толку от него никакого.

— Погоди, отец. Дашков же говорил, там деревни с людьми…

— Не знаю, что там за деревни. В три дома, наверное, в которых охотники на дичь живут. С такой вотчины сильно не разжиреешь.

Вот Дашков… жучара. И, самое ж главное — ни словом не соврал. А я чуть было и вправду Венец на болота не обменял. Нет, конечно, даже такая вотчина — в два раза лучше, чем ничего, только ноль, сколько не умножай, нулем и останется. Да и Осетровский, а не Лягушатский. Хрен ему, а не Венец! Хотя… Блин. Я успел пообещать, что, вне зависимости от того, приму я его «подарочек», или найду вотчину сам — Венец его. А я, как бы боярин, и боярское слово — тверже гороха. С другой стороны… Я как бы боярин. И, как подсказывает история с возвращением Диты — в любом, самом раствердом обещании можно найти лазейку. Так что — об этом мы еще подумаем…

Я поднял взгляд на отца. Хм, и вправду — даже мысленно я продолжаю считать Тимофея-Лыкаса — отцом. Надо же — если подумать, у меня целых три отца. Мой отец из двадцать первого века, Георгий Осетровский, настоящий отец Викентия — и Тимофей, который для него был, пожалуй, даже более настоящим, чем Георгий.

Всегда подбешивал этот сюжетный ход: живет мальчик там или девочка в семье все хорошо, все замечательно — и вдруг узнает, что он приемный. И тут же бросает все и несется, волосы назад, разыскивать свою «настоящую» семью. А вот эта, те, кого ты мамой и папой называл, они что — искусственные?

Тем более что сразу видно — Тимофей Викентия любит. Такой суровой, не дающей поблажек — но любовью.

— Отец, а ты знал, что я не твой сын?

— Да, знаешь, когда я впервые увидел твою маму — я как-то сразу догадался, что этот младенец у нее на руках — не мой сын.

Тимофей коротко хохотнул.

— Ну так что, боярин свежеиспеченный да недопеченный, что делать будешь?

Я задумался.

— Отец. А что ты посоветуешь?

— Вот они, нынешние бояре! Ничего без отца не могут! — Тимофей тут же посерьезнел, — Чего тебе не надо было делать, я уже сказал. Но толку жалеть об уже сбывшемся не никакого: жалей, не жалей, ничего не изменится. Сейчас же…

Он задумчиво сдвинул на лоб плоскую шапочку-скуфейку:

— Сейчас, сын, тебе нужно из Москвы уходить, чтоб целым остаться. И чем далее — тем целее. А вот куда…

Отец задумался. Я тоже задумался. Вариант с болотами Дашкова отпадает сразу…

— Осиновские болота были бы неплохи, — смог удивить меня отец, — если б не булькали на границе с Польшей. Нет, в них, конечно, можно спрятаться так, что тебя не то, что поляки, сам Господь не найдет. Вот только царь-государь тебе прятаться не даст. Прикажет выставить войско и поляков бить. А я так понимаю, у тебя всего войска — вон те горлохваты, что в сенях на меня косились? Особенно тот, седой, что примерялся, куда в меня стрелять будет. Маловато их будет, сгинут без пользы. По той же причине и Псков тебе не подходит. Нащокин, конечно, какой-нибудь кусок земли тебе бы под вотчину отрезал, да вот беда — те же поляки под боком. На севере — шведы, на юге — турки, все мечтают себе Крым вернуть, в общем, куда не смотри, а одна у тебя, сын, в поисках вотчины дорога — в Сибирь.