В свои разрушенные тела вернитесь - Фармер Филип Хосе - Страница 33

Американца в полубессознательном состоянии уже привязывали к корме пироги. Его же окружили трое пловцов. Он ранил кинжалом двоих, но потом кто-то с приблизившегося челнока обрушил ему на голову дубинку и вышиб из него сознание.

15

Их выволокли на берег рядом с большим зданием, окруженном стеной из сосновых бревен. Голова Бартона гудела от боли при каждом шаге. Раны на плече и груди тоже причиняли неимоверную боль, но уже перестали кровоточить. Крепость была сооружена из сосновых колод. Она имела выступающий вперед второй этаж и множество бойниц. Пленников провели через вход, который закрывался огромными бревенчатыми воротами, через шестидесятифутовый мощеный двор и еще через одни ворота. Они оказались в зале размером примерно 30 на 45 футов. Все, кроме Фригейта, который был слишком слаб, стояли перед огромным круглым столом из дуба. В зале было прохладно и сумрачно. Только через некоторое время они смогли разглядеть, что за столом сидят два человека.

Часовые с копьями, дубинами и каменными топорами стояли повсюду. Деревянная лестница в конце зала вела к галерее, с которой на них смотрели женщины, опершись на высокие перила.

Один из сидевших за столом был невысок и мускулист. У него было волосатое тело, черные курчавые волосы, ястребиный нос и свирепые, как у ястреба, карие глаза. Второй — повыше — имел светлые волосы, широкое тевтонское лицо, цвет глаз впотьмах было трудно разобрать, но скорее всего — голубые. Пузо и массивные челюсти красноречиво говорили о чревоугодии их хозяина. Не оставалось сомнений и в том, где он брал себе дополнительную пищу. Рабов, похоже, здесь хватало.

Фригейт опустился на пол, но по сигналу блондина его подняли на ноги. Фригейт посмотрел на толстяка и удивленно вымолвил:

— Вы похожи на Германа Геринга в молодости!

Затем он снова упал на колени и вскрикнул от удара древка копья по почкам.

Блондин что-то произнес, поворачиваясь к своему напарнику. Тот кивнул головой.

После этого он повернулся и произнес по-английски с сильным немецким акцентом:

— Больше так не делать, пока я не прикажу! Пусть говорят.

Несколько секунд он внимательно рассматривал каждого пленного, но поняв, что они ничего не скажут, кивнул головой и произнес:

— Да, я Герман Геринг.

— Кто это Геринг? — удивился Бартон.

— Ваш друг сможет рассказать вам об этом позже, — рассмеялся немец. — Если это «позже» все же наступит для вас. Я не сержусь за то великолепное сражение, которое вы дали. Я восхищаюсь людьми, которые умеют хорошо драться. Мне всегда нужны лишние копья, особенно если учесть, что вы убили много наших людей. Поэтому мужчинам я предлагаю выбор. Становитесь на мою сторону, и ваша жизнь будет заполнена пищей, спиртным, табаком и женщинами, которых вам наверняка захочется, как только вы очухаетесь. Ха-ха-ха! В противном же случае — будете работать на меня в качестве рабов.

— На нас! — поправил его по-английски второй мужчина, сидевший за столом. — Вы забыли, Герман, что я тоже мог бы повторить ваши слова.

Геринг улыбнулся, хихикнул и сказал:

— Ну конечно же! Просто под этим «я» надо подразумевать нас обоих. «Я» — это как бы единое целое двух наших индивидуальностей. Но если вам не нравится это «я», то давайте говорить «мы». Так вот, ребятки, — снова обратился он к пленникам, — если вы поклянетесь служить нам — а для вас будет гораздо лучше, если вы так поступите — вы принесете присягу на верность мне, Герману Герингу, и бывшему Императору Древнего Рима — Туллу Гостилию.

Бартон присмотрелся. Мог ли это быть на самом деле легендарный Император Древнего Рима? Рима, когда он был еще маленькой деревенькой, которой угрожали племена италиков, сабин, аквы и вольски? Который по очереди подвергался нападению то со стороны умбрийцев, то со стороны более могущественных этрусков? Был ли это на самом деле Тулл Гостилий, воинственный преемник миролюбивого Нумы Помпилия? В этом человеке не было ничего, чем он мог бы выделиться среди тысяч мужчин, которых Бартон видел на улицах Сиены. И все же, если он тот, за кого себя выдает, то он был бы ценнейшей находкой для историков и лингвистов. Тулл был, скорее всего, этруском и знает этот язык вдобавок к доклассической латыни и языку сабинов и, возможно, даже знает язык греков Кампинии. Он мог знать Ромула, предполагаемого основателя Рима. Какие истории мог бы поведать этот человек!

— Ну? — прервал молчание Геринг.

— Что мы должны будем делать, если присоединимся к вам? — поинтересовался Бартон.

— Во-первых, я… мы должны быть уверены, что вы немедленно и без колебаний выполните все, что мы прикажем. Поэтому вам придется выдержать небольшой экзамен.

Он отдал распоряжение, и через минуту вперед вывели группу изможденных и покалеченных людей.

— Они у нас были на тяжелой работе, ха-ха-ха. И поэтому слегка надорвались. Правда, вот те двое были пойманы при попытке к бегству. И поэтому должны быть наказаны. Эти двое — за побег, остальные — за то, что стали плохо работать. Мы постановили, что все они должны быть убиты. Они стали для нас бесполезны. Поэтому вам следует без колебаний убить всех этих людей и тем самым доказать свою решимость служить нам.

Должен также вам заметить, что этот сброд перед вами — евреи. А раз так, пусть ваши души ничем не омрачатся!

Рыжеголовый, который швырнул Гвиневру в Реку, протянул Бартону увесистую дубину с кремневыми лезвиями. Два стражника схватили раба и поставили его на колени. Это был крупный светловолосый человек с голубыми глазами и греческим профилем. Он бросил на Геринга полный ненависти взгляд и плюнул в его сторону.

Немец засмеялся.

— Он полон высокомерия, как и вся его раса. Я мог бы превратить его в груду корчащегося вопящего мяса, умоляющего о смерти, если бы только захотел. Но я равнодушен к пыткам. Какой-нибудь другой мой соотечественник с удовольствием дал бы ему попробовать вкус огня, но я по натуре человеколюбив.

— Я могу убивать, только отстаивая свою жизнь или защищая тех, кто нуждается в этом, — сказал Бартон. — Но я не убийца!

— Убийством этого еврея вы как раз и спасете свою жизнь, — ответил Геринг. — Если вы этого не сделаете, то умрете сами. Только для этого придется немного подождать.

— Я отказываюсь!

Геринг тяжело вздохнул.

— Вы — англичанин! И этим сказано все. Что ж. Я бы очень хотел, чтобы вы были на моей стороне. Но раз вы не хотите совершить разумный поступок, то пеняйте на себя. Ну, а вы как? — спросил он, обращаясь к Фригейту.

Фригейт, который все еще испытывал сильные страдания от ран, покачал головой:

— Ваши останки были сожжены в Дахау и развеяны по ветру. Причиной этому были вы и ваши преступления. Неужели вы хотите все повторить на этой планете? Неужели вы не пресытились преступлениями там, на Земле?

Геринг засмеялся и сказал:

— Мне известно, что случилось со мной после моей смерти. Об этом мне подробно, даже слишком подробно, рассказали мои «друзья» — евреи.

Он указал на Моната.

— А это что за урод?

Бартон объяснил. Геринг сделал важный вид, а затем сказал:

— Я не могу ему доверять. Пусть отправляется в лагерь для рабов. А ты, обезьяночеловек? Что скажешь ты?

Казз к удивлению Бартона вышел вперед.

— Я убивать за нас! Я не хочу быть рабом!

Он взял дубину. Стражники подняли на перевес копья, чтобы опередить его, если только у него появится желание воспользоваться дубиной не по назначению. Неандерталец взглянул на них из-под нависших бровей и поднял оружие. Раздался хруст костей, и раб упал. Казз вернул дубину рыжему и отошел в сторону. Он так и не взглянул на Бартона.

— Сегодня вечером все рабы будут собраны, и им покажут, что с ними произойдет, если хоть один из них попытается бежать.

Беглецов сначала немного поджарят, а затем убьют. Мой выдающийся брат-соправитель, я думаю, сам проведет это собрание. Ему нравятся подобного рода увеселения.

Он указал на Алису.