Иль Догхр. Проклятие Эмира (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 13

— Малышку надо обмыть, приготовить к погребению, отмолить. Имам давно ждет…

Перевела затуманенный взгляд на Азизу.

— Я не знаю, что ему сказать…Я даже не знаю как к нему подойти.

— Кроме тебя никто и не сможет. Он сутки не ел и не пил…Поговори с ним. По нашим правилам ее нужно похоронить как можно быстрее. Я посижу с Аят…сходи к нему.

Судорожно выдохнула и посмотрела на девушку.

— Сиди и не отходи от нее.

— Не отойду.

Наши взгляды встретились и, мне кажется, она думает то же самое что и я. Девочки не могли сами выйти за периметр, не могли сами открыть ворота. Кто-то был с ними. Кто-то отвел их на берег и…или оставил там или. Мне было страшно даже подумать об этом или произнести вслух.

— Хорошо…Даже попить.

— Даже попить. Обещаю.

Выдохнула, поправила платье и пошла в сторону комнаты Ахмада. Мне уже страшно, я не знаю. Что сказать ему, не знаю как утешить и можно ли вообще утешить того, кто потерял своего ребенка. Чувствуя тревожную тяжесть на сердце иду темными коридорами и понимаю, что меня все еще трясет и я сама раздавлена смертью Асии и тем, что случилось с Аят.

Приблизилась к комнате и остановилась. По спине поползли мурашки… я услыхала голос Ахмада. Его красивый хрипловатый голос. Он пел. По-арабски. Какую-то красивую песню и, судя, по мотиву это колыбельная. Повернула тихонько ручку двери — она поддалась, и я осторожно приоткрыла дверь. То, что я увидела — повергло меня в шок. Он держал мертвую девочку на руках и пел ей, носил из угла в угол и качал. Волосы всклокочены, бледный как смерть, по щекам текут слезы. И чувствуя как сжимается мое сердце, как от боли немеют пальцы и как душит его горе, его осязаемое почти физически отчаяние.

— Ахмад…, — позвала шепотом.

Он замолчал и грубо прорычал:

— Пошли вон! Все пошли вон! Я укладываю ее спать…Вы мешаете!

— Давай помогу уложить…

Тихо сказала я и он не возразил, ничего не ответил. Я осторожно подошла сзади.

— Давай положим ее на постель, укроем. Здесь прохладно…Хорошо?

Смотрит на меня обезумевшим взглядом, этими черными безднами утонувшими в соленой морской воде…Кивнул.

— Давай, вот сюда, на подушку. Она любит спать с кем-то…

Откинула угол одеяла, поправила подушку и судорожно глотая воздух посмотрела на совершенно убитого горем отца.

— Осторожно клади, чтобы не разбудить.

Подошел к постели и медленно положил, поправил ножки, укрыл одеялом. Дышит тяжело, со свистом, его руки дрожат и я сама вся дрожу, потому что не знаю, что делать дальше.

— Мама пела мне колыбельную, когда я была маленькая…Я запомнила ее еще с детства.

Хочешь я спою?

Молчит, смотрит на лицо девочки, трогает ладонью ее щеку.

— Какая ты красивая, маленькая моя…спи, никто не помешает тебе спать, никто не заберет у папы. Никто не тронет тебя.

Я содрогаюсь от ужаса, но трогаю его за плечо.

— Никто не заберет. Я спою ей песню, и она будет спать дальше, в твоей комнате.

— Правда она красивая…

— Очень красивая. Похожа на тебя.

Улыбается сквозь слезы и гладит черные волосы, разметавшиеся по подушке.

— Я обещал ей, что этим летом мы поедем далеко к океану и будем плавать на корабле. Обещал ей, что расскажу про каждую звезду на небе.

— Расскажешь…ты теперь всегда сможешь рассказать ей все что захочешь. Она услышит тебя…

— Пой! — скомандовал мне, не отводя взгляд от мертвой дочери.

— Серенькая кошечка

Села на окошечко

Хвостиком виляет

Деток подзывает

Вы мои ребятки

Серые котятки….

А он вдруг хватает руку малышки прижимает к лицу и срывается на рыдание.

— Я солгал ей…солгал.

— Не солгал. Ты обязательно расскажешь ей о звездах. Она теперь будет жить вечно. Вот здесь.

Тронула ладонью его грудь и он вдруг резко обернулся ко мне с перекошенным лицом.

— Ты пришла ее забрать?

— Нет! Я пришла…пришла, чтобы спеть ей песню, чтобы вместе с тобой последний раз посмотреть на нее, оплакать и….позволить имаму прочесть молитву по ее душе.

— Я больше никогда не увижу ее…

— Увидишь. Ты будешь видеть ее каждый день. Везде и всюду. Ты будешь слышать ее голос, будешь чувствовать ее запах. Любимые живут в нашей памяти. Они бессмертные. Позволь переодеть ее, обмыть…Позволь заняться ею.

Перевёл на меня взгляд полный адской боли, так что у меня все перевернулась внутри и показалось, что я сама сижу с разорванным сердцем.

— Это будет конец…ты понимаешь?

— Это будет начало. Отпусти ее в рай, Ахмад. Не держи ее здесь это жестоко…

— Она уйдет и я… я останусь один.

— У тебя есть Аят…ты очень ей нужен. Ты не один. У тебя есть я.

Резко посмотрел на меня, очень долго не отводя взгляда, продираюсь мне в душу этим черным и диким взглядом. А потом выдохнул:

— Я выйду через несколько минут…скажи им.

Глава 15

Он не захотел надевать черное. — Когда я рассказывал Асие про цвета она сказала, что черный цвет самый страшный. Что это цвет темноты, которая у них всегда перед глазами. Она всегда спрашивала меня про другие цвета, говорила, что когда я рассказываю ей о них она больше не видит темноту. Никакого черного…Только белый. Моя девочка была чистой и светлой. И я вместе с ним облачилась в белую одежду. Так поступили все, кроме Самиды вечно одетой в черное и Лами. Вслед за носилками, на которой лежало накрытое тело малышки шла вся семья. Я ожидала, что Ахмаду дадут попрощаться с ней, но у них было так не принято. После омовения тело хоронили завернутым в саван без гроба, сверху на саване лежало светло-розовое платье Асии, с переливающимися стразами. Я помнила его в ней….сердце превратилось в камень и больше не разжималось. Оно застыло и болело так, словно в нем раскрылась огромная рана. Я не представляла себе, что чувствует Ахмад, какую боль он испытывает сейчас. — Ас Салат! — произнес имам три раза. Носилки поставили на возвышение и услыхала как молятся мужчины. Со мной рядом стояла Азиза и я крепко держала ее за руку, иногда мы смотрели друг на друга и я видела как из ее темно-карих глаз катятся слезы. — Они совершают намаз, читают погребальную молитву джаназа. Теперь мы останемся здесь, а мужчины понесут ее на кладбище. — И… и что будет происходить дальше? — До спуска тела в могилу его три раза приостанавливают у самой могилы, а перед самим спуском приподнимают как можно выше вверх — и тем самым как бы препоручают вышним силам. Когда умершего кладут на землю, голова его должна быть повёрнута в сторону киблы. В могилу тело опускается ногами вниз в сторону Киблы, а когда женщину опускают в могилу, над ней держат покрывало, чтобы мужчины не смотрели на её саван. У могилы собираются исключительно мужчины, женщины оплакивают дома. Опускают тело в могилу только мужчины (обычно родственники), даже если это тело женщины. В могилу бросают горсть земли, говоря на арабском языке айят из Корана (2:156), в переводе означает: «Все мы принадлежим Богу и возвращаемся к Нему». Засыпанная землёй могила возвышается в виде холмика над уровнем земли на четыре пальца. Затем могилу поливают водой, семь раз бросают на неё по горсти земли и читают молитву айят из Корана (20:57), в переводе означает: «Из Него мы сотворили вас и в Него возвращаем вас, из Него изведем вас в другой раз»*1 (выдержка из википедии) — И я не могу с ней попрощаться? — Ее душа здесь с нами. Ты можешь прощаться с ней каждый день… а тело лишь оболочка. Я ждала, когда ОН вернется. Наверное, впервые мне хотелось быть рядом с ним. Впервые не хотелось закрыться у себя, спрятаться от него. Потому что я никогда в жизни не видела такой скорби. И это не жалость, это нечто запредельное и невероятно беспомощное. Когда понимаешь, что не можешь ничем облегчить боль человека, не можешь ему помочь. Ахмад не вернулся в комнату. Я ждала до полуночи…. А потом пошла к Аят. Я хотела убедиться, что у нее все хорошо. Врачи говорили, что травма опасна, что они не могут сказать когда девочка придет в себя. На это могут уйти дни и недели, а потом только можно будет понять последствия. Пока что ее состояние стабильно тяжелое. Обнадеживает слово «стабильно». Прошла мимо комнаты девочек и остановилась…Этот звук. Он ни на что не похож. Точнее, я поняла, что это. Поняла и быстрыми шагами подошла к двери. Но не решилась ее открыть. Рука застыла у самой ручки. Это был голос Ахмада. Он что-то говорил по арабски, срывающимся на рыдания голосом. Я все же приоткрыла тихонько дверь и увидела его сидящим на коленях перед игрушками. Голова опущена, волосы упали на лицо, большие руки дрожат. Медленно подошла сзади. Не знаю как я решилась, как осмелилась, но мои ладони легли на его плечи и он рывком обернулся ко мне, обнял мои колени. Я опустилась вниз, на пол, обхватила его голову руками, прижимая к себе. Мне было нечего ему сказать. Любое мое слово не могло ничего изменить и не могло исцелить. Я лишь гладила его по волосам, прикасалась к шраму на лице, перебирала пряди на затылке. А он плакал. Как ребенок. И не было в этом ничего отталкивающего, ничего, что вызвало бы презрение или отторжение. Наоборот еще никогда Ахмад не казался мне настолько человеком как сейчас. Никогда он еще не был близок ко мне. — Я не был рад их рождению. Я месяцами не входил в детскую. Я не понимал почему Аллах наказывает меня настолько, что именно мои дети слепы…А мои жены мертвы. — Но ведь все изменилось? — Да…все изменилось. В какой-то момент я вдруг понял, что живу только ради них. Ради чего мне теперь жить… Обхватила его лицо руками и приподняла, заставляя смотреть на себя. — Твоя вторая дочь… — Она тоже умрет… — НЕТ! — горячо возразила я, — НЕТ! Она не умрет. Она уже выжила. Надо верить в хорошее, наши мысли материальны. Нельзя думать о плохом, нельзя поддаваться отчаянию. — Когда-то один маленький мальчик верил…Он верил, что все будет хорошо, что солдаты хорошие, что они не тронут женщин и детей. Он ошибся…Они насиловали женщин и девочек на глазах у их сыновей, они пытали и издевались над стариками, выкалывали им глаза и вытаскивали кишки из их животов. Одну из женщин изнасиловали на трупе ее убитого отца, а девочку…девочку терзали на глазах у деда. Потом им обоим отрезали головы, как свиньям на бойне. Мальчик все это видел, видел как убивали его мать, как убивали братьев….он спрятался, думал его не найдут. А его нашли. Его пытали каленным железом, тушили об его кожу окурки, жгли его половые органы, били ногами и палками. Он чудом выжил…. С тех пор он не верит в хорошее. Он разучился верить. Его сделали уродом, кастратом и моральным чудовищем. Я знала о ком он говорит…он говорит о себе. Этот мальчик он. Маленький Ахмад ибн Бей. Вот что с ним сделали. Мои пальцы вытерли слезы с его щек, провели по скулам. Дотронулись до шрама. Он дернулся, но я не убрала руку. Повторила кружевной узор из рытвин и узлов, потом подалась вперед и прижалась к шраму губами. Нежно прошлась вдоль щеки. Большое тело мужчины дрожало от моих прикосновений. Он молчал, позволяя мне трогать, гладить, зарываться в его волосы. — Мальчик превратился в красивого мужчину…у него родились дети несмотря ни на что… и он умеет сострадать и плакать. А значит у них ничего не получилось. Добро побеждает зло… — Разве это не уродство? Схватил меня за руку и прижал к своей щеке. — Красота в глазах смотрящего…не тебе судить о красоте. Пойдем в спальню, Ахмад…хочу гладить твои волосы и смотреть на звезды. Это была первая ночь когда он лежал на моей груди и мы молчали до самого утра. Первая ночь, когда мне не хотелось сбросить его руки, не хотелось уйти к себе, убежать от него, спрятаться. Мне хотелось быть рядом. *** А утром, во время завтрака он вдруг встал во весь рост и громко сказал. — По окончании траура я хочу жениться. И посмотрел не на меня… а на Лами. Несколько секунд она ошарашено ковырялась в тарелке, а потом триумфально улыбнулась. А я медленно погрузилась в грязное болото разочарования.