Ведьма и компания (СИ) - Волынская Илона - Страница 33

- После имевшего место изрядного скандала, Григорий Варфоломеевич отбыл к месту службы. Взять с собой молодую супругу он не имел возможности как по причинам служебным, так и в связи с ее… деликатным положением.

- Как же так, Агафьюшка? – сухопарая дама в черном, та, что едва не обронила чашку при Лизином появлении, всплеснула руками. – А что же мы-то? Надо же было девочку сюда забрать!

- Ежели Гришка, паршивец, женился без теткиного позволения, так и о супружнице своей должон заботится сам. – проворчала генеральша и уже тише добавила. – Да и не знала я.

- Да и не интересовались знать. – вроде бы собственной чайной чашке сообщила госпожа Островская. – Что у нас там в 70-х то было? – она прищурилась как кошка. – Йоська Аптекман со товарищи «в народ ходил»? Наладил кузню в Славянке: ковал плохо, зато насчет французского социализма окрестных крестьян просвещал изрядно хорошо, за что был теми же крестьянами столь же изрядно бит. То ли за социализм, то ли за погнутые при увлеченности разговорами рессоры, да неподкованных коней. А любезнейшая Агата Тимофеевна всячески его деятельности способствовала.

- Вера Сергеевна, как вы можете столь уничижительно! Да еще при господине Карпасе[1]! – вскинулась сухопарая дама.

- Мое замечание не имеет отношения ни к национальной, ни к религиозной принадлежности уважаемого Моисея Юдовича, а только выражает крайнее неодобрение деятельности господина Аптекмана. – Вера Сергеевна кивнула.

- Я на свой счет и не принял. – раздался ответ, и Лиза только сейчас заметила двоих, сидящих также тихо, как и она сама. Один был невысок и субтилен, одет солидно, как одевались молодые шляхтичи из строгих семейств Лемберга, только характерный профиль выдавал, что к шляхте г. Карпас никак принадлежать не мог.

- Йосип Аптекман был великий человек! – с чувством прогудел второй молодой человек – вполне славянской внешности, наряженный как рабочий на праздник, и огромный, точно медведь. И такой же небритый-лохматый. – За то на него жандармы и взъелись.

- Он и сейчас такой же великий человек – в Германии. – не оглядываясь, бросила госпожа Островская.

- Господа, быть может мы дослушаем Анну Францевну? – взмолилась сухопарая дама.

- Это моя мама. – сообщила Оленька, снова выныривая из глубин кресла так неожиданно, что Лиза невольно вздрогнула, расплескав поданый горничной чай. – Бедный папенька был младшим братом генерала Андреевского, мужа тетушки Агаты. – и снова спряталась.

Лиза печально посмотрела на свою чашку – обод блюдца был неопрятно залит чаем. Как у крестьянки какой. Она покосилась на горничную: конечно, та видела! Фу, стыдно как, а уж что скажет фройляйн… Денег нет, платий – тоже, и манерами блеснуть не вышло. Лиза тяжко вздохнула и поднесла чашку к губам – с дороги пить хотелось неимоверно.

- Гхм… э-э… - Анна Францевна смущенно откашлялась. – Будучи в отсутствии по делам службы, Григорий Варфоломеевич регулярно высылал жене и дочери часть своего жалованья.

«И только благодаря этим деньгам нас не выкинули вон. Поиздержались шляхтичи Галицкие в поисках достойного жениха тетушке Беате». – Лиза сделала глоток чая.

Гости смотрели кто куда, лишь бы не на Агату Тимофеевну. Толстые щеки генеральши налились свекольной краской. Вера Сергеевна не улыбалась: не дрогнули брови, не появилось саркастичной складочки в углу рта. Она невозмутимо пила чай.

Лиза замерла с чаем во рту и молилась только о том, чтоб на нее саму никто не взглянул.

- Но после трагической гибели Григория Варфоломеевича в первые же дни русско-турецкой войны[2], и этот источник средств пресекся. – не отрывая глаз от собственной чашки продолжала бубнить фройляйн. - А уж после смерти пани Ядвиги всего через два года опосля супруга, господа Галицкие и вовсе не имели возможности содержать сироту, и предприняли меры к розысканию ее родичей.

«Хорошо хоть вовсе не выкинули как щенка шелудивого. Или не столь уж хорошо?» – Лиза аккуратно, очень аккуратно поднесла чашку ко рту и опустила обратно.

- …каковые через некоторое… через изрядное время и увенчались успехом. – Анна Францевна, не вставая, поклонилась генеральше.

- Что там у нас было в 1877 да в 78-м? – меланхолично вопросила дотошная Вера Сергеевна. – Неустанным попечением Агаты Тимофеевны об отечественных liberté, égalité, fraternité[3] наши здешние господа «сен-жебунисты»[4] в Париже обретались, да брошюрки, повествующие крестьянам об их тяжкой доле, во французских типографиях печатали.

- Я счастлива, что молодые люди наднепрянских земель столь неравнодушны к будущности державы! – горячо вскричала генеральша. – Что они готовы идти по пути реформ, готовы бороться со всем старым и костным! Придет день, дорогая моя Вера Сергеевна, и этих юношей назовут героями! А что я их к тому побуждаю – для того и на свете живу!

«Может, и к лучшему бы, кабы ее превосходительство продолжала заниматься странными молодыми людьми с еще более странными именованиями, а я осталась… пусть даже с шляхтичами Галицкими!» - подумала Лиза, глядя в чайную чашку. – «По крайней мере тетушка Беата мне б в чай сонного зелья не подлила, да еще в такой дозе, что и помереть недолго».

- А потом сии неравнодушные молодые люди убивают Государя Императора[5]! – отчеканила Вера Сергеевна и сама испугалась собственных слов.

На гостиную пала тишина: тема была опасная, рискованная была тема. Гости украдкой переглядывались, нервно косясь друг на друга. Генеральша надулась, только одетый по-рабочему здоровяк ухмылялся зло и язвительно, скаля крупные желтые зубы.

- Гхм… каково вы съездили, Александр Николаевич? – откашлялась Оленькина матушка, взявшая на себя роль миротворицы.

- Удачно и весьма! – оживился господин Поль. – Можете поздравить меня, господа, французы согласились с нами сотрудничать, «Акционерное товарищество железных руд» создано!

- Браво, Александр Николаевич, поздравляем! – зазвенели голоса.

- Однако работать оное начнет только при условии завершения моста и железнодорожной ветки. – уже тише прибавил он. – А последние изрядно замедлились в строительстве. – он испытывающе поглядел на генеральшу.

- Общество Варшавского сталелитейного производства готово перебраться к нам и даже строить завод. И закладывать домны. – негромко произнес Моисей Карпас. – Но они ставят то же условие: мост и дорога. – и тоже посмотрел на генеральшу.

- Не о том вы думаете, господа! – Агата Тимофеевна капризно скривилась. – Все эти ваши рельсы, железо: разве стоит сие внимания, пока народ страдает в неволе и бесправии, а держава погружается в нищету и мздоимство? Думаете, Александр Николаевич, не знаю, какую вы взятку в Петербурге дали для строительства вашей разлюбезной дороги? Разве достойное это приложения ваших сил и капиталов? Вместо того, чтоб бороться за права простого люда, вы боретесь за… руду? Право же, стыдно, друг мой! Воля ваша, я знать не желаю вашу железную дорогу и на том мое последнее слово!

- Только люд рабочий эксплуатируете, господа капиталисты! – проурчал лохматый юноша.

- Сейчас строительство встало. - господин Карпас метнул быстрый взгляд на Агату Тимофеевну. – И никакой эксплуатации. Только и заработной платы рабочим никакой. Быть может когда-нибудь, господа, и наступит золотое время, что мы, капиталисты-эксплуататоры, и вовсе будем не нужны. Но до тех пор со столь не любимыми Агатой Тимофеевной рудами и железом рабочий имеет курицу в котелке, а без оных – крапиву да лебеду. Думается мне, что сперва рабочий люд все же желает курицу, а права уж потом.

- Даже если я потрачу все свое состояние на азбуки для неграмотных, а сама пойду учительствовать в деревнях, где, позвольте узнать, возьмутся новые азбуки, когда эти поизносятся? – резко спросила Вера Сергеевна.

- Да уж слыхала, душа моя. Желаете кирпичный заводик поставить да доход получать? – язвительно, точно издевку какую, произнесла Агата Тимофееевна.

- А и желаю, ваше превосходительство! Коли с плавкой руды дело пойдет, свой кирпич куда как пригодится. На строительство столь любезных вашему сердцу народных просветительных учреждений тоже. Работники понадобятся грамотные, вот и будут им реальные училища и прочие полезные заведения.