Ведьма и компания (СИ) - Волынская Илона - Страница 31

- Здесь всегда такое бурное течение?

- Так ведь Днепр, фройляйн Штольц, не речка Переплюйка какая! – рассмеялся господин в сюртуке. – Как говаривал незабвенный Николай Васильевич Гоголь: «Не всякая птица долетит до середины Днепра!»

- На кареты сие тоже распространяется? – дрожащим голосом вопросила фройляйн.

- Сдается, сейчас мы как раз посредине. – усмехнулся жестокий Ламбракис. – А волнение и впрямь изрядное: не иначе как снова старое проклятье! Тут видите ли, какое дело, барышни: когда век назад генерал и всяческих орденов кавалер Василий Чертков[3] по поручению светлейшего князя Потемкина место для губернского города приискивал, вроде бы рассердил его кто-то из казаков местных. Уж не знаю за дело, али по самодурству, но велел генерал казака пороть, а тот возьми, и окажись характерником – колдуном, стал-быть, здешним. Ну и проклял под плетьми всю чертковскую затею, да так, что первый основанный город и вовсе паводком снесло, пришлось новое место искать. Но и тогда проклятье не отвязалось, каждые десять лет наводнения такие: не то что хибары, солидные строения начисто смывает, только на горе народишко и спасается – вооона, где собор! – купец ткнул корявым пальцем в окошко, где над завидневшемся вдали берегом пылали вызолоченные купола. - Мыслю я, как ливни зарядят, ждать городу снова речку в гости!

- Господин Ламбракис, вы пугаете дам! – заметил Александр Николаевич.

Карета еще качнулась раз, другой, кони потянули и… карета выкатилась с моста на берег. Фройляйн шумно вздохнула. Дверца распахнулась:

- То прыихалы, пани та панове, пожалте наружу! – сказал кучер.

- Позаботьтесь о багаже, любезный! - Александр Николаевич уронил монету в подставленную лодочкой ладонь кучера. - Прошу вас, Анна Францевна!

- Вы так любезны! – на ходу пытаясь поправить сбившуюся шляпу, фройляйн оперлась о поданную руку. Грохнуло – кучер небрежно свалил в растоптанную грязь немощенной площади два одинаково маленьких и потертых сундука – ее и девочки. Фройляйн растерянно огляделась, судорожно прижимая к себе ковровый саквояж.

От наплавного моста одна за другой катили телеги, а вокруг, меж натыканными в беспорядке то тут, то там деревянными складами и амбарами, глиняными мазанками, корчмами с отсыпающимися прямо под их дверями пьяными, сновал работный люд: под присмотром хмурого приказчика грузились мешки на телеги, туда и сюда катились бочки, что-то тащили, волокли, перекликались на разные голоса…

Анна Францевна завертела головой в поисках экипажа, но обнаружила лишь рассохшуюся телегу, безуспешно пытающуюся прикинуться наемной коляской. Она опасливо поглядела на скалящегося во весь рот возницу, потом потерянно – на покрытую рядном лавку телеги.

- Анна Францевна, не беспокойтесь! За мной должны прислать экипаж, я отвезу вас куда угодно! – начал Александр Николаевич.

Послышался цокот копыт и разрезая гомонящую толпу выехала открытая коляска. Щеголеватый кучер отвесил размашистый поклон:

- С приездом, ясный пане! Уж мы такие радые, такие радые! В дому дым коромыслом: и банька топлена, и водочка на ледник поставлена, и поросеночек в печи томится, все вашего возвращения дожидаются! Особливо поросеночек.

- Эк ты вкусно рассказываешь, Юхим! Поросеночек пускай еще потомится, сперва завезем дам. Вели чтоб сундуки грузили. – кивнул Александр Николаевич.

Бравый Юхим мазнул взглядом по нищенскому багажу – и по его лицу скользнуло привычное презрение слуги из богатого дома, заставившее фройляйн и ее подопечную только сильнее выпрямить и без того прямые спины. Расстояния изрядные… а люди все те же.

- Куда вас сопроводить, фройляйн? И прошу вас, без стеснений, мы же попутчики.

- С нашими дорогами попутчики – почитай, что родичи! – влез Ламбракис.

- Право же, вы так любезны, я не знаю могу ли я… - наконец решившись, фройляйн щелкнула замочком саквояжа. – Вот, сударь, извольте, собственное городское имение ее превосходительства генеральши Андреéвской.

- Это какой-такой Андреéвской? – удивился Ламбракис. – Не знаю такую!

Кучер ехидно осклабился и пренебрежительно шваркнул сундук фройляйн в коляску.

- Знаете, господин Ламбракис. – голос Александра Николаевича стал глухим и надтреснутым. – Агата Тимофеевна, по покойному супругу Андреевская.

- Ее превосходительство Хортица? – растерянно переспросил господин Ламбракис – и вполне простонародно отер рукавом заблестевшее от пота лицо.

Юхим подхватил второй сундук и понес его точно драгоценную вазу, бережно пристроив в коляску и теперь уж опасливо косясь на приезжих дам.

- Всего наилучшего, Александр Николаевич… фройляйн… мадемуазель Лизхен. – заторопился Ламбракис. На дам он старался не глядеть вовсе.

- Быть может, с нами поедете? – спросил Александр Николаевич и звучало это не как приглашение, а скорее как… мольба о помощи.

- Да куда уж мне к ее превосходительству в гостиную! – радостно откликнулся Ламбракис. – Уж лучше вы к нам, особливо юная барышня! Лучшее мороженное Ламбракиса! Буду душевно рад! – он поклонился и умчался, то и дело оглядываясь, будто боясь, что бывшие попутчики за ним погонятся.

- Надеюсь, вы понимаете, Лизхен, что приличная девушка не может принимать подобного рода приглашения? – садясь в коляску, обронила Анна Францевна.

- Да, фройляйн. – опустила глаза девушка.

- У Ламбракиса приличнейшее заведение. – неловко пробормотал Александр Николаевич.

- Но не для юной девушки. – строго возразила Анна Францевна. – Немецкая речь повсюду! – перевела разговор она. – Если вслушиваться, можно подумать, что мы в Лемберге!

Забившаяся в угол коляски Лиза стрельнула глазами в сторону Александра Николаевича: право же, фройляйн сейчас непозволительно груба с этим любезным господином!

- Хотите сказать, если вглядываться, на Лемберг вовсе не похоже? – рассмеялся тот.

На Лемберг и впрямь походило мало. Коляска вывернула от наплавного моста и покатила по проспекту, широкому, какового не бывало в Лемберге, а разве что в самой Вене. В отличие от немощеных окрестных улочек, этот был выделан камнем. Зато окрестные дома представляли собой дивное смешение даже не стилей, а… невесть чего! Каменные двух и трехэтажные строения сменялись деревянными, а те – нищими мазанками. Меж зеленью садов тут и там торчали кирпичные заводские трубы, выбрасывающие в небо черные клубы дыма, и тот оседал везде и всюду слоем жирной сажи. Присутственные места причудливо перемежались воротами, за которыми прятались усадьбы, и магазинами с броскими вывесками. Из улочки рядом с магазином «Венский шик» с выставленным в широком витринном окне корсетом, вывернуло коровье стадо и позвякивая колокольцами, побрело вдоль проспекта – мимо «Чайного дома Пронина», торгового дома «Илья Осипович Джигит и сыновья», мимо «Берлинского магазина дамского шитья» и далее, оставляя на брусчатке густые и ароматные следы.

- Зато мостовая наша – произведение Достоевского. – печально наблюдая коровье шествие, сказал Александр Николаевич.

- Федор Михайловича? – изумилась Лиза.

- Андрея Михайловича, братца его. Губернским архитектором у нас был, пока в Ярославль не перевели. – осклабился Александр Николаевич, довольный, что поймал новичка на привычную шутку местного жителя.

- Приличной барышне не стоит оказывать знакомство с литературой столь… низменной и потакающей вульгарным вкусам низших сословий. – нахмурилась фройляйн.

- Да, фройляйн. – привычно повторила Лиза.

- Немецкая речь повсюду из-за колонистов. – поторопился вмешаться Александр Николаевич. – Еще при государыне Екатерине их сюда переселили для развития здешних земель: сербы есть, даже испанцы с Минорки, от войны бежавшие, господин Ламбракис вот из греков, коих еще из татарского Крыма вывели. Но более всего немцев-меннонитов[4]. Так что у нас не город, а прям нашествие «двунадесят языков»!

- Ци немци, скажу вам, пане, то таке! – сидящий на козлах Юхим обернулся. – Брательник мой до них на экономию[5] нанялся, так теперича сотоварищи хотять губернатору донос писать. Бо чим ци нехристи робитников кормять? Беруть свынячу кишку, сують ее в таку соби дьяволову машинерию, ручку крутять – и лезет та кишка, вся понапиханная требухой, та ще Бог зна чем! Ломтями режут, та людям йысты дають! А чи може православна людына таку гидоту йсты? И название у нее теж мерзенное… - Юхим скривился и сквозь губу процедил. - Ков-ба-са! Тьху! Недарма кажуть: шо немец – шо чорт, однаково.