Падение Рыжего Орка (СИ) - Волкова Дарья - Страница 41

— Верю вам на слово, доктор, потому что сам обстоятельств своего появления здесь не помню. Медсестра в реанимации сказала, что вы меня практически с того света достали. Я обязательно вас отблагодарю…

Самойлов нетерпеливо махнул рукой. Такие слова он слышал много раз. Нет, они не потеряли для него своей ценности — слова обычной человеческой благодарности. Но здесь ведь совершенно иной случай. И дети замешаны. Оба.

— Я хотел поговорить с вами, Тихон Аристархович, о причине острого состоянии, в котором вас доставили в больницу.

Если Тихого и задело то, что к его словам благодарности отнеслись не слишком внимательно, то вида он не подал. Вместо этого кивнул только — в знак того, что слушает.

— И какова же эта причина?

Вот как. Про удар Николая — ни слова. Глеб Николаевич никак не мог разгадать мотивы человека, сидящего напротив. И это раздражало, но пока умеренно.

— Причину я вам сейчас продемонстрирую, — Самойлов неспешно полез в карман, не прекращая говорить. — Это то, что находилось в вашем теле, в мягких тканях плеча, в подключичной области. От падения оно сместилось и передавило артерию. Отсюда — потеря сознания и все остальное. Вот оно.

Тихий сначала просто смотрел на предмет в руках врача. Потом медленно протянул руку — правую. И долго рассматривал пакетик уже у себя на ладони.

— Это пуля, — на всякий случай уведомил Глеб Николаевич. Хотя был уверен, что его собеседник знает, что это.

Тихий в ответ только угукнул — практически безразлично, продолжая разглядывать пулю. И терпение у заведующего кончилось. Надоела ему эта шахматная партия пополам с игрой в молчанку. Время еще не хватало тратить на это.

— Согласно закону, я обязан сообщить об огнестрельном ранении в правоохранительные органы.

Глеб Николаевич немного слукавил. Сейчас речь шла не о ранении. А о пуле, застрявшей в мягких тканях неизвестно сколько лет назад. Но сути дела это не меняло. Ему нужно знать правду.

Тихий положил пакет с пулей на тумбочку, рядом с телефоном. И молча уставился на врача — никак не комментируя последние его слова.

— Не желаете мне рассказать, каким образом пуля оказалась в вашем плече? — обманчиво спокойно спросил Самойлов.

— Зачем вам это, доктор? — так же обманчиво тихо ответил его собеседник. — Многия знания — многия печали. Скажите — сколько? Сколько нужно заплатить, чтобы вы забыли о том, что вытащили из моего плеча?

Глеб Николаевич покачал головой. Непрошибаемый совсем. Умный, уверенный в себе, просчитывающий, думающий, что все знает и все может купить. Вообще, парням с такими габаритами и таким взглядом на жизнь мозги обычно полагались в секвестированном объеме. Этому же явно по какому-то капризу природы мозгов досталось пропорционально весу. То есть, до хрена. Это явно по глазам читалось.

— Боюсь, Тихий, так мы с вами ни до чего хорошего не договоримся, — тон заведующего заметно похолодел, стал жестче. — У меня в этом деле свой интерес, который денежными знаками не выражается. Так что монетами звенеть не трудитесь.

— Извините, не хотел вас обидеть, доктор, — неожиданно пошел на попятный Тихий. — А что у вас за интерес в этой дурацкой пуле? Не стоит она того. Поверьте, ничего интересного.

— Интерес мой таков, — Самойлов откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. — Что позавчера в мое отделение вас доставили собственноручно мои собственные дети — Николай и Варвара Самойловы. Они, конечно, с детства норовили то голубя со сломанным крылом домой притащить, то котенка бездомного. Но чтобы целого человека, да еще в предкаматозном состоянии — это прямо в первый раз такое.

Тин не сразу осознал услышанное. Потом растерянно перевел взгляд с лица заведующего — который Тихону кого-то смутно напоминал, но он все никак не мог сообразить, кого, потому что голова до сих пор соображала не очень хорошо — на его грудь. Прищурился. Прочитал, шевеля губами, то, что написано на бейдже. И выдохнул потрясенно:

— Господи…

— Иногда меня называют и так, — невозмутимо кивнул Самойлов. — Но я предпочитаю, когда меня называют по имени-отчеству.

Варин отец. Этот суровый здоровенный заведующий травматологическим отделением — Варин отец. Хирург, который его оперировал. Врач, который спас ему жизнь. И это — Варин отец. Господи…

— Ну-с, — Глеб Николаевич не дал Тину времени на раздумья. — Расскажешь, как дело было, Тихон? Или я права знать не имею — во что такое мои дети вляпались?

Вопрос был поставлен предельно честно и откровенно. И отказать ЭТОМУ человеку ТЕПЕРЬ уже нельзя.

— Расскажу, — Тихон прокашлялся, пряча неловкость. — Вы извините, Глеб Николаевич…. Я не знал, что… — вдохнул поглубже. — Не обратил внимания на ваше имя-отчество. Или не называл вас никто — все больше «заведующий». Или… Хотя должен был догадаться, сын на вас похож. Да и Варя… чем-то… Черт! Башка совсем не соображает. Извините.

— Это последствия ишемии и наркоза. Пройдет со временем, — тон Самойлова смягчился. — Давай, рассказывай, герой.

— Долгая история, — вздохнул Тин. — Я сейчас воды только выпью, ладно?

Глеб Николаевич кивнул. И в это время за его спиной открылась дверь в палату. Заведующий обернулся. На пороге стоял отец Аристарх. Хотя Самойлов не сразу узнал Тихого-старшего — тот был одет не в рясу, а в обычную одежду: брюки, рубашку, свитер. Вкупе с очками, шапкой седых кудрей и импозантной бородой Аристарх Тихий походил скорее на ученого или университетского преподавателя, нежели на священнослужителя.

— Глеб Николаевич, здравствуйте, — Аристарх Петрович шагнул в палату, протянула руку поднявшемуся на ноги Самойлову. — Еще раз примите отцовскую благодарностью. За все.

— Это моя работа, — стандартно ответил Самойлов, отвечая на рукопожатие. — А мы тут, — оборачивая к Тихому-младшему, — с вашим сыном интересную беседу ведем.

Ну надо же. Никогда бы Глеб Николаевич не подумал, что такие лица, как у этого Тихона Тихого — довольно непритязательно вытесанные матушкой-природой — пригодны для выражения настолько гремучей смеси эмоций. И даже не в лице дело. В глазах. Помимо мозгов парню досталось еще и очень выразительные глаза. И сейчас в них плескался дикий коктейль противоположных чувств. Откровенная, животная какая-то паника. Чуть ли не страх, чуть не ужас. И в компанию к ним — надежда. Та самая сумасшедшая надежда, которая бывает, когда не бывает уже ничего. Когда все против человека, а он только на ней, на надежде, и живет. Вот что было в глазах Тихона Тихого, когда он смотрел на отца, подходящего к его постели.

А Тихон в это время нелепо и некстати вспомнил о том, как стыдился отцовской рясы в юности. И сейчас был благодарен отцу за то, что он одет обычно. И выглядит, между прочим, очень внушительно. А вторая мысль была о том, что это мерзко и подло — стыдиться собственного отца. И все равно, если бы мог — Тин бы сейчас сбежал. Но сбегать было некуда. И Тихон смотрел на отца, как кролик смотрит на подползающего к нему удава. Вжался плечами и спиной в подушку. Некуда убегать.

И незачем.

Левой рукой Аристарх Петрович прижал к груди бороду, наклоняясь. Поцеловал сына в лоб. Разогнулся и погладил правой Тихона по голове. Робким, почти невесомым и очень неуверенным движением, каким прикасаются молодые отцы в первый раз к своему новорожденному чаду — когда дитя такое маленькое и хрупкое, что до него дотронуться страшно. И хочется, и боязно.

И то, что отец был уже далеко не молод, а дитя — совсем не неврожденным, не имело сейчас никакого значения.

— Здравствуй, сынок.

Глеб Николаевич вдруг отчетливо понял, что присутствует при последнем акте семейной драмы Тихих. И он тут, наверное, лишний. Но уйти сейчас казалось нелепым. И еще — интересно посмотреть на реакцию непрошибаемого Тихого-младшего.

А младшего наконец-то прошибло. Сначала показалось, что он что-то скажет — губы дрогнули. Но вместо того, чтобы заговорить, он резко отвернулся. Буквально уткнулся носом в стену. Глебу Николаевичу со своего места было видно, как побелела кожа на скуле, как обозначился тонкий шрам — так сильно Тихон сжал челюсти. Лишь бы не сказать ничего. Лишь бы не вырвалось ничего. Эх, мальчик, мальчик… Так вот и доживешь до инфаркта в пятьдесят на пустом месте. Нельзя так. Чтобы все в себе. Чтобы ничего наружу.