Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник) - Эллисон Харлан - Страница 128

Билли неожиданно выпалил:

– Я ходил на кладбище к парню, с которым вместе служил во Вьетнаме. Навещаю его иногда.

В его словах звучала такая боль, что Гаспар не стал расспрашивать.

Билли не заметил, как прошло несколько часов (время проходит, не спрашивая разрешения). Гаспар спросил, можно ли ему посмотреть первый утренний выпуск новостей. Билли включил свой старый телевизор: там говорили об очередном срыве переговоров о разоружении. Билли покачал головой и сказал, что Гаспар не одинок в своем страхе смерти.

– Ничего такого не произойдет, Билли. Ты уж мне поверь. Никакой ядерной войны не будет. Точно тебе говорю: не будет. Никогда.

Билли слабо улыбнулся.

– Откуда ты знаешь? У тебя что, секретная информация есть?

На это Гаспар извлек из кармана свои великолепные часы, которые Билли видел впервые, и сказал:

– Этого не случится, потому что на часах всего одиннадцать.

Билли уставился на часы; они действительно показывали одиннадцать. Он сверился со своими наручными часами.

– Не хочу тебя расстраивать, но твои часы стоят. Сейчас половина шестого.

Гаспар усмехнулся.

– Нет. Одиннадцать.

Они разложили диван и соорудили на нем постель. Старик аккуратно разместил на телевизоре мелочь из карманов, перьевую авторучку, часы, и они с Билли легли спать.

Однажды, пока Гаспар мыл посуду после обеда, Билли ненадолго вышел и вернулся с бумажным пакетом из магазина игрушек. Гаспар, вытиравший тарелку сувенирным полотенцем из Ниагара-Фолс, штат Нью-Йорк, выглянул из кухни и уставился на пакет.

– Что это у тебя?

Билли прошел в комнату, уселся на полу по-турецки, высыпал содержимое пакета на пол и поманил старика. Гаспар удивленно посмотрел на него, но подошел и уселся рядом. Два часа напролет они играли маленькими машинками, которые, раскладываясь, превращались в роботов. Гаспар, сразу разобравшись в особенностях трансформеров, старриоров и гоботов, играл просто отлично.

Потом они отправились на прогулку.

– Давай сходим на утренний сеанс, я приглашаю, – сказал Билли. – Только чтоб никаких фильмов с Карен Блэк, Сэнди Дэннис или Мерил Стрип. Они вечно ревут, и носы у них всегда красные. Терпеть этого не могу.

Они начали переходить дорогу. На светофоре остановился новенький «кадиллак-брогам»: вип-номер, десять слоев лилового акрилатного лака и два прозрачного, для ровной просушки; насыщенный цвет в лучах солнца напоминал графин с «Шато Лафит-Ротшильд» 1945 года.

У водителя «кадиллака» не было шеи: голова сидела прямо на широких плечах. Глядя перед собой, он в последний раз затянулся сигарой и выбросил дымящийся окурок прямо под ноги Гаспару. Старик поглядел сначала на метафорический дар, потом на дарителя. Тот, как загипнотизированная макака, не сводил глаз с красного кружка светофора. За «брогамом» выстроилась очередь из машин. Гаспар, кряхтя, нагнулся, поднял окурок, подошел к «кадиллаку», просунул голову в окно на глазах у изумленного Билли и с подчеркнутой любезностью сказал:

– Кажется, вы обронили это в нашей гостиной. – Сказав это, Гаспар швырнул еще тлеющий окурок на заднее сиденье, где тот сразу прожег дырку в дорогой кожаной обивке.

Водитель взревел, безуспешно пытаясь разглядеть окурок в зеркале заднего вида, и оглянулся через плечо, но при отсутствии шеи ему и этот маневр не удался. Тогда он поставил машину на нейтралку и выскочил.

– Чертов ублюдок! Что ты сделал с моей машиной, засранец чертов, убью…

Гаспар, стоя на месте, вежливо улыбался и с нескрываемым удовольствием наблюдал, как беснуется владелец «кадиллака». Билли, почти уже дошедший до противоположного тротуара, бросился назад, схватил старика за руку и потащил за собой. Гаспар улыбался всё с тем же убийственным шармом.

Сигнал светофора сменился.

Все это произошло буквально за пять секунд. Машины, выстроившиеся за «брогамом», начали нетерпеливо сигналить. Владелец «кадиллака» не знал, что делать: бежать за Гаспаром, спасать свое заднее сиденье или ехать дальше, как того требовали сигналящие и осыпающие его проклятиями другие водители. Он стоял у машины, дрожа от ярости, и никак не мог решиться на что-то одно.

Билли поволок Гаспара вверх по улице, свернул направо, еще направо и остановился перевести дух.

Гаспар все еще улыбался и довольно хихикал над собственной шалостью.

– Ты рехнулся! – завопил Билли, отчаянно размахивая руками.

– Неплохо, да? – старик нежно ткнул Билли пальцем в бицепс.

– Рехнулся, старый дурак! Да этот мужик тебе бы голову оторвал. Совсем уже?

– Я просто несу ответственность.

– За что, мать твою? За все окурки, которые идиоты выкидывают на улицу?

Старик кивнул.

– За окурки, за прочий мусор, за токсичные отходы, которые тайно выбрасывают ночью, за загрязнение окружающей среды. Отвечаю за кусты, кактусы, баобабы, за яблоки и даже за лимскую фасоль, которая мне не нравится. Встретишь того, кто добровольно ест лимскую фасоль, так и знай – извращенец.

– Что ты несешь? – заорал Билли.

– Еще я отвечаю за кошек и собак, за тараканов и президента Соединенных Штатов, за Джонаса Солка[75], за твою маму и всех танцовщиц отеля «Сэндс» в Вегасе. И за их хореографа тоже.

– Кем ты себя возомнил? Богом?

– Не богохульствуй. Я слишком стар, чтобы мыть тебе рот с мылом. Конечно, я не Бог. Я просто старик, но старик ответственный.

С этими словами Гаспар повернулся и направился к перекрестку, чтобы выйти на их прежний маршрут. Билли молча глядел ему вслед, словно пригвожденный к месту его словами.

– Пошевеливайся, парень! – окликнул его Гаспар. – Мы опоздаем к началу сеанса, терпеть этого не могу.

После ужина они сидели в приятном полумраке и любовались картинами. Старик сходил в Художественный музей, накупил недорогих репродукций – Макса Эрнста, Жерома, Ричарда Дадда, изящного Фейнингера – и развесил их по стенам в дешевых рамках. Некоторое время они молчали, а потом принялись негромко болтать.

– Я много думал о том, как умру, – неожиданно произнес Гаспар. – Мне нравится, как про это сказал Вуди Аллен.

– А что он сказал?

– Он сказал: «Я не боюсь умереть. Я просто не хочу при этом присутствовать».

Билли усмехнулся.

– Вот и я примерно то же чувствую, Билли. Я не боюсь покидать этот мир, но мне страшно покидать Минну. Я бываю у нее, говорю с ней и знаю, что мы все еще связаны. Когда я уйду, это будет концом и для Минны. Она по-настоящему умрет. У нас нет детей, нет родственников, почти все, кто нас знал, уже сами умерли. Мы не совершили ничего такого, о чем пишут в книгах, так что никто о нас и не вспомнит. Я с этим смирился, но мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь помнил о Минне. Она была замечательным человеком.

– А ты расскажи мне о ней, – сказал Билли. – Я буду помнить вместо тебя.

Разрозненные воспоминания. Одни на удивление четкие и яркие, другие смутные, как остатки сна. Целая человеческая жизнь: мелкие жесты, ямочки на щеках, когда она смеялась какой-то из его глупых шуточек. Их юность, любовь, зрелость. Мелкие победы и боль несбывшихся мечтаний. То, как Гаспар говорил о ней, многое говорило о нем самом: его голос, необычайно нежный, был полон такой глубокой тоски, что для успокоения ему приходилось делать частые паузы. Он собирал образ Минны, как головоломку: ее любовь к нему, ее заботу, ее одежду, ее походку, ее любимые безделушки, ее меткие замечания. Все эти детали нужно было тщательно упаковать и поместить в новое хранилище. Старик отдавал Минну на хранение Билли Кенетте.

Рассвело. Через жалюзи в комнату просачивался оранжевый свет.

– Спасибо, отец, – сказал Билли. Он не мог объяснить, что он почувствовал тогда на улице, но добавил:

– Я никогда ни за кого и ни за что не был в ответе, никому не принадлежал…не знаю уж почему. Меня это не беспокоило, потому что я не знал, что бывает и по-другому. – Билли наклонился к Гаспару, давая понять, что хочет сказать нечто важное, открыть глубоко спрятанный секрет – и заговорил так тихо, что старику пришлось вслушиваться.