Страж (СИ) - Соболянская Елизавета - Страница 18

День за днем Хосе и Розалина сближались. Короткие взгляды, улыбки, вежливые поклоны и несколько слов о малыше Мигелито – все это служило дровами их чувств. Однако на людях они умело держали дистанцию. Ничего лишнего. Никаких намеков. Даже подозрительные дуэньи в конце концов уверились – хозяйка холодна и отгоняет потенциальных женихов своей чопорностью и строгим нравом.

– Как донья Розалина заботится о будущем Мигелито! – вздыхала донья Хуана.

– А ведь могла бы снова замуж выйти! – добавляла донья Кармела. – Дон Траба не поскупился бы на приданое, да и дон де Алмейда кое-что оставил своей вдове!

– Дон Траба нашел Селине отличного мужа! Придворного! А о дочери словно забыл! – вздыхала дуэнья, перебирая четки.

– Что вы, донья, – переходила на шепот ее собеседница, – я слышала, дон Келестин просил руки доньи Розалины, но донья отказала ему. Сказала, что не может забыть своего супруга и не смеет отравлять своей печалью жизнь такого доброго дона!

– Как красиво сказано! – прикладывала платочек к глазам донья Хуана. – Да ведь хозяйка, и верно, из дома не выходит. Разве что в собор, на службу, да и то как положено знатной даме – в портшезе, с сопровождением. Да и дома часто в молельне часами на коленях стоит!

– Истинная донья! – припечатала Кармела и вздохнула: – Жаль, синьорита Селина не так набожна…

Повздыхав о нравах молодежи, дамы разошлись, а Хосе, невольно подслушавший этот разговор, задумался – вот почему донья Розалина не подпускает его близко. Ее сын. Драгоценность любящей матери.

Идальго томился своими чувствами, и однажды, когда дон Траба уехал по делам, дуэнья приболела, а маленький Мигелито уснул раньше времени, утомленный упражнениями и чистописанием, Хосе осмелился – упал к ногам прекрасной доньи и признался в любви. Он знал, что ему максимум позволят поцеловать руку, но держать в себе чувства уже не мог.

– Прекраснейшая, прошу простить мою дерзость, – идальго потупился, вспоминая украденный в темном коридоре поцелуй, – я люблю вас и не смею надеяться ни на что… Прошу лишь – не лишайте меня своей милости…

Розалина склонилась к нему, давая увидеть слезы, стоящие в ее прекрасных глазах, и прошептала:

– Простите меня, дон Сааведа, но я… ради моего сына я должна быть выше любых подозрений! – потом донья встала и быстро ушла. Хосе поник. Он понял. Малыш Мигелито – его судьба полностью зависела от благоразумия его матери. Но дети ведь растут? Пройдет еще десять, может быть, двенадцать лет, и птенец обернется юным соколом. Его мать отойдет в тень и сможет позволить себе чуть больше, чем брошенный украдкой взгляд. Во всяком случае, Хосе позволил себе надеяться на это. Стиснув сердце в кулак, идальго поклялся – не оставлять молодого де Алмейду. Вырастить его достойным доном на радость его прекрасной матери.

Де Сааведа сдержал свою клятву, хотя ее не слышал никто, кроме Бога. Он стал самым лучшим учителем малыша Мигелито. С годами его любовь из огня страсти превратилась в глубочайшую преданность. Он стал тем столпом, на котором держались жизнь и благополучие доньи Розалины и Мигеля де Алмейда.

Втроем они пережили смерть старого дона Траба – старик ушел в мир иной от весеннего поветрия, ругаясь и постанывая в бреду; месть Селины – девчонка, выскочив замуж, стала придворной дамой и сполна отыгралась на мачехе, когда настало время выводить юного Мигелито в свет. Хосе всегда был рядом с Розалиной – поддерживал, утешал, подавал кошелек, платок, бил морду обнаглевшим лакеям и тащил на себе юного де Алмейду, перебравшего на вечеринке. Постепенно и все финансовые дела перешли в его руки – управлять обширным поместьем, домом и несколькими лавками было непросто. Порой Хосе не спал ночами, проводил сутки в седле или ел на бегу, но не нарушал покой доньи Розалины даже в мелочах.

Глава 16

Прошло двенадцать лет. Мигель вырос, превратившись в красивого стройного юношу, образованного, воспитанного и горячего, как металл в тигле кузнеца. Хосе порой любовался им, порой тяжело вздыхал, терпел взбрыки и пару раз прикрывал глупца перед матушкой, жалея его горячую голову.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

А потом случился тот день, чернее которого не было в жизни Хосе де Сааведы. Вечером юный де Алмейда сцепился в приемной Его Величества с хлыщеватым доном из Севильи. Слово за слово – оба схватились за шпаги. Их расцепили, напомнили, что в королевском дворце дуэли запрещены, и тогда Мигель бросил севильцу вызов. А тот его принял, довольно улыбаясь.

Мелкий дворянин, умело обращающийся со шпагой, прибыл в столицу, надеясь заработать деньги и славу своим клинком. Горячий юнец стал его первой «добычей». Потом Хосе много раз проклинал себя за то, что не пошел в тот день во дворец вместе с Мигелито.

Они встретились на рассвете – двое мужчин в плотных кожаных штанах и белоснежных рубашках. Еще двое были секундантами. Мигель выбрал в секунданты Хосе, а севилец – одного из придворных сплетников, чтобы новость о победе быстрее разнеслась по столице. Юный и пылкий де Алмейда ринулся в атаку. Севилец элегантно уклонился. Некоторое время они фехтовали, стуча железом, а потом бретер решил показать свои умения и кольнул Мигеля в бедро… И промахнулся! Мальчик замер, не понимая, откуда и как пришла боль, потом побледнел и рухнул на затоптанную траву.

Хосе первым подбежал к нему и понял – поздно. Алый фонтанчик впитывался в землю, унося с собой жизнь. Он схватил ладонями лицо Мигелито, ловя взглядом расширяющийся зрачок, и услышал сдавленный вздох севильца – тот заметил маленькое золотое колечко в левом ухе противника, означающее единственного сына у матери…

Де Сааведа сам принес Мигеля домой. Погребальные дроги остановились у ворот, и наставник внес подопечного через узкую калитку. Сбежавшиеся слуги расступились, пропуская белую, как мел, Розалину. Она постояла молча, глядя на сына и виновато склонившего голову Хосе, а потом тряпичной куклой осела на белые плиты двора.

Следующие три дня дом Траба был пропитан запахами ладана, тающего воска и погребальных цветов. Розалина каменной статуей сидела рядом с гробом сына. Обморок в первый день словно что-то сломал в ней. Хосе взволнованно смотрел на нее, но не смел приблизиться. Она казалась одновременно сильной и хрупкой – как яичная скорлупа. Казалось, одно прикосновение может разрушить самообладание этой прекрасной женщины. Дуэнья – сильно постаревшая донья Хуана – плакала. Выли служанки. И только Розалина безучастно смотрела на лежащего в гробу сына и не проронила ни одной слезинки.

Донья де Алмейда проводила сына в родовой склеп. Вернулась в дом, откинула траурную вуаль, сняла перчатки и повернулась к де Сааведа:

– Хосе? А где Мигелито? Почему он меня не встречает? Малыш? Малыш? Ты где? Мамочка дома!

Секретарь, давно ставший управляющим, побледнел. Донья Хуана подпрыгнула и кинулась вслед за хозяйкой. Розалина быстрым шагом поднялась на второй этаж – к хозяйским комнатам, и теперь кружила по давно опустевшей детской, зовя сына. Служанки застыли соляными столбами, давились слезами и абсолютно ничего не делали!

Первой, как ни странно, пришла в себя донья Хуана. Она ласковым голосом сказала Розалине, что Мигелито уехал кататься на лошади, а донье Алмейда надо бы отдохнуть. День такой жаркий. Донье нужно выпить немного сангрии с маковым соком и отдохнуть…

Услышав приказы, служанки отмерли и быстро увели Розалину в ее комнаты. А Хосе, плачущий Хосе отправил мальчишку за доктором.

Доктор прибыл вечером. Осмотрел сонную Розалину, поговорил с ней, налил стаканчик успокоительных капель и спустился в столовую – поужинать и переговорить с управляющим. Доктор был уже немолод, повидавший в жизни многое, так что он сначала отдал должное жаркому, пуляркам с гранатовыми зернами и вину – и только за десертом сказал:

– Донья пережила страшную потерю. Она может очнуться от своего помрачения уже завтра, а может никогда не прийти в себя. Полагаю, семья де Алмейда выделит ей вдовью часть, так что можно будет нанять сиделку или отправить даму в монастырь под присмотр добрых сестер…