Исцеление Вечностью (СИ) - Санин Евгений Георгиевич - Страница 23

Александр шепотом попытался кратко объяснить ей, насколько опасно такое чтение. Ведь некоторые такие пропуски искажали смысл фразы вплоть до еретического значения! Но Галина Степановна и ухом не повела. Не испугало ее даже то, что Александр, не выдержав, предупредил, что в священном писании написано, что проклят всяк, творящий с небрежением Божие дело. Все было напрасно! Она как читала, так и продолжала читать.

Но особенно коробило Александра то, что во время возгласов священника Галина Степановна то и дело сходила с клироса и грозно наводила всюду порядок, с раздражением делая замечания тем, кто тихонько переговаривался между собой или ходил по храму. А затем вновь вставала так, что занимала собой все место на клиросе, хотя и не была полной — скорее, наоборот.

Закончилось все это тем, что отец Лев пальцем подозвал к себе Александра и строго спросил:

— А ты почему это не читаешь, коли пришел?

— Так я бы и рад бы, но — как?.. — беспомощно развел руками Александр.

Отец Лев посмотрел на него, на Галину Степановну, сразу все понял и на весь храм сказал:

— Матушка Галина, а ну-ка уступи ему место. Он же ведь читает ненамного тише, чем я! И намного лучше тебя! И запомни раз и навсегда: псалмы и уж тем более Апостола, если только в храме есть чтец, читать должен мужчина!

Со спущенными из-за безветрия парусами «Золотая стрела» уже не летела, а размеренно шла на веслах, вдалеке от невидимых берегов.

Альбин, не переставая, говорил о том, что спасение делается возможным через страдания, воскресение и вознесение Сына человеческого… о любви Бога, явленной Им в послании Своего Единородного Сына не для того, чтобы судить, но спасать… о прощении всех через веру в Него и об осуждении тех, которые со злобным упорством отвергают возвещенные Им истины….

Слушая, Клодий старательно изображал на лице, что все это ему мало интересно, и он продолжает беседу только для того, чтобы убить томительное в продолжение длительного морского путешествия время. Он постоянно то позевывал, то якобы с любопытством наблюдал за поведением птиц, то, казалось, просто безучастно смотрел на волны, которые становились все меньше и, в конце концов, стали бесконечно далекой гладью… Но Альбин, прекрасно знавший своего начальника, хорошо видел, что тот как никогда внимательно слушает его, стараясь не пропустить ни единого слова.

Одного только не знал он. То, что Клодий, в душе которого происходила яростная борьба между тем, к чему он привык с детства и укоренился в жизни и что ему предлагали, искал любую неточность в рассказе своего подчиненного-христианина.

И, наконец, нашел.

— Послушай, — издалека начал он, когда поток красноречия Альбина немного ослаб и тот, чтобы собраться с новыми мыслями, замолчал: — Осилил я и второй свиток — как там его название…

— Апокалипсис! — напомнил Альбин, немало удивленный тому, что имевший исключительную память Клодий забыл такое простое название.

— Вот-вот, — кивнул тот и хитро прищурился, — этого — как там его?..

— Апостола Иоанна Богослова! Это был любимый ученик Иисуса Христа, которому Он, в числе самых избранных, открывал величайшие тайны. Апостол написал эту книгу на Патмосе, куда сослал его Домициан. И после того, как недавно умер в Эфесе, попросил похоронить его живым. Я слышал, что ученики его раскопали потом могилу, но — тело апостола таинственным образом исчезло!

— Даже с автором этой книги связаны тайны! — усмехнулся Клодий. — А, собственно, о чем книга? Я вообще мало что понял в ней, несмотря на то, что заставил Грифона трижды перечитать ее мне!

— О, она сложна даже для посвященных! — успокоил его Альбин. — Дело в том, что в ней много прикровенного, тайного для открытого понимания. Она — о прошлом, настоящем и будущем. Том самом, которое ждет мир в самом его конце.

— Да, не хотел бы я жить в эти последние времена! — зябко передернул плечами Клодий.

— Зато и венцы для тех, кто с терпением перенесет все это и, несмотря на до предела умножившееся в мире зло и сплошные соблазны, останется верен Христу, будут выше, чем у наших нынешних мучеников!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Там сказано, что будет новая земля! А куда же тогда денется прежняя?

— Очень просто — сгорит! — невозмутимо пожав плечами, словно о само собой разумеющемся, ответил Альбин.

— Вот! — торжествуя, остановил его дождавшийся, наконец, своего часа Клодий. — Тут-то ты и попался мне на лжи!

— То есть, на какой это лжи? — не понял Альбин.

— А ты сам подумай! Ну как может сгореть вся земля?! — Клодий обвел руками круг, затем сделал второй побольше и, в конце концов, распростер руки так, будто собирался обнять весь горизонт: — Ну ладно, город, даже такой, как Рим, царство, подожженное в разных концах злобным врагом. Но — чтобы сгорела вся земля?! Альбин, есть же широкие реки, которые остановят огонь, наконец, море, пустыни. Что ты на это скажешь, а?

Клодий одновременно с превосходством и робкой надеждой посмотрел на Альбина, который опять не знал, что, с одной стороны, начальнику еще явно хотелось выйти победителем из этого спора, но его душа, услышав слово Истины, уже жаждала быть побежденной…

Да и не до наблюдений за Клодием было в этот момент Альбину.

Его действительно поставил в тупик такой вопрос, из которого, казалось, не было выхода. Но вера в то, что для Бога нет ничего невозможного, вскоре превозмогла, и он уверенно заявил:

— Что я скажу? Только одно: что Тому, Кто сумел создать весь этот мир и навести на землю Великий Потоп, ничего не стоит предать всю — всю, Клодий! — землю и огню. Как? Не спрашивай — не знаю. Когда — тоже не скажу, потому что это известно одному только Богу. Но то, что земля сгорит, чтобы потом обновиться, в этом можешь не сомневаться!

— Ну сгорит, так сгорит! — снова делая лицо якобы равнодушным к услышанному, сказал Клодий и, покосившись на палящее солнце, с искренним беспокойством заметил: — Только когда это будет — никому неизвестно! А вот мы, кажется, можем расплавиться прямо сейчас!

И предложил перейти в каюту, где было хоть немного прохладней.

В каюте Альбин вновь заговорил о тайнах Царства Небесного и Истине, не слыханных прежде, а теперь явно открытых, причем, для всех без исключения, будь то раб или царь…

Клодий слушал, уже не перебивая, и если морщился, то только от того, что на палубе начался какой-то шум.

Сначала это были какие-то непонятные шаги бегающих туда-сюда людей.

Потом раздались громкие голоса, и даже — неслыханное дело во время штиля — крики.

В конце концов, шум на палубе усилился настолько, что мешал слушать…

— Что они там, бешеной акулы наелись, что ли? — возмутился Клодий.

Он захотел сам выйти узнать, в чем дело.

Но, опережая его, дверь распахнулась, и в каюту вошли два раба.

Один из них, с наглой ухмылкой на лице, даже не приклонил шею, а другой, бледный от страха, униженно и виновато кланялся Клодию.

— Что там — пожар? — почувствовав что-то неладное, сразу насторожился тот и потянул руку к лежавшему около его ложа обитому бронзой сундучку…

— Хуже, господин, бунт! — прошептал бледный раб, и другой, отстраняя его, нагло заявил:

— Грифон взамен за свободу рассказал келевсту, что в трюме все твое золото, и он решил, что, так как ты сам, добровольно, не поделишься с ним, забрать его все.

— Не может быть! — ошеломленно покачал головой Клодий.

— Увы, господин, это действительно так! — печально подтвердил бледный раб. — Я был рядом и сам слышал, как Грифон говорил все это келевсту. Тот сразу спросил: «А почему ты сам не украл хотя бы часть этого золота и не сбежал?» «Совесть не позволила!» — ответил ему Грифон. «А предавать его — позволяет?» — во все глаза уставился на Грифона келевст. «Да» — спокойно ответил тот. «Но почему?» — даже воскликнул келевст. И Грифон сказал: «Потому что он сам, то есть, прости, господин, ты — во всем виноват!»