Обезьянья лапка (сборник) - Джейкобс Уильям Уаймарк - Страница 27

Келлер повернулся к ней с каменным лицом.

— Нет, — медленно произнес он. — Я… Я сам с ними поговорю.

Он взял в руки лопату и приступил к восстановлению рокария. Поработав час, он пошел переодеться к завтраку. Весь остаток дня он провел за медленной и упорной работой, и к вечеру большая часть повреждений была восстановлена. Тогда он вернулся в дом, чтобы встретить долгую ночь.

Сон, лучший друг человека, стал его неумолимым врагом. Он сварил себе на газовой плите кофе и стал бороться с сонливостью, выпивая одну кружку за другой. Он читал, курил, ходил по комнате. Обрывки сна, который он успел забыть, воскресли в памяти и не собирались никуда пропадать. И все это время в глубине его сознания сохранялась уверенность в том, что он обречен.

У него оставалась только одна надежда. Он должен был на время уехать. Достаточно далеко, чтобы возвращение домой во сне стало невозможным. Есть шанс, что смена обстановки придаст ему сил и поправит расшатанные нервы. После этого можно будет сдать дом на время при условии, что сад останется таким как есть. Только так — и не иначе.

С первыми лучами солнца он вышел в сад и закончил работу. Затем вернулся в дом к завтраку, намереваясь объявить миссис Хау, что ему придется срочно уехать. Бледность его осунувшегося лица убедительно подтверждали его рассказы о расстройстве нервов и бессоннице.

— Все будет хорошо, — заверила она его. — Я попрошу, чтобы полицейские по ночам присматривали за домом. Я как раз вчера рассказала одному про хулиганов, что рокалию порушили. Пусть только попробуют вернуться, тут же их и сцапают!

Келлер дрогнул, но не подал виду. Он поднялся в спальню и собрал сумку, а уже два часа спустя ехал на поезде в Эксетер, где намеревался остановиться на ночь. Ну а потом, наверное, он отправится в Корнуолл.

Он снял комнату в гостинице и вышел на прогулку, чтобы скоротать время до обеда. Люди на улицах казались такими счастливыми, даже самые бедные! Все они были свободными и уверенными в завтрашнем дне. Они могли есть, спать и наслаждаться бесчисленными мелочами, из которых состояла жизнь. О борьбе, убийстве, о внезапной кончине они даже не задумывались.

Свет и суета столовой немного успокоили его. После одиноких ночей было приятно знать, что вокруг есть люди, что дом будет полон ими, пока он спит. Он чувствовал, что начинает новую жизнь. В будущем он станет жить там, где многолюдно.

Когда он поднялся к себе, было уже поздно, но он еще несколько минут лежал без сна. Снизу доносился едва слышный шум, и звуки чьих-то шагов в соседней комнате давали ему ощущение безопасности. Со вздохом облегчения он заснул.

Его разбудил стук; стук раздался прямо над изголовьем его кровати и тут же стих, едва он успел стряхнуть с себя сон. Он испуганно огляделся, после чего зажег свечу, лег и прислушался. Стук не повторился. Ему снился сон, но он не мог вспомнить о чем. Сон был неприятным, но весьма смутным. Да не просто неприятным — страшным. Кто-то на него кричал. Кричал!

Он со стоном упал на постель. Слабые надежды вчерашнего вечера увядали в нем. Это кричал он сам, а странный шум был голосом постояльца из соседней комнаты. Что же тот ему сказал? И что он успел услышать?

Он больше не мог уснуть. Где-то внизу раздался мерный стук настенных часов, и Келлер ворочался в постели, гадая, сколько ему еще осталось.

Наконец рассвело, и он спустился к завтраку. В этот ранний час были заняты только два столика, за одним из которых сидел дружелюбный на вид старик и с любопытством посматривал на него, отвлекаясь от приема пищи. Наконец их взгляды встретились, и старик заговорил.

— Вам лучше? — спросил он.

Губы Келлера задрожали, и он постарался улыбнуться.

— Я уж терпел, сколько мог, — продолжил тот, — а потом стал стучать. Мне показалось, что вы, быть может, в бреду. Одни и те же слова снова и снова; кажется, «убили» и «волки», «убили» и «волки». Должно быть, вы их повторили раз сто.

Келлер допил свой кофе, закурил сигарету и вернулся в комнату для отдыха. Он сделал ставку на свободу и проиграл. Узнав обратное расписание поездов, он попросил счет.

Он вернулся в тихий дом, и в угасающем свете летнего вечера казалось, что он погрузился в величественное безмолвие. Атмосфера ужаса исчезла, и осталось лишь ощущение незыблемого покоя. Весь страх покинул его, а вместе с ним ушли боль и раскаяние. Спокойный и безмятежный, он вошел в роковую комнату и, открыв окно, сел рядом, наблюдая за чередой сотканных из полутеней картин, из которых состояла его жизнь. Что-то в ней казалось лучше, что-то хуже, но в целом это была самая обычная жизнь, пока судьба навеки не связала ее с Билли Уолкером. И теперь Келлер — живой человек, соединенный с мертвецом столь тесными узами, что ничто уже не в силах их разорвать.

Стемнело, он зажег свет и взял с полки томик стихов. Никогда прежде он не читал с таким проникновением и благодарностью. Каким-то странным образом все его чувства будто обострились и стали утонченными.

Он читал в течение часа, а затем, вернув книгу на место, медленно поднялся в спальню. Долгое время он лежал в постели, размышляя и пытаясь объяснить себе то спокойствие и безразличие, которые овладели им, но, так и не решив эту задачу, заснул.

Некоторое время ему снились сны, но приятные, счастливые. Ему казалось, что его переполняло такое чувство удовлетворения, какого он никогда раньше не знал и которое не покидало его даже тогда, когда эти сны исчезали и он снова оказывался в прежнем теле.

Однако в этот раз все было иначе. Он снова копал, но теперь уже не в состоянии исступления или ужаса.

Он копал, потому что что-то подсказывало ему, что копать — это его долг и, только копая, он сможет искупить свою вину. Его ничуть не удивило, что рядом с ним стоит Уолкер и наблюдает за ним. Не тот Уолкер, которого он знал, не окровавленный и разлагающийся Уолкер, а величественный и благородный. И на его лице было такое выражение понимания, что Келлер едва мог сдержать слезы.

Он продолжал копать с чувством товарищества, прежде ему неведомым. И вдруг без всякого предупреждения в темноте вспыхнуло солнце и свет ударил ему прямо в лицо. Это было невыносимо, и он вскрикнул, выронил из рук лопату и закрыл лицо ладонями. Свет погас, и из темноты донесся чей-то голос.

Он медленно открыл глаза и увидел в метре от себя очертания чьей-то фигуры.

— Надеюсь, я вас не напугал, сэр, — произнес голос. — Я заходил к вам несколько раз, а потом вдруг догадался, что вы делаете это во сне.

— Во сне, — повторил Келлер. — Да.

— Ну и наворотили же вы тут, — сказал констебль и добродушно усмехнулся. — Боже! Поверить только, что вы каждый день собирали его, а затем каждую ночь разбирали. Да я вам, собственно, кричал, только вы не проснулись.

Он включил фонарик, которым уже успел ослепить Келлера, и осмотрел перекопанный сад. Келлер встал рядом и замер — в ожидании.

— Как после землетрясения, — пробормотал констебль.

Он замолчал, и свет фонарика остановился на одном конкретном месте. Затем полицейский наклонился, поскреб пальцами землю и за что-то потянул. В тот же миг он резко выпрямился и направил луч света на Келлера, сунув свободную руку в карман. Он заговорил с ним холодным официальным тоном.

— Вы готовы проследовать в участок? — спросил констебль.

Келлер сделал шаг ему навстречу, подняв обе руки.

— Я готов, — тихо ответил он. — Слава богу!

Три сестры

Одним промозглым осенним вечером тридцать лет назад обитатели дома Маллетт собрались у смертного одра Урсулы Мэллоу, старшей из трех сестер в семье. Выцветший, изъеденный молью полог на старой деревянной кровати был откинут, и свет коптящей лампады падал на полное смиренья лицо старухи. Она обратила потускневший взгляд на сестер. В комнате царила тишина, изредка прерываемая всхлипываниями младшей сестры Юнис. За окном на болоте, укрытом плотным одеялом тумана, непрерывно шел дождь.