153 самоубийцы - Лагин Лазарь Иосифович - Страница 34

Дома в полумраке гудели большие сытые мухи. Сквозь щели ставень на пол ложились острые солнечные лучи. Видно было, если посмотреть в щелку, как в соседнем саду лениво купались в жарком августовском солнце лапчатые листья каштанов.

И вот вдоль улицы, перебегая от дома к дому, прижимаясь к серым дощатым заборам, промелькнуло несколько фигурок в обмотках, серых мундирах и смешных фуражках с четырехугольным верхом. Над широкими, обшитыми галунами козырьками фуражек белели аляповато выштампованные из жести горделивые орлы.

В город вступили поляки.

Через неделю я пошел на старый рынок. Мой отец тогда долго и безуспешно искал работы, и я понес на рынок продавать самые дорогие свои сокровища – цветистые комплекты журнала «Мир приключений».

Я спускался к базару по крутой и узенькой средневековой уличке и в ряду новых вывесок старых лавок, торжественно открытых после ухода наших войск я увидел одну, которая потрясла меня, несмотря на чрезвычайную свою будничность:

Оптовая и розничная

ТОРГОВЛЯ МЫЛОМ

Бр. ПОЛЯКОВЫ и Кº

Фирма существует с 1898 года

Я не помню, как я вошел в этот магазин. Долго я не мог выговорить ни слова. Я горестно переживал первое в моей жизни глубокое, и горькое разочарование в людях.

– Проше пана, – радушно приветствовал меня старший Поляков – Костя. – Прикажете мыла? Могу предложить превосходное довоенное мыло Жукова.

Он определенно не хотел меня узнавать.

– Костя, – еле выдавил я из себя и поперхнулся. Красные большие круги пошли перед моими глазами. – Костя, почему вы это сделали?!

– Ничего не понимаю, – развел руками старший Поляков и обратился к своему брату.

– Ты не знаешь этого молодого господина?

– В первый раз вижу, – цинично ответил тот и занялся вошедшим покупателем.

Ясно было: они надо мной издеваются. Они меня вежливо выгоняли из лавки. Они несомненно выгнали бы меня, грубо надавав подзатыльников, если бы не боялись, что я начну при покупателях разоблачать их недавнее прошлое.

Лавка стояла на самом оживленном месте. Покупатель густо валил в магазин, люди жадно тянулись к мылу. Они ходили в баню, торжественно и величаво, как на богослужение.

Старший Поляков возился у кассы. Он любовно раскладывал пачки польских марок с нахохлившимся белым орлом, и льстиво, с омерзительной улыбкой благодарил каждого покупателя.

Пришел небритый пожилой покупатель. Он долго и восторженно оглядывал лавку и ее небогатое убранство, – мраморные глыбы мыла.

Он долго вытягивал шею через головы покупателей, стараясь обратить на себя благосклонное внимание хозяев. Судя по одежде, это был не особенно многообещающий клиент.

– Чего вы вертитесь, молодой человек? Вы наверное не сюда попали. Вам наверное нужно в парикмахерскую?

– Я хотел бы купить кусочек хорошего довоенного мыла провизора Остроумова, если можно – в жестяной коробочке.

– Вспомнил! Остроумовское в коробочке! А хорошее варшавское вам не пригодится?

– Если хорошее и недорого – заверните мне кусков двадцать. Я из Великого Городища. Вы понимаете, у меня покупатели спрашивают только остроумовское мыло.

Младший Поляков проворно сбегал в темный куточек за магазином и через какие-нибудь пять минут добротно завязанный пакет был уже в руках покупателя.

Снова старший Поляков льстиво кланялся и благодарил покупателя.

Я не помню, как я выбежал из лавки Поляковых на улицу, как я дошел до дому.

С тех пор меня каждый день тянуло пойти посмотреть на лавку Поляковых. Так ходят на свежую могилу самого любимого человека. Я не мог заставить себя зайти в самую лавку. Я просто проходил мимо нее, тоскливо заглядывая через окна в ее оживленный, кишащий – покупателями, полумрак.

Иногда среди них мелькала почтенная физиономия любителя довоенного остроумозского мыла – торговца из Великих Городищ. Он барином выходил из лавки, а вспотевший Володька Поляков, преданно улыбаясь и рассыпаясь в бесчисленных «проще пана», вытаскивал за ним вслед тяжелые тюки с мылом. Торговец укладывал их на таратайку, озабоченно пересчитывал количество мест. Потом он, кряхтя, поддерживаемый под локотки Володькой, взбирался на передок, важно оглядывался по сторонам и говорил кучеру: «Ну, с богом, поехали в час добрый!»

Время от времени видно было, как Костя – солидный, с золотой цепочкой на жилетке, выталкивал из лавки не внушавших доверия покупателей.

– Пошел вон, босяк! – кричал он обыкновенно вслед, брезгливо вытирая чистеньким носовым платочком руки. И обращаясь к соседям-лавочникам добавлял:

– От таких покупателей я скоро стану нищим. Они уж у меня разворовали половину лавки.

Я проходил мимо лавки и мечтал о том счастливом дне, когда у братьев Поляковых разворуют всю лавку.

На узенькой и крутой базарной улице за темными высокими домами не было видно солнца и неба. Вонючая липкая грязь круглый год покрывала ее щербатые узенькие тротуарчики.

У нас на Слободке, на Госпитальной улице, на Белоцерковном, на Веселой, времена года совершали свой обычный круговорот.

И вот снова пришло лето. Когда настала пора убирать хлеб, в городе начались пожары. Ночью и ранним утром до нас докатывался отдаленный грохот канонады. Фронт снова приближался к городу. По утрам на столбах, на заборах, на домах, на будках, в которых дремали полицейские, появлялись прокламации подпольного комитета партии. Поляки напоследок вылавливали коммунистов и пытали их в дефензиве. Потом о городе начались грабежи.

Я наведывался тогда в лавку Поляковых в тайной надежде увидеть ее разграбленной. Но отважных польских солдат мыло не прельщало Они грабили ювелирные магазины. Они набивали полные карманы часами из бесчисленных часовых мастерских города. Они громили мануфактурные и галантерейные магазины. Мыло их не интересовало.

Я заходил в магазин Поляковых и торжествующе глядел на взволнованных хозяев. Они смотрели на меня с опаской и тихой ненавистью. Я чувствовал, они бы меня с удовольствием убили, если бы их лавка не была так на виду.

– Чего тебе здесь надо, сволочь? – прошипел как-то, не выдержав, старший Поляков, и я ему тихо ответил:

– Мне? Ничего. Мне просто хочется посмотреть, как вы чувствуете себя перед тем, как в город возвращаются ваши бывшие товарищи. – И ушел.

А утром от грохота пушек уже дрожали стекла во всем городе. На извозчиках, на ломовых подводах, пешком, с узелками и чемоданами с руках, устремились к вокзалу лавочники, чиновники, полицейские, именитые фабриканты и домовладельцы.

– Только бы они не скрылись, – молил я судьбу. – Только бы Поляковы не успели удрать.

Я вертелся у вокзала. Я вглядывался в каждого проезжающего и не видел среди них Поляковых.

А на следующий день в бывшем зале Дворянского собрания уже происходило первое после оккупации открытое комсомольское собрание. Молодые красноармейцы с винтовками в руках составляли на нем большинство. Человек пять-шесть знакомых комсомольцев терялись среди сотни молодых беспартийных парнишек и девчат.

Я опоздал на собрание. Я пришел, когда докладчик уже кончал доклад о международном положении Советской России. И вдруг, проходя мимо стола президиума, я увидел: в уголке, за кулисами сидели братья Поляковы, Заметив меня, они вздрогнули и взволнованно зашушукались.

Тогда я вскочил на трибуну и закричал:

– Я прошу слова! Дайте мне немедленно слово!

– Погоди немножко, милая душа, – ответил мне председатель. – Погоди немножко, вот докладчик кончит…

– Немедленно, сию же минуту, – сказал я, – Некогда ждать. Дорогие товарищи! – Я оттолкнул в сторону председателя, который пытался было меня удержать. – Здесь на собрании притаились предатели, и я предлагаю их немедленно расстрелять.

Слезы восторга, бешеной радости, предвкушение близкой и неизбежной мести, душили меня.

– Товарищи! – кричал я. – Когда наши старшие братья погибали на фронте, когда наших дорогих подпольных товарищей пытали, и расстреливали в дефензиве, два предателя, которые вот тут в этом зале сидят, плюнули на дело рабочего класса и занялись торговлей. Хватайте их, товарищи, и пускай их товарищи красноармейцы тут же расстреляют!