153 самоубийцы - Лагин Лазарь Иосифович - Страница 33

– Опыт массовой проверки, сэр? – понимающе подмигнул официант.

– Если хотите, да. И абсолютно безвредный.

– Боюсь, что хозяин с этим не посчитается, – заговорщически прошептал официант. – Если он хоть что-нибудь учует, расчет сию же минуту.

– Хорошо, – сказал Ирвинг, – Еще пять долларов за риск.

– Все будет в порядке, сэр, – снова поклонился официант, подумал и решительно добавил: – Тем более, что через несколько минут меня уже будет не так просто вышвырнуть на улицу.

– Вы настолько прибавите в весе? – улыбнулся Ирвинг.

– Если хотите, да. Не в прямом, конечно, смысле, но значительно прибавлю. – Он снова перешел на шепот. – Дело в том, что мне уже давно предлагают одну работенку. Ее можно выполнять, не бросая теперешней. Больше того, не работая в этом проклятом кафе, я не смогу ее получить. Не требуйте от меня, сэр, подробностей, я не вправе их разбалтывать. Но это, черт возьми, верный кусок хлеба, и сейчас я понял, что зря так долго привередничал. Ваши капли помогли мне продумать это предложение до конца. Сейчас я позвоню, что согласен.

И он побежал отрабатывать пятнадцать долларов мистера Ирвинга и заодно позвонить о своем согласии.

Немного погодя он снова показался с подносом, уставленным четырьмя кружками пива, на ходу смахнул со столика на поднос уже ожидавшие его три зелененькие пятидолларовые бумажки, заговорщически подмигнул Ирвингу, давая знать, что задание его выполнено, и подал пиво подопытным солдатам.

Все это становилось настолько интересным, что я не заметил, как машинально, перед тем как рассчитаться, выпил свою чашку порядком остывшего кофе. Я вспомнил о необычной примеси только тогда, когда было уже поздно. Полианализатор подействовал мгновенно. Я почувствовал во рту странный, не лишенный приятности привкус чего-то среднего между клубникой и миндалем, а от кончиков пальцев рук и ног пробежал непротивный, будоражащий холодок. Через десять секунд я стал почти физически ощущать счастье поразительно четко работающей мысли.

Я походя решил несколько вопросов, над которыми не одну неделю бесплодно бился, пока до моего сознания вдруг не дошло, что, если я не хочу оказаться замешанным в очень неприятную историю, мне следует поскорее отсюда убираться. Потому что теперь я понял, о какой работе говорил официант, направляясь к телефонной будке, чтобы позвонить о своем согласии.

Надо было торопиться. Я пробормотал что-то Ирвингу и пошел навстречу официанту, чтобы расплатиться с ним на ходу.

Когда я проходил мимо столика с солдатами, я услышал горячий разговор, который вряд ли обрадовал бы джентльменов из Пентагона.

Официант снова вышел из телефонной будки. Второй раз за несколько минут! Увидев меня, он почему-то забеспокоился.

– Я ухожу, – сказал я, – Получите с меня.

– Я думал, вы еще немножко посидите у нас, – заискивающе пролепетал официант. – Мне так хотелось поговорить с вами о России… Ведь вы, кажется, русский, сэр?..

Я изобразил недоумение и покинул кафе, сожалея, что не сделал этого раньше.

К счастью, я был на противоположном тротуаре, когда к кафе стремительно подкатила машина. Из нее выпрыгнули два молодых человека атлетического сложения. Приехали за Брюсом Ирвингом. Официант начинал свою вторую службу эффектным и в высшей степени оперативным доносом…

С тех пор прошло немногим больше года. Нет никаких сведений о том, что Ирвинг пустил свое изобретение в широкую продажу. Где он? На свободе? В тюрьме? А может быть, его решили упрятать в сумасшедший дом? Неизвестно. Используется ли его Полианализатор в каких-нибудь учреждениях Соединенных Штатов? Трудно сказать. Во всяком случае, судя по всему, ни в госдепартаменте, ни в Пентагоне, ни в конгрессе им не пользуются.

Рассказы

Старая фирма

Я за ними следил уже давно, по крайней мере, месяц.

Это было очень горькое и тяжелое время. В каком-нибудь десятке километров неустанно, круглые сутки гремела канонада. Изредка над городом появлялись самолеты и бросали бомбы. Тогда все небо усеивалось белоснежными хлопьями наших снарядов. Они медленно, очень медленно таяли в воздухе и по железным крышам домов горошинками стучали серые круглые шрапнельки. Все штабы были на колесах. На вокзале длинные составы готовились каждую минуту тронуться в путь. Куда? На Оршу? На Варшаву? Мы понемногу привыкли к этому лихорадочному спокойствию. Учреждения работали беспрерывно, в установленные часы. Длинные очереди стояли около лавок, где выдавались крохотные, пористые, похожие на торф, кусочки хлеба.

В эти дни семьдесят четыре парня и три девушки в полной боевой готовности ночевали каждый день в Комсомольском клубе «Третий Интернационал». За тяжелым, расписанным масляными красками занавесом на сцене были расставлены столы. Когда кто-нибудь нечаянно задевал неуклюжей винтовкой занавес, у мускулистого рабочего, стоявшего на земном шаре и державшего в руке огромный красный флаг, смешно и в то же время очень грустно кривилось лицо.

Семьдесят четыре парня и три девушки находились в клубе под ружьем, а было до этого в организации восемьдесят шесть человек. Девятерых недоставало. Чуя порох и близкую эвакуацию из города, девять комсомольцев потихоньку отходили от комсомола. Они начали аккуратно ходить в церковь, в синагогу, они гуляли по вечерам с бывшими гимназистками, с размалеванными хихикающими дочками купцов и чиновников. Они ходили причесанные, как херувимы, в чистеньких костюмчиках и белоснежных воротничках.

И вот среди них были братья Поляковы. Я уже давно следил за ними.

Я сам видел, как они как-то вечером выходили из церкви.

Еще не так давно я смотрел на них с немым обожанием. Складные, горячие парни, веселые и жизнерадостные, как гром, они были в моих глазах недосягаемым идеалом борцов за социализм.

Когда я увидел их выходящими из церкви (а за городом гремела несмолкаемая канонада, а по улицам тянулись нескончаемые обозы с больными и ранеными, а оборванные и босые отряды красноармейцев, задыхаясь и обливаясь потом, полубегом маршировали к близкому фронту), я, потрясенный этой неслыханной подлостью, решил завтра же сообщить об этом секретарю комитета.

Я уже приготовил речь.

– Виктор, – собирался я сказать, – мне очень не нравится поведение Поляковых. Они предают революцию на глазах всех жителей нашего города. Они ходят в церковь и молятся там богу, которого определенно нет на свете. Они гуляют с девушками, которые, может быть, через несколько дней будут гулять с польскими офицерами. Я считаю, что надо принимать меры. Надо их арестовать, Виктор, и расстрелять, чтобы другим не было повадно, чтобы никто не смеялся над Российским коммунистическим союзом молодежи.

Тут Виктор мог бы у меня спросить:

– А какое тебе, собственно говоря, дело до комсомола, когда сам ты совершенно беспартийный молокосос.

Я бы тогда ответил:

– Да, не спорю, я беспартийный. Но сейчас, когда пушки гремят и каждую минуту в город могут войти поляки, я очень прошу принять меня немедленно в ряды комсомола…

Утром я пошел в комсомольский штаб. Я прошел уже добрую половину пути, когда польские снаряды стали разрываться над самым городом. И тогда весь город пришел в движение. Тоскливо загудели паровозные гудки, и эшелоны, скрипя и дребезжа, потянулись на восток. Сотни оборванных красноармейцев заметались по городу, и мы, мирное население, разбежались из учреждений, из школ, из магазинов и заводов домой по своим норам.

Я пробегал по опустевшим улицам, мимо изъеденных временем заборов. На них еще висели плакаты, кричавшие об обороне Петрограда. Красноармеец в шлеме тыкал в меня пальцем. Он спрашивал меня:

– Ты записался добровольцем?

Я бежал вдоль улиц по скрипящим дощатым тротуарам, и меня, встречали мертвые глаза домов, с наглухо закрытыми ставнями. Вдали прогремела и скрылась в пыли последняя пулеметная повозка. У походной кухни отвалилось колесо, и она осталась сиротливо посреди пустой улицы. Одиноко прозвучала последняя очередь пулемета, и наступила необыкновенная, звенящая тишина.