К. С. Петров-Водкин. Жизнь и творчество - Адаскина Наталия Львовна - Страница 45

Как можно понять из записей в дневнике, преподавание у Бурова строилось главным образом на копировании образцов, «…первая картина, данная мне писать красками, была — один из Малороссийских видов Н. Каразина „Овцы в степи“»[257]. Это копирование в случае удачного исполнения играло и вторую роль: копии, сделанные учениками и подправленные учителем, по всей видимости, продавались провинциальным любителям живописи. Это, во-первых, вызвало после смерти Ф. Е. Бурова разговоры о том, что «ученики Бурова были батраки его», что горячо опровергал в своем дневнике юный Петров-Водкин, а во-вторых, заставляло вдову Бурова Лидию Арестовну Шангенау стремиться к сохранению школы.

В дневнике отражены переживания юным художником новой, непривычной среды: «…не могу описать, сколько я вынес различных насмешек и прозваний (мужик) в рисовальной школе во время моего первого бытия от тамошних учеников… Чувствую я себя одиноким… Не находишь, с кем поделиться своими мыслями…»[258]

Первые литературные опыты. Петров-Водкин написал поэму социально-этической направленности и принес ее для публикации в газету. В воскресном номере «Самарского вестника» (№ 38 от 19 февраля) под псевдонимом Ж. Габриэль появился фельетон-рецензия «Самарский соловей», где безжалостно высмеивалось наивно-восторженное сочинение, так и не увидевшее свет[259]. В воспоминаниях М. Ф. Петрова-Водкина[260], со ссылкой на рассказ мужа, пишет, что автором этой рецензии был М. Горький, что не координируется с опубликованными данными о жизни и литературной работе писателя.

Посылал два стихотворения в «Ниву», но был отвергнут. Уже в то время работа литературная и живописные штудии шли параллельно[261].

После смерти Ф. Е. Бурова (4 апреля 1895) его школа распалась.

23 апреля — поездка в Симбирск, попытка поступить учеником к художнику К. Н. Воронову, который в 1890-е годы имел школу в Симбирске, в 1900-е — в Самаре. У него учился А. Н. Толстой. Он был в добрых отношениях с Ф. Е. Буровым, который в 1890 году написал его портрет (Самарский художественный музей). Договорился с Вороновым о начале занятий осенью. Тогда же возникает идея поступления в Центральное училище технического рисования барона Штиглица в Петербурге.

В конце апреля уезжает в Хвалынск к родным. Написал копию с картины Тициана «Динарий кесаря»[262].

Апрель — май. Обратился к двадцатитрехлетней жене хвалынского купца А. С. Абакумовой, сестре П. С. Михайловой (в детские годы К. С. Петрова-Водкина мать художника служила у нее горничной) с просьбой письмом ходатайствовать перед ее петербургской родственницей Ю. И. Казариной[263] — меценаткой, жившей в Петербурге женой хвалынского купца, о помещении его в училище барона Штиглица. Александра Степановна была добра к мальчику, привечала его, охотно взялась выполнить его просьбу и на сей раз. Сделав решительный шаг, высказав свою просьбу, юноша начал страдать от ущемленной гордости и необходимости просить об одолжении.

7 мая в Хвалынске состоялось знакомство с Ю. И. Казариной, ее мужем М. М. Казариным и архитектором Р. Ф. Мельцером, которым показал свои работы. Было решено в июле отправить его в Петербург готовиться к поступлению в Училище. Казарина происходит из хвалынской купеческой семьи. В течение многих лет она помогала К. С. Петрову-Водкину. Мельцер — активно работавший петербургский архитектор, архитектор императорского двора, владелец мебельной фабрики, автор выставочных павильонов (в частности павильон Азиатской России и Сибири на выставке 1900 года в Париже) и ряда зданий в Петербурге, в том числе Ортопедического института. Осенью 1918 года вместе со своим приемным сыном И. И. Трофимовым (двоюродным братом Петрова-Водкина) эмигрировал, жил в Германии, затем в США, где и скончался[264].

15 мая — 23 июня в Самаре для заработка сделано несколько живописных вывесок.

14 июля приехал в Петербург и явился к Мельцеру на его мебельную фабрику. На первых порах архитектор опекал его, помогал подготовиться в Училище, старался развивать молодого художника, знакомил его с Петербургом и окрестностями и т. п.

Казарина и Мельцер в течение многих лет учения Петрова-Водкина в Петербурге и Москве оказывали ему моральную и материальную помощь, при которой он не только мог сносно существовать и заниматься, но даже временами брать уроки игры на скрипке и посылать небольшие денежные суммы матери.

Денежные субсидии довольно скоро стали сочетаться с разнообразными заказами, которые постепенно стали главным источником существования молодого художника. Мельцер передавал ему заказы на различные работы (в том числе на иконостас и майолику для института Вредена в 1904, на большие образа для императрицы в 1905 и др.), Отношение к нему Петрова-Водкина в течение многих лет, в целом исполненное благодарности, желания делиться с другом, получать советы и пр., временами прерывается раздражением по поводу денежных отношений.

Обучение в Центральном училище технического рисования барона Штиглица.

25 августа 1895 вступительный экзамен сдал одним из лучших, был зачислен в Училище, ему назначена стипендия.

С 16 сентября поселился в общежитии. Начинающий художник быстро разочаровался в учебе, почувствовал, что теряет свободу выражения, свободу рисунка, скучает по цвету. Начались конфликты с преподавателями. Юноша демонстрирует желание отстоять творческую независимость. Он осознает, что его призвание не художественное ремесло, прикладное или оформительское искусство (в нормах, принятых в Училище), но станковое творчество художника-живописца. «Опишу тебе еще кое что: я совсем не подхожу под условия нашей школы. Пойми, мама, ни единого свободного штриха нет после того, как учился у Бурова. В орнаментальном с учителем я спорил всегда почти, видя как неправильно преподает, за что и получил только 11, хотя рисую почти лучше всех. Уменье рисовать спасло меня на памятном рисунке, получил 12… Мне говорят все, что небрежно рисую. И это правда. Я боюсь отучить себя от смелого рисования и так как я хочу быть не рисовальщиком, но художником-живописцем…»[265]

Вскоре сообщил: «Ну, теперь насчет Москвы дело решенное, я здесь не останусь <…> А к осени попрошу переслать документы отсюда в Москву, в школу <…> В августе к концу поеду туда держать экзамен из Хвалынска (говорил с Юлией Ивановной)»[266].

Однако занятия в Училище не прошли даром. Позднее в «Пространстве Эвклида» и в статье 1936 года «Смотреть своими глазами» им была дана характеристика художественной педагогики этого заведения[267]. С высоты лет и опыта художник не только отмечал ее ремесленный уклон, но высоко оценил чувство предмета, которое воспитывала эта школа.

В конце лета по дороге из Хвалынска в Петербург в первый раз осмотрел Москву (в июле 1895 был проездом: только с вокзала на вокзал). Однако и в этот раз не смог увидеть Третьяковскую галерею, мечтал приехать еще раз на Рождество.