Песнь крысолова - Фрейм Соня - Страница 31

«Ты меня ненавидишь!» – крикнула она.

«Как мне вообще тебя любить, если ты ведешь себя так», – чужим голосом сказал кто-то вместо меня.

«Я всегда была для тебя хорошей! А ты меня не любишь!» – у нее начиналась истерика, но самое ужасное, что мы были здесь одни. Мы и этот мертвый мужчина без имени.

Без лишних слов я отвесила ей оплеуху, и она вдруг замолчала. Мы смотрели друг на друга так же, как в день ее рождения, только в этот раз без взаимного очарования.

«Идем домой», – жестко сказала я.

«Когда-нибудь ты станешь такой же, как он, – ответила мне Родика, дрожа как осиновый лист. – И я сделаю с тобой что захочу».

В этом звучала нешуточная угроза. Но слова уже кончились. Я резко дернула ее за руку и потащила за собой.

Часто я мысленно возвращаюсь в тот день и спрашиваю себя, что могла бы сделать иначе? Хотела ли Родика быть понятой и принятой… мною?

Да. Больше всего на свете.

Смогла ли я принять эту сторону своей сестры, которую любила, но боялась?

Я пытаюсь ответить на этот вопрос до сих пор. Может, я хочу найти ее и заботиться, чтобы сделать то, что должна была?

Только любовь безоговорочная – настоящая. Если ты не принимаешь человека, любишь ли ты его? Достойны ли мы любви, понимания, прощения, если нас не считают хорошими? Исправит ли любовь все изъяны и несовершенства души? Или же поощрит и даст им пустить корни еще глубже, в то время как вы будете поливать дерево зла?

Вот какие вопросы должен был задать Джокер-дурак вместо своей демагогии о природе зла. Зло там же, где все остальное. А выборкой занимаемся мы. Судим, разделяем мух и котлеты, грехи и добродетели.

Я сотворила столько ужасных вещей, что не уверена, что заслуживаю прощения.

Но мне кажется, что первый непростительный поступок я совершила, оставив близкого человека в беде, когда он во мне нуждался. Эта беда была в ней, и я побоялась понять больше.

Мне было четырнадцать, а ей семь, когда она устроила пожар. Девочка взяла не только спички. Она взяла и бензин. Когда я приехала и обо всем узнала, у меня пропала земля под ногами. Сидела на месте и слушала, слушала, не понимая ни слова.

Стоило Родике с довольной улыбкой предстать перед моими глазами, у меня сорвало все предохранители. Я трясла ее, и никто не мог меня остановить. Я ей плечо вывихнула. Меня оттаскивали санитары.

Родика все вытерпела. Последнее, что она сказала, показало, что во всем на самом деле была виновата я:

«Теперь, когда их нет, тебе больше некого любить, кроме меня. Тебе придется меня любить».

* * *

Я не знаю, сколько отсутствовала. Понимаю, что уже давно стою у маленького мутного окна, а в руке – догоревшая сигарета. Вижу на той стороне землю и мертвую траву. До неба еще выше, чем обычно.

Но жизнь в подвале для тех, кому это небо сдалось.

Возвращаться назад не хочется, потому что теперь я действительно перестаю понимать, что хочу сделать и зачем. Слова Родики больно жгут сознание. Я очень много лет их не вспоминала. Удавалось до недавнего времени неплохо: у меня есть режим автопилота.

«Тебе придется меня любить».

– Эй, Санда.

Ко мне, к моему большому удивлению, подходит Джей Пи. Он выглядит спокойным и даже заинтригованным. Вьющиеся волосы откинуты назад, и в который раз поражаюсь его симпатичной щербатой мордахе. Хорошенькой он был бы девочкой.

– Я ведь не закончил. Что ты вскочила?

– Чтобы не сидеть под светом.

– Давай тогда тут перетрем.

– Где Вертекс?

– Принимает душ. Под Мадонну.

Об этом можно и догадаться по смеси звуков из ванной. Хоть кто-то умеет расслабляться в любой обстановке.

Я ненадолго забыла, что Джей Пи – наш пленник. Мы будто уже сообщники. Домой он, похоже, не сильно хочет.

– Сейчас кое-что покажу.

Джей Пи лениво роется в снимках, а я отстраненно слежу за ним. Наконец, он разворачивает ко мне телефон. На экране странная, причудливая картина в бледных тонах. Изображение не знакомо, но образы – четкие, округлые – вызывают дежавю.

Слева стоит девочка, играющая на горне, и она так увлечена своим инструментом, что отвернулась от происходящего за ее спиной. А там творится что-то очень странное. Младенец с криками исчезает в распахнутом окне – его уволакивают маленькие фигуры в черном. В люльке позади девочки сидит странное существо синего цвета в детском чепчике. Оно осоловело смотрит на зрителя и словно видит в нем невольного свидетеля этой страшной сцены.

Картина тревожит. Я почти слышу музыку горна, слышу, как девочка играет, отвернувшись от всего света. Она играет с такой отдачей, словно хочет забыть, что мир за ней вообще существует. За нитью ее музыки реальность рвется напополам, и что-то важное уносят из ее дома.

– Симпатично, не правда ли? – картаво интересуется Джокер с лукавой улыбкой. – Это иллюстрация из книги Мориса Сендака[20], название примерно можно перевести как «Где-то снаружи». Книжка о том, как девочку Иду оставили сидеть с младшей сестричкой, но она заигралась на горне и не заметила, как малышку уволокли гоблины, а вместо нее подсунули черт знает что. Вот этого синего подменыша изо льда. И когда Ида это обнаруживает, она надевает желтую накидку матери и стремглав несется за похитителями. Но вылезает из окна задом наперед и попадает в странную страну «где-то снаружи», в которой потеряны все следы. И блуждать бы ей там вечно, если бы не голос отца, помогающий выбраться из заколдованной реальности. В итоге она догоняет гоблинов, отвлекает их музыкой горна, забирает свою сестричку, и они возвращаются домой. Конец. Никто не умер.

Экран не выдерживает и гаснет. Джей Пи играючи оживляет подсветку и передает телефон в мои руки.

– Сюрреалистично. Изображение похоже на загадку, – наконец, выдаю я.

– Символичный сюр – его фишка. Все рисунки имеют завершенность образа, но не действия! Почти в каждой иллюстрации присутствует захват процесса. Вот сестренку вытаскивают из окна, вот гоблины плывут по речке, вот Ида летит над городом. Везде ощущение настоящего времени. Сендак знал, как взорвать людям мозг. Меня это дико прет. Хотя смысл не в этом. – Джей Пи заглядывает в мое лицо с неким дружелюбным снисхождением. – Смысл заключен в одной-единственной картине, которую я тебе показал. Похищение и появление подменыша.

Перевожу взгляд на синее существо в чепчике, которое он окрестил «черт знает что». Оно смотрит осоловелым, тупым взором, но точно видит тебя.

– Ты уже начала догадываться о взаимосвязи твоей работы и клиники. Детей похищают на замену. Михи был вместо меня. Это значит… я вот это синее чучело изо льда. Понимаешь? – тихо вопрошает Джей Пи.

Он выглядит живым и настоящим. От него пахнет мятной жвачкой и немного потом. В глазах пробегает тысяча смыслов. Если это подменыш-пустышка, то он искусно сделан. Почти как человек.

– Значит, я – гоблин, ворующий настоящих детей?

– Да, – без тени смущения кивает он. – Только… о своей сестре ты тоже многого не знаешь. Она не та, кто ты думаешь.

Мы обе не Эдлеры.

Я прислоняюсь к стене, закуриваю снова. Джей Пи нервно поводит носом: ему тоже хочется. Но сигареты заканчиваются, и делиться я не хочу.

– Зачем подменяют детей? – спрашиваю я. – Куда уходят настоящие дети?

– Их подменяют, потому что это часть цикла. Мои родители – успешные люди, но мать бесплодна. Они очень хотели ребенка. Они принадлежат к той узкой прослойке человечества, которая может отдать за свое желание почти любые деньги. Через клуб нашелся источник исполнения желаний такого рода. У вас… был дилер, который мог почти все. Изначально кроме главного врача Вальденбруха, Крупке, за делом стоял еще один человек, которого ты, возможно, знаешь. Анджей Новак. Позже Шимицу взяла в свои руки этот бизнес по добыче детей для бездетных пар. Но не она все придумала.