Песнь крысолова - Фрейм Соня - Страница 30

Сюзанна тоже понимала, что несправедлива, и импульсивно обнимала меня, целовала, но в ее глазах оставалась еле уловимая тень досады. Тяжело любить чужого ребенка, когда уже есть свой.

Первым словом Родики было «Санда», а не «мама».

Первый шаг она сделала ко мне, а не к Сюзанне.

Пару лет спустя, когда я сознательно уходила в свою комнату, чтобы дать им побыть вместе, Родика приползала ко мне сама. Сидела на полу и таращилась, как я учу уроки. Я поднимала ее и сажала на кровать. Вечером мы лежали в обнимку и слушали извечный немецкий дождь. Я проводила пальцами по ее светлым волосам, ловила ее дыхание, и мне казалось, что мы должны были встретиться рано или поздно. Нас сделали из одного камня, а потом раскололи на две части.

В эти мгновения, когда я засыпала, мне снился один и тот же странный сон. Что мы лежим в большой круглой яме и нас никто не найдет. Мы вдали от всего света. Нас закопали . Над головой смыкается последний луч света, а вокруг земля. Теплая, удушающая, склизкая. Однако я могу видеть сквозь нее. И рядом со мной лежит большая белая личинка, которая дышит и наливается силой.

Я просыпалась в холодном поту. Родики рядом не было, ее забирала Сюзанна и уносила в ее комнату.

Когда Родика стала старше, я заметила за ней интерес к насилию. С огромным любопытством она смотрела жестокие сцены в боевиках или новостях, не испытывая страха или отвращения. Один раз Нильс забыл выключить телевизор во время какого-то дешевого мясного ужастика, и Родика буквально прилипла к экрану. Она сидела к нему вплотную, удивленно открыв рот, а в глазах горел необоснованный, жуткий восторг. Помню, как молча подошла и выключила телевизор.

«Нет!» – воскликнула она.

Это было ее любимым словом. Им она объясняла все, что ей не нравилось.

«Это плохое кино».

«Это правда ».

Ее короткая манера изъясняться всегда таила в себе много смыслов.

Я не стала тогда ничего комментировать и объяснять.

Однажды в ее садике случилась драка, и один мальчик разбил лоб о бордюр. Когда его увезли, Родика рассказала мне, что макнула палец в «красное». Так она называла кровь. Затем попробовала.

«Зачем ты это сделала?» – недоуменно спросила я.

«Красное – красивое», – последовал очередной странный ответ.

Эдлеры никогда не видели этих сцен. С ними Родика была другой. Капризной принцессой, которой нужно все и сразу: она ломалась, ревела или же была сладенькой и улыбчивой, когда получала что хотела.

«Балуем», – кряхтел Нильс.

«Пусть!» – отрезала Сюзанна.

Долгожданных детей награждают сверх меры конфетами, пони, короной. А после этот венец с их головы не снять, он врастает в череп. Но я знала другую Родику: тихую, вкрадчивую и до жути любопытную по отношению к не очень хорошим вещам.

Она считала, что со мной можно быть честной. Это был ценный и страшный дар.

«Хочу котенка», – как-то заявила она.

«И я. Но у Сюзанны аллергия. У нас есть рыбки».

«Хочу котенка, чтобы посмотреть, что у него внутри», – непосредственно сообщила она и наткнулась на мой остановившийся взгляд.

«Внутри него то же, что и у тебя», – осторожно ответила я, слегка напуганная ее ответом, но вида не подала.

«Тогда хочу знать, что у меня».

Я решила показать ей анатомический атлас и рассказать о строении скелета и внутренних органов. О различиях между насекомыми, животными людьми. Родика внимательно слушала и под конец спросила:

«То есть… мне надо порезать себя, чтобы увидеть, что внутри?»

«Ты уже увидела. В книжке».

«Это не так выглядит».

«Нет, так».

Родика насупилась, а затем спросила:

«Будет больно, если я так сделаю?»

«Да. Очень».

«А другим? Котенку?»

«И ему тоже будет очень больно, – уже жестко сказала я. – Не смей так делать».

«Но, если больно ему, а не мне, тогда можно?» – продолжала она с неумолимым упорством.

Я не выдержала и подняла к себе ее голову.

«Не смей причинять боль другим. У тебя нет права».

«Ты думаешь, что можно причинять боль только себе. Поэтому и кусаешь себя. Я маме скажу».

После этого я не разговаривала с ней неделю. И молилась, чтобы ей не попалась ни одна кошка или собака. Мне не нравился ее интерес, вопросы и формулировки.

Потом у нас пропали все рыбки. Их нашли распотрошенными на заднем дворе. Сюзанна пытала меня, и я выдала Родику, потому что надеялась, что, если вся семья ополчится на ее жестокость, она одумается. Вместо этого мы купили еще один выводок гуппи. А Родика смотрела на меня с торжеством.

С этими рыбами, к счастью, ничего не произошло.

«Потому что они скучные», – все, чего мне удалось от нее добиться.

Когда ей было шесть, я сознательно стала проводить с ней меньше времени. Я любила ее, но перестала понимать. И меньше всего хотела видеть в человеке, который был мне близок, что-то злое. Зло любить не получается. Наверное, я хотела сохранить свою любовь к ней.

Родика это заметила и стала искать моего внимания как заведенная. Она ходила за мной хвостиком, провоцировала, кидаясь едой или пряча мои вещи. Приходила в мою комнату и переворачивала все вверх дном. Тогда я стала запираться на ключ по вечерам. Мне уже было тринадцать, но я по-прежнему ни с кем не общалась в школе. Моя жизнь напоминала тихое существование в себе и своих маленьких увлечениях. Для Эдлеров я стала кем-то вроде милой племянницы: так ко мне стали относиться. Иногда я грустила о моих первых годах в этом доме и мечтала снова стать плацебо для Сюзанны. Мне нравилось, что раньше я была полезнее.

Но центром стала Родика.

А ее центром – я.

Чем меньше я уделяла ей времени, тем отчаяннее она пыталась вернуть мое расположение. То была хорошей и милой, но я знала ее как облупленную. Или, наоборот, старалась насолить, но я не реагировала, и это расстраивало Сюзанну.

Однажды Родика поймала меня в саду и показала то, что нашла.

Это был синий человеческий палец. Я похолодела. Книга выпала из моих рук.

«Откуда?» – только и удалось выдавить.

«Нашла», – загадочно улыбнулась она.

«Где?»

«В парке у дома. Там вообще целый человек лежит. Мертвый. Я взяла палец. Пойдем посмотрим!»

«Нужно вызвать полицию, глупая!» – прошипела я.

На негнущихся ногах я пошла за ней, чтобы увидеть полуразложившийся труп бродяги. Как только я представила, что она копалась в этом, меня начало рвать.

Родика заливалась смехом, а я не знала, как перестать выплевывать себя по частям. Вонь и без того стояла кошмарная.

«Он уже давно тут… И весь мой. Можно получить себе человека, если убить его», – деловито сообщила она.

Я утерла рот и прислонилась к дереву. Рвать уже было нечем. К глазам подступили слезы, и я не знала от чего. Сильных мышечных сокращений или того, что Родика… такая.

«Ты больна, – наконец вырвалось у меня. – Господи, да как же объяснить Сюзанне!»

«Мама меня любит. И папа. И учителя. Все, кроме тебя», – вдруг зло отчеканила она, глядя исподлобья с новой, еще не знакомой мне обидой.

«Мы уходим, – сухо сказала я, неожиданно придя в себя. Контроль, которому меня учили, заработал, как смазанные винтики. – Ты выкинешь палец. И мы вызовем полицию. А вечером я все расскажу маме и папе. С тобой что-то не так, черт возьми».

Теперь Родика начала плакать. Мелкими злыми слезами, которые сбегали по ее щекам круглыми каплями. Симпатичное лицо-сердечко сморщилось и стало уродливым.