Песнь крысолова - Фрейм Соня - Страница 29

Но Сюзанну оскорблять было нельзя. Я могла позволить Биргит измываться над собой сколько ей влезет, но не над человеком, который вложил в меня столько сил и надежд. У моего удочерения мог быть миллион подтекстов, и мне не хотелось их читать. Моя приемная мать была заранее за все прощена. Я старалась быть хорошим плацебо для нее, потому что многое понимала через ее молчание, чрезмерную заботу и выражение глаз.

Я укусила Биргит в район плеча. Это был бросок без переходов. Просто вцепилась в нее, а челюсть сомкнулась сама. Очень быстро рот наполнился кровью, затем вкусом плоти, от которой начало тошнить, но зубы разжимать было нельзя. Ни в коем случае.

Нас растаскивали двое учителей, причем оба мужчины. Биргит ревела и брыкалась, а я могла вывихнуть себе челюсть, если бы не отцепилась. Наконец нас растащили. Мой подбородок был залит ее кровью, и я еще долго отплевывалась. Биргит отправили к врачу.

Меня чуть позже тоже, но к другому. К детскому психиатру.

Этот случай разбил Эдлерам сердце. В глубине души они всегда боялись, что из меня полезут чудовища.

Сюзанна никогда не узнала, из-за чего я напала на Биргит. Пара девочек неохотно подтвердили, что дело было в травле. Но слова Биргит никогда не дошли до Эдлеров, и я была рада этому. Меня перевели в другой класс и приписали посттравматическую агрессию. Психиатр жарко объяснял моим приемным родителям, что я воспроизвожу удачные схемы защиты.

«В приютах, к сожалению, часто наблюдается подобное поведение, так как дети не знают, как иначе себя защитить. У них нет сил, оружия, авторитета, и они используют, что есть. Ногти, зубы, кулаки. Сработал рефлекс».

Время в Поприкани почти не сохранилось в моей памяти. Но знаю откуда-то, что там я никого не кусала. Я просто отсутствовала. Возможно, это меня кусали. И били. И еще бог знает, что там творилось. Лучше не помнить.

После этого случая я участвовала еще в нескольких девчачьих драках с выдиранием волос. Зубы больше не пускала в ход. Мне это запретили. Но я хотела себя защищать. Настолько, что иногда нападала первой.

Психиатр и Эдлеры твердили, что я должна контролировать свою агрессию. Уверена, что по-своему я выучила этот урок: контроль превратился в мою идею бога.

Настоящей защитой стало отшельничество. Только так получилось не вредить другим. Но ощущение невидимой угрозы никуда не ушло. Мне кажется, я родилась с ним. Моя жизнь проходила в предчувствии великого, неотвратимого несчастья. В день, когда оно наконец-то свершится, я стану счастливой. Мне больше нечего будет бояться.

Были и другие выводы. Например, изучив простейшие арифметические операции в школе, я поняла, что чем больше имеешь, тем больше можешь терять. Все данное мне ощущалось взятым взаймы, но я невольно сживалась с каждой частью нового мира. Эдлерами, их домом, даже гадкой школой. Ощущением мокрой земли под ногами, шорохом чистой постели. Парком, небом, соседской собакой. Всем, что мой глаз мог объять без страха. Когда начнется уменьшение , что останется от меня, ведь я уже во всем, что вокруг?

Разгадка дилеммы оказалась простой и гениальной: ноль уменьшить нельзя. Ноль – это абсолют. С ним уже ничего не сделаешь.

Но я еще не была готова стать нулем. Я нашла другой способ справиться со страхом. Стала кусать себя до крови. Мне хотелось отдать что-то своему страху, только тогда он меня оставит. Это был почти ритуал.

В тот же год атмосфера в доме начала меняться. Сюзанна слегка от меня отдалилась, и они постоянно что-то обсуждали с Нильсом, выглядя взбудораженными и опасливыми. Я внимала их голосам и понимала: что-то грядет. Почему-то ночью в тишине комнат я слышала биение еще одного сердца. Крошечного, скрытого во тьме. Нас было четверо. В этом доме появился кто-то еще.

И он слышал меня тоже.

Сюзанна сообщила мне о своей беременности на четвертом месяце. Я и так заметила увеличение ее живота. А когда она приходила полежать со мной перед сном, присутствие нового существа ощущалось в невероятной близи всеми волосками на коже.

Мы были очень счастливы. Нильс, Сюзанна, я. Я была рада за них, видя, что они ждали этого события годами. Невероятным стало обычное зачатие, вот чудеса. Они проживали каждый день беременности как праздник. Обо мне всё так же заботились, однако я чувствовала, что плацебо свою роль выполнило. Меня начинает вытеснять что-тонастоящее.

Но я уже говорила. Первенство – условность. Точка отсчета – относительное мерило. Пускай Родика приходит. Ее так ждут. Это самый желанный гость в доме Эдлеров.

Незадолго до родов я испытывала странное чувство: как будто наш дом становится темнее. В моих глазах отражался свет ламп, но вокруг смыкалось кольцо черноты. По ночам, на грани сна и яви, слышался легкий топот детских ног. В тенях чудился образ без лица, но с живыми, пытливыми глазами. Они жадно глядели на наш мир откуда-то с другой стороны. Иногда я ощущала этот взгляд на себе.

Она родилась в начале ноября. Эдлеры хотели назвать ее Аннабель, но Родика не дала им этого сделать. Она плакала как заведенная, когда они терзали ее этим именем, и затихала только в моих руках. Стоило назвать ее Родикой – разливалась тишина. Эдлеры ничего не понимали. В итоге решили назвать ее так, как нравилосьей.

Немцы окрестили родную дочь румынским именем. Неслыханное дело. Соседи даже телевизор перестали смотреть: мы стали их любимым шоу. Для Берлина и бурлящего в нем хаоса наша семья могла показаться даже заурядной. Но в нашем зажиточном районе все еще царила старая добрая Германия, со всем ее ханжеством и культурным шоком.

Следовало быть благодарной этой стране, но жизнь здесь ощущалась как подачка. И я до сих пор не понимаю, откуда у нуля такие претензии на равное обращение и чувство собственного достоинства. Значит, еще есть что уменьшать.

Родика плохо спала, плохо ела. Часто болела и капризничала. Сюзанна и Нильс сломали себе голову в попытках ее успокоить. Мне удавалось найти подход. Я подменяла Эдлеров, когда они уже сбивались с ног. Не спала за них, слушая дыхание новорожденной сестры, которая просыпалась от каждого стука.

Ко мне она относилась иначе. Я сразу заметила в ее глазах много недетского понимания. Ей не хватало лишь слов, чтобы начать называть вещи своими именами. Родика могла часами разглядывать меня. Мы провели много ночей в молчании, уставившись друг на друга с необъяснимым любопытством.

«Ты другая, – говорил ее взор. – Ты не Эдлеры».

«Ты права. Я не они. Но я люблю тебя не меньше».

«Ты всегда будешь со мной?»

«Всегда».

«Ты сделаешь ради меня все?»

«Все».

И ее глаза наполнялись темным удовлетворением. Мы говорили без слов. Мы знали друг друга лучше, чем наши родители.

Это существо не могло быть дочерью Эдлеров, но Нильс своими глазами видел, откуда она вылезла. Я не понимала, как у таких людей (без подвоха, прямо говоря) мог родиться этот ребенок. У нее тоже была другая суть. Парадоксально ощущалось, что я и она – куда большие кровные родственники, чем ее настоящие родители.

Сначала Сюзанна радовалась моей помощи и послушанию Родики. Это была короткая идиллия, после которой пришла ревность.

Она стала неохотнее давать мне ее на руки – только когда Родика требовала этого ором. Следила слишком пристально, делала ненужные замечания, больше похожие на придирки.

«Ты перегрела молоко. Она обожжется», – хотя молоко было едва теплым.

«У нее свисает край одеяла. Она простудится!»

«Не качай ее так, у нее будет сотрясение!»

Я молча выполняла все ее советы, понимая причину. Этот долгожданный ребенок не хотел ее. Он предпочитал меня. Я была бы рада перевести стрелки этого взаимопонимания с сестрой. Пусть Родика орала была на моих руках, а не ее.