Когда распахиваются крылья (СИ) - Самарова Екатерина Андреевна - Страница 20

Я не знаю, зачем тебе дан,

Правит мною дорога-луна.

     Ребята тихо подпевали, смотря на Гошу и Серого светлыми глазами, плавно покачиваясь. Очередной аккорд ножом вошёл прямо в душу. И вдруг от головы к самому сердцу пробежали искры-мурашки – почти как вчера вечером у черёмухи. Я почему-то знал, что не только у меня. Мы все как будто превратились в единый организм, стали продолжением друг друга. Сейчас я был уверен, что мы понимаем друг друга – и никаких слов нам больше не нужно. Не выдержав, я схватил Женьку Стерхову за руку. Она не удивилась, только улыбнулась и взяла за руку Мишку. Так мы все соединились за руки, продолжая тихо напевать и сиять. Искры пробежали по нашим рукам, согревая их теплом.

     Гоша и Серый в последний раз пропели «Это все», последний аккорд был сыгран, пальцы Гоши отпустили струны. Но музыка как будто застыла в воздухе, и мы слушали её, не разжимая руки и не говоря ни слова. Нельзя было говорить – каждый из нас знал, что любое произнесённое слово разрушит эту музыку, разрушит цепь наших рук…

     Вдохновение исчезло за одно мгновение, осыпалось хрусталём, оставив после себя ноющую пустоту, – из-за угла выбежала Ольга Николаевна и заорала дурным голосом – злым, колючим, совсем не таким, каким сейчас пели Гоша и Серый.

     – Это что это вы тут устроили! Как не стыдно – ходить по клумбам! Все курить сюда пришли, да? Думали, здесь вас не найдём?

     Мягкая пелена тёплого света лопнула, как воздушный шар. Мы переглянулись. Женька чуть смущённо вытянула свою руку из моей.

     Мы расступились, Ольга Николаевна протиснулась вперёд, чтобы рассмотреть, кто там в центре – и уж непременно сделать выговор ученику и родителям. Но, увидев Гошу, слегка растерялась.

     – Вы кто, молодой человек? И по какому праву вы тут поёте? Вам кто-то разрешил?

     – Нет, – просто ответил Гоша. – Пою, потому что хочу. Неужели для того, чтобы петь, нужно разрешение?

     – Для всего нужно разрешение, – отрезала Ольга Николаевна. – Да вы же тут всю клумбу растоптали! Не стыдно вам? Вырядились, как бомж, песни поёте ужасные – родителей не слушаете, так хоть бы бога побоялись!

     Я не выдержал и громко хрюкнул, так что слюна попала в нос. Гоша и Ольга Николаевна посмотрели на меня: первый – со светлой сияющей улыбкой задорно подмигнул, вторая – сердито, как будто я перебил её речь на вручении премии лучшему учителю района.

     – А ну брысь отсюда все, а то директора позову! – прикрикнула она. – А вы, молодой человек, и вы, молодые люди, – она по очереди обратилась сначала к Гоше, а потом к Серому и мне, – сами пойдёте к директору. А то – ишь, нашли моду, пить да курить под стенами школы!

     Ребята возмущённо зашептались.

     – Ольга Николаевна, мы не пили и не курили! – подал голос кто-то справа. – мы музыку слушали!

     – Знаем мы вашу музыку! – грозно повернулась она в сторону говорившего, – сначала гитара и пакли нестриженные на голове, песни вот эти ваши, а потом что? Наркотики? Ведь есть же хорошие песни! «Есть только миг между прошлым и будущим…», например, а вы поёте непонятно что! Да что с вас взять, потерянное поколение… А ну марш отсюда! И клумбы не портить!

     Ребята, бормоча и ворча про себя, медленно разбредались. Испуганная Женька Стерхова подхватила свой рюкзак и тенью юркнула за кусты черноплодки.

     – Ребята, не переживайте, завтра ещё споем! Все вместе! – бодро крикнул Гоша, и все, кроме Ольги Николаевны, разулыбались.

     – Никаких завтра! – твёрдо отрезала та. – Сейчас же расскажу родителям и директору!

     Вскоре на лестницах остались только я, Серый, Мишка, Гоша и Ольга Николаевна.

     – Это крайне безответственно с вашей стороны – продолжала выговаривать она. – они-то что, они дети, они не понимают, что творят («Все мы понимаем! – сердито буркнул Серый, – и мы не дети!», но Ольга Николаевна отмахнулась от него), а вы? Вроде бы взрослый человек, а все туда же!

     – Дорогая Ольга Николаевна! – наконец подал голос Гоша, – Конечно, я с вами согласен: клумбы – это святое! Ни в коем случае нельзя посягать на чужой труд – ведь вы так долго за ними ухаживали, копали грядки, высаживали саженцы.

     Ольга Николаевна слегка порозовела – наверное, не ожидала, что этот «наркоман с гитарой и паклями» заговорит с ней так вежливо.

     – Вот именно! А вы… А вы взяли все растоптали! Я все лето тут работала, после того, как снег сошёл, грядки перекапывала, многолетники садила, чтобы вы их тут топтали? Кусты вон поломали.

     – Конечно, Ольга Николаевна! Смиренно прошу прощения, – слегка поклонился Гоша. – Только мне кажется, клумбы-то и не растоптаны почти, посмотрите? – и незаметно щёлкнул пальцами.

     – Да как же не растоптаны… – воскликнула Ольга Николаевна, повернулась и обомлела. Грядки, шедшие вдоль школы, были мягкими и пушистыми, как будто их только что перекопали, то там, то здесь проклёвывалась свежая газонная трава, а на сухих палках многолетников распустились мелкие, но яркие цветы. Это в конце-то апреля.

     – Это… это что? – изумлённо прошептала Ольга Николаевна.

     – Это ваши цветы! – радостно ответил Гоша. – Вы о них так хорошо заботились, что они расцвели уже сейчас. Они мне сказали, что очень вам благодарны и в этом мире ещё ничего не встречали мягче ваших рук.

     Женщина посмотрела на него ошеломлённым взглядом, несколько раз порываясь что-то сказать, но так и не найдя слов.

     – Ольга Николаевна, прошу прощения ещё раз, но мы, наверное, пойдём, – улыбнувшись, сказал Гоша. – Васю, Серёжу и Мишу уже родители заждались, наверно. Я напоследок хочу сказать – я рад с вами познакомиться. Я благодарен вам за то, что с такой нежностью заботитесь о моих творениях, – он кивнул в сторону цветов. – Я вижу, как вы их любите, как они любят вас, и радуюсь. Ещё раз спасибо! – Гоша взял её за руку и крепко пожал. Потом светло и тепло улыбнулся и, кивнув нам – следуйте за мной, чуваки, перелез через кусты и вышел на дорогу.