Неестественные причины - Джеймс Филлис Дороти - Страница 20

– А что сталось с письмом от Сетона?

– Его не нашли. Среди вещей Дороти его не было, и Алиса не видела, чтобы она его уничтожила. Но Сетон не скрывал его содер­жания. Он очень сожалеет, он хотел сделать как лучше. Так продолжаться больше не мог­ло. Я только через два года понял, до чего его довела жизнь с Дороти, – когда посмотрел его пьесу. Там изображается брак с психопаткой, только убивает себя муж, а не жена. Есте­ственно, Сетон хотел фигурировать в глав­ной роли. Не в прямом смысле, конечно. Хотя мог бы сыграть сам себя и на подмостках. Уж наверно, вышло бы не хуже, чем у бедняги Барри. Но актеров винить нельзя. Это такая плохая пьеса, Адам! Притом что написана очень искренне и с большой болью.

– Вы присутствовали на премьере?

– Сидел в третьем ряду партера, в самой середине, мой милый. И не знал, куда деваться от неловкости. А Сетон в ложе. И с ним – Селия. Дама, надо признать, достойная кава­лера, он мог гордиться: сверху до пояса прак­тически никакой одежды и обвешана побря­кушками, как рождественская елка. Может быть, Сетон хотел, чтобы ее сочли его лю­бовницей? Мне кажется, наш Морис любил строить из себя проказника. Вы себе не пред­ставляете, мой милый, это зрелище – про­сто очередная королевская чета в изгнании. У Сетона была даже какая-то медаль в пет­лице, кажется, за службу в местной берего­вой охране. Я сидел с Полом Маркемом, он так тонко воспринимает искусство, он зали­вался слезами к концу первого акта. И, по меньшей мере, треть публики, надо при­знать, тоже, но они, я думаю, просто от сме­ха. Мы удалились в первом же антракте и остаток вечера пили в ресторане «Молони». Я готов терпеть всякие страдания, при усло­вии, что они – чужие, но публичная казнь – это все же слишком. А Селия мужественно досидела до конца. У них даже потом был банкет в «Айви-клубе». Вспоминая этот спек­такль, я говорю: о Арабелла, ты отмщена!

– А рецензия Лэтема, как я слышал, была из разряда самых зубодробительных? Как вам кажется, в его нападках не было ничего личного?

– Да нет, я бы не сказал. – Брайс смотрел на Далглиша большими, младенчески не­винными глазами, но Адам знал, что за ними скрывается интеллект, к которому он питал глубокое уважение. – Оливер совершенно не выносит плохую литературу и плохую ак­терскую игру, а когда они сочетаются, он просто звереет. Так что если бы это Оливе­ра нашли мертвым с обрубленными кистя­ми, можно было бы понять. Чуть не любая из нынешних подержанных красоток без среднего образования, которые шныряют по Лондону и воображают себя актрисами, с радостью бы с ним рассчиталась таким образом, если бы умишка хватило.

– Но Лэтем был знаком с Дороти Сетон?

– Право, Адам, ну что вы так: знаком, зна­ком. Чересчур примитивно, мой милый. Ра­зумеется, был. Здесь все с ней были знакомы. У нее была привычка ни с того ни с сего вдруг заявляться в гости. Иногда в трезвом виде, иногда нет, но так или иначе, это неудобно.

– Они с Лэтемом не были любовниками? – в лоб спросил Далглиш Брайса. Тот, как и следовало ожидать, не был ни шокирован, ни удивлен. Закоренелый сплетник, он пи­тал неутолимый интерес к людям и, конеч­но, сам задавался аналогичным вопросом, когда видел, что знакомые мужчина и жен­щина проявляют склонность к общению друг с другом.

– Селия утверждала, что да, но чего же от нее еще ожидать? Бедняжка, она не в состо­янии себе представить никаких других от­ношений между гетеросексуальным мужчи­ной и миловидной женщиной. И в приме­нении к Лэтему это, по всей видимости, справедливо. Трудно осудить Дороти, запер­тую в стеклянном доме с Сетоном. Ведь это такая скука! И у кого бы она ни искала уте­шения – ее право, лишь бы не у меня.

– Но вы не думаете, что Лэтем был к ней по-настоящему привязан?

– Не знаю. Едва ли. Бедный Оливер стра­дает от отвращения к самому себе. Преследу­ет женщину, а когда она влюбляется, начи­нает ее презирать за неразборчивость. Бед­няги они все, зря стараются. Утомительно, должно быть, плохо к себе относиться. А вот я, слава Богу, нахожу себя обаятельным.

Его обаяние уже переставало действовать на Далглиша. Он взглянул на часы – без чет­верти час! – объявил, что его ждет обед, и собрался уходить.

– Но вы же хотели взглянуть на фотогра­фию Дороти. Где-то она у меня есть.. Даст вам представление о ее прелестной наружности.

Брайс поднял крышку бюро и стал рыть­ся в пачках бумаг. На взгляд Далглиша, дело выглядело безнадежно. Но в хаосе у Брайса, по-видимому, была своя система, ибо не про­шло и минуты, как он нашел, что искал. И поднес снимок Далглишу.

– Снимала Сильвия Кедж как-то в июле, когда мы устроили пикник на пляже. Она вообще увлекается фотографией.

Снимок был, конечно, любительский, групповой, на фоне яхты «Чомга». Вся ком­пания: Морис и Дигби Сетоны; Селия Кэлт-роп с букой-девочкой, в которой можно было узнать Лиз Марли; Оливер Лэтем и сам Брайс. Дороти Сетон в купальном костюме стояла, облокотясь о корпус яхты, и с улыб­кой смотрела в объектив. Отпечатанный вполне четко, снимок, однако, мало что ска­зал Далглишу. Женщина как женщина, до­вольно хорошенькая, с неплохой фигурой, умеющая принять выигрышную позу. Толь­ко и всего.

Брайс заглянул ему через плечо. И словно заново убедившись в коварстве времени и предательстве памяти, грустно сказал:

– Надо же… Это совсем не дает о ней пред­ставления… Я думал, она гораздо лучше…

Брайс проводил его до ворот. В то время как Далглиш прощался, по улице, переваливыс­кочила крупная темноволосая женщина с мускулистыми ногами в белых носочках и детских сандалиях, и ее появление Брайс приветствовал радостными возгласами:

– Миссис Бейн-Портер! Неужели вы их привезли? Правда? Как это бесконечно мило с вашей стороны!

Густой аристократический дамский бас миссис Бейн-Портер, натренированный на­водить страх на низшие сословия в империи и разноситься по хоккейному полю сквозь завыванье вьюг, отчетливо прогудел, сотря­сая барабанные перепонки Далглиша:

– Вчера я получила ваше письмо и поду­мала, что надо рискнуть. Привезла вам тро­их самых хороших из помета. В домашней обстановке выбирать всегда вернее. И для них тоже лучше.

Была открыта задняя дверца машины, и миссис Бейн-Портер с помощью Брайса ос­торожно достала три кошачьи корзинки, из которых немедленно раздались трехголо­сые завывания контрапунктом к басу мис­сис Бейн-Портер и радостному фальцету Брайса. Вокальный ансамбль скрылся в две­рях дома, а Далглиш в задумчивости побрел на встречу со своим обедом. Маленькая де­таль, может быть, пустячная, а может, очень многозначительная: если миссис Бейн-Пор­тер получила от Джастина Брайса письмо в четверг, значит, оно было отправлено самое позднее в среду. А это означает, что в среду Брайс либо решил бросить вызов кошкоубийце Сетону, либо же знал, что опасности уже больше не существует.

13

В пятницу после обеда все подозреваемые, кто пешком, кто на машине, прибыли или были доставлены в маленькую гостиницу на окраине Данвича, в которой расположился Реклесс со своими сотрудниками, и там с них были официально сняты показания. В Монксмире всегда считали, что «Зеленый человечек» предназначен для обслуживания местных жителей, что он – своего рода местный клуб, и то, что инспектор сделал его своим штабом, вызвало с их стороны осуждение, нарекания: все-таки это бестактно, и вообще человек о других не думает. Особенно негодовала Селия Кэлтроп, бывавшая там всех реже. Просто безобразие, что Джордж Прайк согласился предоставить «Зеленого человечка» для таких неблаговидных целей. Нет, она лично больше не сможет покупать у него херес, ведь при каждом глотке на ум будет приходить инспектор Реклесс, и посещение бара повлечет за собой душевные травмы. Лэтем и Брайс тоже не одобряли Реклесса. Он с первого взгляда им не понравился, и теперь, присмотревшись получше, они только укрепились в своей неприязни. Возможно, как предположил Брайс, на их отношение повлияло близкое знакомство с несравненным инспектором Бриггсом, идеальным сыщиком из романов Сетона. Рядом с ним реальный Реклесс совершенно не смотрелся. Бриггс, или Бриггси, как его иногда надменно-панибратски именует в книгах его милость высокородный Мартин Керрадерс, обладает одним важным достоинством, которого нет у Реклесса: он знает свое место. Он хоть и занимает в Скотленд-Ярде важную должность, однако всегда готов играть вторую скрипку при Керрадерсе и мало того что не против вмешательства высокородного Мартина в следствие, но даже сам его приглашает, когда требуется его авторитетное мнение. А так как тот является неоспоримым авторитетом по части вина, женщин, геральдики, помещичьих родов, экзотических ядов и некоторых подробностей творчества малоизвестных поэтов-елизаветинцев, его мнение очень часто оказывалось незаменимым. Инспектор Бриггс, ворчал Брайс, не выживает людей из их любимых кабаков и не смотрит на них в упор черными, сумрачными глазами, словно слышит из того, что ему говорится, дай Бог половину, да и тому не верит. И не обращается с писателями как с обыкновенными смертными, разве что умеющими сочинить себе алиби позаковыристее. У инспектора Бриггса подозреваемые, если им и приходится давать официальные показания, могут делать это в удобной обстановке у себя дома, а полицейские чины им подобострастно прислуживают, и тут же находится Керрадерс, всегда готовый тактично одернуть Бриггса, если тот все-таки зарвется.