Цитадель Гипонерос (ЛП) - Бордаж Пьер - Страница 55

Свет парящих шаров играл на водотканных портьерах, меняющих свой узор коврах и геодезических микросферах. Жек никогда не сталкивался с подобной роскошью, даже в каюте видука Папиронды. Он все еще задавался вопросом, с чего бы это великому семейству Сиракузы давать убежище безжизненному телу Шари. В публичном парке императорского дворца все разворачивалось так быстро, что ему время от времени казалось, будто действие происходит во сне. Силуэты полицейских стремительно приближались. Для начала он поборол искушение удрать и выдрал коробку со шприцами из облегана Шари, но, когда ее достал, то не совладал с ней нервными и неловкими от паники руками. Его дрожащие, потные пальцы не смогли отстегнуть крохотную защелку. Он поднял голову, понял, что полицейские вот-вот их накроют, и, боясь быть в свою очередь пораженным криопучком, с болью в сердце принял решение укрыться в эфирном коридоре, оставив неподвижное тело Шари. Это временное отступление позволит ему сохранить полную свободу передвижения и вмешаться позже. По словам одного из зевак, у него оставалось чуть меньше трех часов, чтобы оживить махди, обойдясь препаратами размораживания без генетического кода. Он уцепился за идею, что ему достаточно мысленно представить лицо Шари, чтобы немедленно к нему перенестись. Это было скорее надеждой, чем уверенностью, а может, бессознательной попыткой оправдаться перед собой за бегство, в его же собственных глазах смахивающее на трусость. Он сунул коробку со шприцами в карман куртки, уселся, подавив жгучее желание приоткрыть глаза и глянуть в сторону бегущих к нему полицейских, и призвал антру. Вибрация звука жизни вытеснила топот отряда, и Жека поглотил неосязаемый туннель синего света.

Он пришел в себя в центре какой-то допотопной деревушки — об этом говорили деревянные дома и немощеные улицы. Туземное население при его внезапном появлении определенно всполошилось. Он оказался окруженным существами, лицами и ужимками напоминающими обезьян. Одежда из грубо выдубленной кожи и украшения из слоновой кости в волосах у некоторых из них (наверное, женщин — он, кажется, видел выпуклости у них на груди…), не могли скрыть их животной природы. Идущий от местных резкий запах напомнил Жеку, как воняли анестезированные звери в охотничьем парке Анжора.

— Не бойтесь, они не злые!

Раздавшийся за его спиной низкий голос принадлежал миссионеру Крейца, узнаваемому по его облегану и шафрановому стихарю, мужчине без признаков возраста с угловатым лицом, блестящими глазами, густыми бровями и сутулыми плечами.

— Вы впервые встречаете человекозверей?

Оправляясь от удивления, Жек неопределенно-утвердительно мотнул головой. Две звезды, словно гигантские светильники, развешанные с противоположных сторон горизонта, разукрасили небосвод геометрическими узорами всех оттенков красного и синего. Вокруг деревни высокой темной стеной стоял лес.

Миссионер протиснулся сквозь толпу человекозверей, подошел к анжорцу и окинул его подозрительным взглядом.

— Как вы попали в С’арн-Бра? Последний аэробус залетал в деревню больше месяца назад. Вы же не пешком пришли? До ближайшего жилья, мало-мальски похожего на поселок, то есть М’оль-Кера, — отсюда семьсот километров… Вас переслали дерематом, верно?

Жек благоразумно промолчал.

— Думаю, подпольным дерематом, — продолжил миссионер. — Будь вы в ладах с законом, вы бы не смотрели так настороженно. Но не бойтесь: имперские указы на спутнике Жетаблан действуют довольно прихотливо. Меня не волнует, какие причины вас побудили навестить нас, благие они или дурные. С меня и моей паствы довольно приветствовать вас как подаренного судьбой брата, как одного из возлюбленных сынов Крейца.

Такое вступление послужило прелюдией к восхитительной трапезе в совершенно селянском стиле, приготовленной и сервированной в казуте (так именовал миссионер жилища человекозверей) местными прислужниками. Несмотря на настойчивость хозяина, Жеку удалось уклониться от обсуждения способа, которым он сюда попал. К своему столу миссионер пригласил еще старосту деревни по имени Д’рар Плеж и двух старейшин — рассказчиц, хранительниц памяти, — женщин с морщинистыми лицами, выступающими надбровьями и глубоко посаженными невыразительными глазками. Они то и дело искоса бросали пугливые любопытные взгляды на Жека: от его внезапного появления в пределах деревни их охватили ужас и восхищение. Его магия казалась даже более могущественной, чем у брата Сержиана: к летательному аппарату миссионера — большому прозрачному яйцу, невыносимый рев которого когда-то перепугал их, — они привыкли, но появлению ребенка в серых одеждах не предшествовало ни грохота, ни всполохов, ни каких-нибудь еще предзнаменований. Они были уверены, что это Вьё, бог ветров, принес к ним мальчика. Они никогда не заговаривали с братом Сержианом о богах своих предков, потому что миссионер с такой убежденностью, с такой горячностью утверждал, что нет богов, кроме великого Крейца, что заявить ему обратное было бы верхом жестокосердия. Однако, как только он забирался в большое яйцо (которое приходило за ним каждые три месяца, чтобы доставить его в главную миссию в М’оль-Кер, откуда он возвращался дерематом), они исполняли свои древние обряды, словно и слыхом не слыхали о крейцианстве. У них (и, возможно, это объясняло непонятную застойность их цивилизации) уважение к незнакомцу и гостеприимство преобладали над спорами о верованиях. Жек оказался неспособен понимать их язык — невероятную смесь урчания, покашливания и горстки слов на имперанге.

— Не расстраивайтесь, мне самому потребовалось больше трех лет, чтобы разобрать их жаргон, — сказал брат Сержиан.

Потом он рассказал о себе, об откровении, которое побудило его посвятить свою жизнь служению Крейцу, о своем обучении в школе священной пропаганды Дуптината, где он знался с Фрасистом Богхом, нынешним муффием церкви Крейца, о своем назначении на Жетаблан, один из спутников Сиракузы, о своей нескончаемой борьбе против туристических компаний, которые устраивали приватные сафари для придворных грандов Венисии.

— А вы знаете, кто в них дичь? Они… — широким взмахом руки он указал на вождя и двух старейшин. — Мне говорили, что то же самое и на планете Франзия, в кластере Неороп: они охотятся там на диколесов просто ради удовольствия повесить бальзамированные головы на стены гостиной! Но что же удивительного в этом полном пренебрежении к жизни? Разве не сверху подают пример? Старейшины рассказали мне, что пятьдесят лет назад коннетабль Паминкс вывез значительное количество человекозверей, чтобы использовать как подопытных кроликов в экспериментах по ментальной казни. Да сжалится над нами Крейц, в каком мире мы живем? Я неплохо знал Фрасиста Богха и не думаю, что его восхождение на трон муффия пошло на пользу дела.

— Фрасист Богх? Губернатор Ут-Гена?

— Бывший губернатор. Вы с ним знакомы?

— Лично — нет…

— Меня беспокоит его избрание на пост верховного понтифика: он уже в ШСП Дуптината выказывал ужасающую нетерпимость.

— Люди могут меняться, — сказал Жек, отодвигая свою деревянную тарелку.

Его начинало подташнивать от кисло-сладкого соуса, пропитавшего куски овощей и мяса. Он машинально сунул руку в карман куртки и нащупал, помимо коробки со шприцами, маленькую сферу криокода. Это прикосновение вдруг вернуло его к реальности. Он потратил на этот обед и откровения брата Сержиана уже слишком много времени. Теперь ему следовало возвращаться на Сиракузу, чтобы оживить Шари, пока не стало слишком поздно, и пристальное наблюдение, под которым будет находиться махди, точно не облегчит ему задачи.

— Фрасист Богх, во всяком случае, не изменился! — заявил миссионер. — Он отметил начало своего понтификата геноцидом жерзалемских жителей и умножением числа огненных крестов. А ведь Крейц пришел проповедовать любовь к ближнему…

— Любить ближнего — значит вернуть его на путь его истоков, его независимости, его свободы…

Жек сам не понимал, почему он такое произнес; возможно, просто выразил подсказку антры, что уже вибрировала в безмолвии его души.