Узники Кунгельва (СИ) - Ахметшин Дмитрий - Страница 73

— Нет! — визгливо сказал кто-то. Женщина. У Юры побежали по спине мурашки. — В бездонную глотку так просто не попадёшь. Туда отправляются только те, кто достаточно выстрадал за свою жизнь и умер на пике душевных мук. Попасть в бездонную глотку — великое счастье!

На один шаг ближе. Шагнули все вместе, как единый организм; Виль Сергеевич не торопился стрелять.

— Сколько пафоса, — одобрил он. — А ведь и правда, пролетите вы над своей глоткой, как фанера над Москвой. А как же душевные муки насчёт того, что тебя пристрелил, как скотину, за плохое поведение какой-то прохожий, и лежишь ты в сырой земле, вместо того чтобы мирно плавать в божественном желудочном соке?

Это должно было заставить их задуматься. И заставило. Кто-то рухнул на землю и начал биться в истерике. Другие просто стояли, переглядываясь, а Юра, перебегая глазами с одного лица на другое, думал, как же мало в них осталось человеческого. Головы распухали, впитывая в себя воду, у некоторых сквозь ставшую почти прозрачной кожу проглядывали синюшно-фиолетовые вены. Неизвестно, как довели они себя до такой жизни, но здесь как никогда ощущалось стремление человека к самоуничтожению. Если жизнь есть не что иное, как дорога к смерти, почему бы не пройти её трусцой? — читалось на их лицах.

Детектив хранил поразительное спокойствие. Глаза его бегали по людям, выстроившимся в неровную линию. Юра знал, кого он ищет, но не видел его — ни среди тех, кто стоял, ни среди тех, кто корчился в грязи.

— Да что же вы такое? — спросил мистер Бабочка. — Почему вам, бездельникам, не живётся как нормальным людям?

Ответом ему стал гиений хохот. Юре была понятна такая реакция: с позиции всякого российского городка, находящегося на отшибе цивилизации, подобное существование как раз и было нормой. Любой такой населённый пункт был хилым, почти синюшным, рахитичным телом, над которым возвышалось умытое лицо столицы и испещрённый благородными морщинами питерский лоб.

— Мы все здесь — люди служивые, — сказал мужик с простоватым, плоским лицом. — Служим вот нашему господину, как прадеды и прапрадеды служили. И довольны. А вы пришли из того мира, который нам не нужен. Верно рыжий говорил, у вас там, может, и неплохо, но у нас свои порядки. Не вам нас осуждать. А господин наш… он теперь и ваш хозяин тоже, так что зря вы так неблагородно с нами. Зря.

Он вышел вперёд, помахивая сучковатой палкой.

— Стой на месте, — предупредил Виль Сергеевич, но на белом киселе лица отразилась тупая непокорность. Юра непроизвольно зажмурился: он слышал выстрелы только в кино, и там же видел, как люди падают, истекая кровью, как птицы рвутся в небеса, напуганные шумом. Он мог представить, как вокруг ствола будет куриться дымок, и что тёмно-серому пиджаку Виля Сергеевича потребуется ещё пара заплат. Он также знал, что отдача заставит кости детектива болеть (вряд ли он проводил свободное время в тире, хотя кто его знает), и надеялся, что со времён оперативной работы нужные навыки не дадут промазать… куда бы он не целился.

— Бах!

Сухой, почти старческий смешок.

Круглыми глазами Юра наблюдал, как детектив вытащил из кармана руку, выставив палец пистолетом, сдул воображаемый дым. Пихнул локтем учителя.

— Ну, мой дорогой напарник, думается, никаких денег в твоём кошельке не хватит, чтобы от них откупиться. Пора делать ноги.

Не сговариваясь, они развернулись и бросились бежать по едва заметной тропке, лежащей между кустами дикой вишни. Юрий вырвался вперёд, верно рассудив, что если детектив начнёт сбавлять обороты (а возраст и комплекция рано или поздно дадут о себе знать), у учителя не будет никакой возможности его обогнать. Если бы у них было хоть немного времени, он бы даже извинился, сказав: «Ну какой из меня герой, Виль Сергеевич? Нет ничего трусливого в том, чтобы спасать собственную шкуру».

— Направо, — задыхаясь, прокричал мистер Бабочка, когда они приблизились к неприметной развилке, которую проходили по пути сюда. — Беги направо. Разделимся.

Юра не знал, куда ведёт тропа, которую выбрал Виль Сергеевич, но оценил его благородство тем, что попытался превратить свой опорно-двигательный аппарат в гоночный болид. Лёгкие толкались в своей тесной клетке, сердце отбросило ложку и припало к реке крови, как пришедший из пустыни скиталец.

В компании, которая пыталась их догнать, также наметился раскол. Идея престарелого детектива была чудо как хороша, и она, в отличие от несуществующего пистолета, сработала: судя по ругани, крикам и глухим шлепкам, преследователи запутались в собственных многочисленных конечностях и сцепились друг с другом не на жизнь, а на смерть. Их голоса становились всё тише, эхо вспугнуло с древесных крон стаю каких-то взбалмошных птиц. Рискнув обернуться, Юра увидел только лапы ельника, перекрещивающиеся за его спиной как копья. Его захлестнула волна тёплой радости: «Спасся! Выбрался!..» Очки запотели. Хорь попытался протереть их рукавом, позабыв (как будто не было десятилетий очкарства), что линзы обычно запотевают не снаружи, а изнутри. Запоздало удивился, оступился и, не успев даже убрать с лица торжествующую улыбку, полетел кверху тормашками в овраг, заросший безымянными кустами с мелкой красной несъедобной ягодой.

Блог на livejournal.com. 2 мая, 22:14. Конверт сам является посланием.

…Достаточно хитроумный ход, в том случае, если хочешь спрятать что-то от чокнутой мамаши. Боже, как это знакомо!.. Если вдруг она за каким-нибудь чёртом полезет в вентиляцию — найдёт только фантики.

А фантики всего лишь для отвода глаз!

Расклеив от нечего делать конверт, разобрав и разгладив на коленке, я заметил на его внутренней стороне текст. Чтобы его прочитать, свет должен был падать под определённым углом. Никаких шпионских штучек — написано ручкой без чернил; бумага достаточно плотная, чтобы не выдать автора отпечатавшимися с другой, внешней стороны буквами. Для лучшей разборчивости я вымарал конверт точёным графитом от карандаша.

Многое сгладилось, почерк оставлял желать лучшего, ошибки не способствовали приятному чтению, тем не менее я смог полностью восстановить письмо.

Итак, вот оно:

«Дорогой читатель человек! Мама говорит, что никого больше не осталось. Она говорит, что люди на улице мёртвые. Что нет больше такого места, как наулица, и нельзя нам там появляться. Там смертельно опасно! Люди больше не люди, они отгрызают таким, как мы, головы. Она говорит, что умеет прятаться, и если спрятаться, то тебя не заметят. Мы видим, как она иногда выходит из подъезда и возвращается, и ЭТО ПРАВДА. Никто на неё не смотрит, никто не бежит за ней, чтобы откусить голову.

Нам не разрешается выходить. Нас трое, и мы сёстры. Оля старшая, потом я, Аня, а младшую зовут Марией, Машей, и она ещё не умеет писать. Совсем глупенькая. Мама говорит, что она отсталая. Ещё есть папа, но он совсем не ходит и ничего не делает. Мама говорит, что он сильно-сильно болеет.

Мы решили, что ЧУДОВИЩА там, на улице, не умеют читать. Мы не хотим, чтобы нас нашли. Мама хочет, чтобы папа снова стал ходить и улыбаться, как раньше. Она говорит, что только он один сможет победить этих ЧУДОВИЩ, и всё снова станет, как раньше. Мы сможем играть с другими нормальными детьми — с теми, кого не съели.

Но если по секрету, нам с сёстрами кажется, что папа никогда больше не станет здоровым. Он целыми днями спит, и мама разрешает нам увидеть его только по воскресеньям, когда приходит время КРАСНОГО ПОДАРКА. Он похож на мокрую тряпку, лежит в кресле и совсем не двигается. И пахнет от него очень плохо. Когда-то очень давно (Оля помнит, а я — совсем чуть-чуть), он был очень весёлым и добрым, но сейчас нет. Мы по очереди встаём на колени и молимся, просим: «Папа, встань! Папа, встань!» А мама танцует под музыку, но нам запрещено на неё смотреть. А потом она колет нас иглой или бьёт прутом, и тогда из нас льётся кровь. Это называется КРАСНЫМ ПОДАРКОМ. Никто из нас не любит воскресенья, а Мария (говорю же, она глупенькая) вычеркнула их все из календаря. За это ей очень сильно попало.