Зеркало Горгоны (СИ) - "Omega-in-exile" - Страница 109

- Получается, кольцо было на пальце Антона почти до… до самой его смерти?

- Накануне вечером это кольцо совершенно точно было на его руке, - уверенно сказала Кондратьева.

По губам Андреаса проскользнула горькая усмешка. Он живо представил себе, как упоенно Кронберг принялся бы сейчас вещать, что он снял это кольцо с пальца слабоумного парня, прикованного к инвалидной коляске. Эта речь была бы вполне в духе Кронберга.

- Вы ведь говорили, что никогда не слышали о Матиасе Кронберге? – спросил Андреас.

- Никогда, - твердо сказала Кондратьева.

Андреас достал смартфон, нашел фотографии Матиаса и показал собеседнице.

- Вот это он, Матиас Кронберг. Вы точно никогда его не видели?

- Нет,- уверенно сказала женщина. – Если бы я его видела, то, наверняка запомнила бы. У этого молодого человека такая яркая внешность… Такого вряд ли забудешь. Да, красив… только лицо какое-то неживое… Волосы, кстати, похожи на волосы Антона. Но цвет чуть темнее. Нет, никогда его не видела. И не слышала.

Андреас убрал смартфон. Кондратьева, помолчав, вдруг сказала:

- Я ведь не просто так стала преподавателем Антона. Мой муж, - она запнулась, - мой покойный муж был сотрудником службы безопасности отца Антона – Владимира Вальковского. Это был очень влиятельный бизнесмен, таких в России называют олигархами. Мой муж отвечал за личную охрану Антона. И я точно помню, как он говорил, что Антон завел дружбу с юным австрийским пианистом. Имени он не называл, но я теперь понимаю, что он имел в виду вас. Но ни о ком, похожем на Кронберга, он не говорил… Впрочем, это ничего не значит. Муж вообще избегал подробно говорить о том, что касалось Вальковских.

- Но ведь что-то он рассказывал? – живо спросил Андреас.

- Не знаю, насколько этично все это пересказывать, - нерешительно сказала Кондратьева. – Это все-таки чужая жизнь. Но, с другой стороны, ни Антона, ни его отца, ни мачехи уже нет в живых. Жива только его мать.

- Да, но, насколько я знаю, Антон был на нее очень обижен…

- Не то слово, - заметила Кондратьева. - Он ненавидел свою мать. Она бросила Антона, когда ему был всего год. Уехала в Штаты, потому что ей подвернулся богатый американец. Бросила мужа и ребенка ради красивой жизни. Да говорят, и ребенка она родила только чтобы выйти замуж за Вальковского. Сама-то она из глухой провинции. А когда у мужа деньги кончились, то ни он, ни ребенок стали ей не нужны.

- А что было дальше? – нахмурившись, спросил Андреас.

- Антон остался с отцом. А тот сумел выкрутиться из долгов, уладил дела с бандитами и снова стал стремительно раскручивать свой бизнес. А этот бизнес, - Кондратьева опасливо оглянулась и понизила голос, - был связан с криминалом. Мой покойный муж говорил, что Вальковский занимался нелегальным экспортом цветных металлов и запчастей к вооружениям. Из-за этого жизнь его была постоянно под угрозой, он находился в окружении телохранителей. И его сын тоже вырос в окружении охраны.

- Да, я помню, за Антоном все время шли телохранители, - кивнул Андреас.

- Мальчик вырос, по сути, за глухим забором. Как в тюрьме, пусть и роскошной. Отец не только очень боялся бандитов, он еще опасался, что его бывшая жена отберет сына. У него были хорошие связи, и он быстро добился, чтобы ее лишили родительских прав. Но все равно боялся. Ребенок все время жил под усиленной охраной. И мой муж был одним из его телохранителей, - с горечью сказала Элина.

Отпив глоток кофе, она продолжила:

- Понимаете, в чем дело… У Вальковского были проблемы с психикой после того, как он в молодости побывал в афганском плену. Мой муж рассказывал, что Вальковский был помешан на выживании. Все, что он ни делал, было для него «выживанием». Даже когда он уже миллиардами ворочал, это тоже было для него выживанием. Он не жил, он всегда выживал. Такая у него была картина мира в сознании. И ребенка своего так же воспитывал. Да, он нанимал преподавателей, чтобы Антон получил отличное образование, приглашал воспитателей, чтобы те прививали сыну светский лоск. Окружал роскошью. Но, вы не поверите, Вальковский подвергал сына таким испытаниям, что его самого впору было от ребенка изолировать и в психбольницу прятать.

- Например? – напрягся Андреас.

- Мой муж рассказывал, как Вальковский научил Антона плавать. У них на Клязьминском водохранилище, это к северу от Москвы, был дом. Вальковский с сыном и моим мужем сели в моторную лодку, выехали на середину водохранилища. А был уже ноябрь, зима на пороге, ветер, вода ледяная. Так вот, Вальковский просто вышвырнул ребенка за борт. А тот плавать не умел. И отец смотрел, как ребенок барахтается, тонет в ледяной воде. Мой муж готов был за ним прыгнуть, но Вальковский не дал. «Он должен уметь выживать. Научится плавать - выживет», - вот что он сказал. Представляете?

Потрясенный Андреас покачал головой.

- Сумасшедший, - прошептал он.

- Да. Но богатый сумасшедший, - горько усмехнулась Кондратьева. – Антон тогда научился плавать. Правда, два месяца лежал с тяжелейшим воспалением легких. Но его отец и это рассматривал как «урок выживания». И это еще не все. Вальковский однажды повез сына в Сибирь, в самую настоящую тайгу. И оставил там. Одного. Ночью. А до ближайшего поселка было… не знаю, то ли 20 километров, то ли все пятьдесят. Тайга! Вы, Андреас, не представляете, что это такое. Это же не просто лес. Буреломы, овраги, заросли, стаи мошкары, от которой не спрячешься. Дикие звери. Да, у Антона в одежде был спрятан маячок, по которому за ним следили. Но он-то не знал. Он думал, что остался брошенным. Но в итоге сумел выбраться. Выжил. Отец был доволен.

- Психопат, - пробормотал Андреас.

- И это было еще не самое страшное, - продолжала Кондратьева. – Самое ужасное произошло, когда отец заметил гомосексуальные наклонности сына. Сначала он пришел в ярость и просто зверски избил Антона. Орал, что его сын не может быть педиком. Но – ирония судьбы! – тут он столкнулся с плодами собственного воспитания. Он своими зверскими методами учил сына выживать и не сдаваться. И вот Антон не сдался. Заявил, что хочет быть таким, каким есть. И будет. И тогда Вальковский сказал ему: «Хорошо, ты на своей шкуре узнаешь, что такое быть педиком, особенно в России. Если выживешь, то будешь педиком, заслужил». И отправил своего сына в колонию для несовершеннолетних.

- За что? – ужаснулся Андреас.

- А ни за что, - глухо сказала Кондратьева. – Это вы, Андреас, выросли в добропорядочной Европе. У нас в России, все по-другому. Если у вас есть деньги и связи, вы можете делать все что угодно. Даже отправить кого угодно в тюрьму ни за что. Так и сделал Вальковский. Не было ни преступления, ни суда, ни приговора - ничего. Антона даже формально не было в тюрьме. Вальковский просто договорился с нужными людьми и устроил сыну вот такой урок выживания. Он сказал сыну, что если тот сумеет продержаться в тюрьме три месяца, то, как он выразился, потом может тогда спать с кем угодно, хоть с тумбочкой. Если же взмолится о пощаде и попросит его выпустить, то его выпустят в ту же минуту. Но больше никаких отношений с парнями. Конечно, даже такой психопат как Вальковский, понимал, что такое российская тюрьма. Это не ледяная вода и даже не тайга.

- Господи, да его самого надо было в тюрьму упечь! – выдохнул Андреас. – И что? Антон провел в тюрьме три месяца?

-В камере с несовершеннолетними ворами, насильниками, убийцами, - тихо сказала Кондратьева. – А вы учтите, какое отношение в российских тюрьмах к геям. Они ведь для остальных там хуже животных. К ним даже прикасаться нельзя. Только… насиловать. Что там происходило, я не знаю. Да и никогда не хотела знать, потому что… Вы понимаете. Но Антон пробыл там не три месяца, а два. Даже, кажется, чуть меньше двух месяцев. И он так и не взмолился о пощаде. Не попросил, чтобы его выпустили оттуда.

- И что? Неужели отец над ним сжалился?

- Нет, отец не сжалился, - как-то отстраненно сказала Кондратьева. – Просто мальчика ударили ножом в живот сокамерники. Что именно там произошло – я не знаю. Конечно, за Антоном в тюрьме следили. Но тюрьма есть тюрьма. Вот так. Антон снова выжил. Надо сказать, что отец «зачел» ему эти два месяца за три и больше не препятствовал его встречам с парнями.