Дурная слава (СИ) - Евсеева Мария - Страница 32

— Левее есть классное место! — обнимая меня крепко, кричит мне в ухо она. — Сворачивай к соснам!

И я, конечно же, повинуюсь.

Нас встречает крохотный островок, щекочущий небо зелеными макушками. Мы тормозим у этого тайного пристанища путника, где даже необузданный утренний ветер нашел себе покой. Где звенит предрассветная тишина, где пахнет землей — чистой сырой землей! — смолой и шишками. Где в предвкушении чего-то настоящего рождаются мечты. Рождаются и вмиг деревенеют — остаются среди морщинистых стволов, вообразив себя такими же гигантами, — но все равно не перестают тянуться ввысь. И мне до помутнения рассудка хочется знать, о чем мечтает та, рука которой сейчас лежит поверх моей ладони. Но я лишь пожимаю тонкие пальчики Джонни и делаю шаг вперед, вслед за ней.

Там — бездна. Заброшенный карьер, с отвесных скал которого тонкими струйками сыплется в пропасть песок. Мы садимся на еловую подстилку и всматриваемся вдаль — на горизонте уже алеет рассвет. А впереди мелким бисером по зеленому покрывалу рассыпаны «игрушечные» домики, утопающие в легкой мгле стелящегося тумана.

— Ты уже бывала здесь? — спрашиваю я, не боясь потревожить безмолвие, окружившее нас. Беру шишку и швыряю ее с обрыва.

— Да, — проследив за полетом, улыбается она и кладет голову мне на плечо, отчего становится еще уютнее и покладистей, чем прежде. — В детстве мы с подругой часто приезжали сюда на велосипедах.

— С подругой? — приподнимаю бровь я. Потому что не умею вести себя в такой романтичной обстановке согласно случаю. Хотя, признаться, мне абсолютно комфортно сидеть вот так, плечо к плечу, и наблюдать за показавшимся на небосклоне раскаленным солнцем.

— Ну да. А с кем же еще?

— Не знаю. Может быть, с Ромочкой? — легонько подначиваю ее. — Ведь ты же где-то нахваталась опыта. Твои эротические фантазии достойны Оскара! Нетрудно сделать выводы, что я у тебя не первый.

На что Джонни смеется:

— Хочешь сказать, я у тебя первая?

— А ты сомневаешься? — я обнимаю ее и притягиваю к себе, чтобы вновь поцеловать. Но прежде чем сделать это, выдыхаю: — Можешь быть уверена, до тебя я еще ни с кем так не кувыркался.

22. Женя

— Шесть пятнадцать, — вслух сообщаю я, глядя на экран телефона. И хотя я дерзнула сбежать с Антоном, где-то в глубине подсознания меня назойливо мучает совесть. — Если постараться, я еще могу успеть…

— …остаться послушной девочкой в глазах своих родителей? — смеясь, подсказывает он.

— Ну да. А что в этом плохого? — пожимаю плечами я и наблюдаю за тем, как он встает, а потом подает мне руку.

— Ничего, — мягко улыбается он, садится на мотоцикл и предлагает мне сделать то же самое. — Мы постараемся, и ты успеешь. И вообще, — Антон оборачивается, — мне кажется, ты делаешь успехи.

Его испытующий взгляд обезоруживает меня. Мне хочется спросить, что он имеет в виду, но тарахтящий рев мотора заглушает все мои несказанные слова и разгоняет все несформированные мысли.

Опираясь на его плечо, я закидываю ногу и устраиваюсь на сидении позади. И обнимаю. Крепко обнимаю его. Мои руки смыкаются у него под футболкой, и я чувствую под пальцами хорошо очерченные мускулы, которые напрягаются от малейшего движения.

Его спина — скала, надежная опора. И хотя он — упрямый баран, немного заносчивый, наглый и не терпящий поражений, я отчетливо вижу в Антоне столько хорошего, что если начать перечислять все эти качества, мы точно опоздаем к половине седьмого. Поэтому я закрываю глаза и, растворяясь в нем, доверяюсь, как не доверяла никому и никогда.

Окрыленные встречей с рассветом, мы летим по едва ли разбуженной трассе. Свежий утренний ветер треплет мне волосы, но я не ощущаю холода — тепло его кожи согревает меня, и я даже немножко жалею о том, что так внезапно засобиралась домой. От осознания того, что с минуты на минуту нам придется расстаться, мое сердце бьется все быстрей и быстрей, и мне несносно об этом думать.

И я не думаю — я погружаюсь в свои ощущения. Сейчас мне так хорошо, так прекрасно, что я готова остаться в этом моменте навсегда.

Покачнувшись, мы тормозим — приехали, и мне приходится отлипнуть от его спины, убрать руки с живота, судорожно выдохнуть и спрыгнуть с мотоцикла, хоть я этого и не желаю. Мне стоит как можно скорее пробраться к террасе и незаметно проскочить в свою комнату.

— Джонни, — Антон соскакивает с мотоцикла и ловит меня за руку, в то время как я нацелилась тихонько улизнуть, чтобы избежать мучительного расставания, пусть и недолгого, всего лишь на пару дней или даже часов. Но расставания.

Наши пальцы невольно переплетаются, и я замираю в страхе обернуться. Мне кажется, если я сейчас увижу его, взгляну в глаза, то просто разревусь, как последняя дура. Не знаю, как люди выдерживают испытание расстоянием, как они сохраняют тепло друг друга, консервируя его внутри себя. Мне уже холодно, уже горько, уже запредельно тоскливо, хотя я еще даже никуда не ушла.

— Что? — запоздало отзываюсь я, когда его вторая рука касается моей талии. Когда он легко, но настойчиво притягивает меня к себе. Когда целует меня в шею и за ухо.

— Кажется, ты кое-что забыла.

Его бархатный, нежный шепот кружит мне голову, туманит рассудок, будоражит сердце. Нет, я не забыла, я помню, но… Звонит будильник.

— Мне пора, — поспешно выдавливаю я из себя и наконец-то поворачиваюсь к Антону лицом. Но сразу же отступаю назад, на безопасное расстояние.

Это невыносимо: быть рядом с ним, чувствовать на себе его взгляд, ловить улыбку, следить за движением губ:

— Может быть, пересечемся среди недели?

Но не вникать в смысл произнесенного, а мечтать только о новом, бесконечно прекрасном поцелуе.

И так же невыносимо быть без него. Без него.

Я опускаю глаза. И не знаю, куда себя деть: бежать или снова прильнуть к его широкой, крепкой груди и остаться в желанных объятиях? Черт! Черт! Черт! Меня рвут на части противоречия, а со стороны, наверно, кажется, что я туплю…

Да, я туплю. И это тоже невыносимо прекрасно!

— Если только вечером, после шести, — на выдохе произношу я.

И пока смотрю вниз, себе под ноги, блуждая растерянным взглядом, где придется, лишь бы ненароком не встретиться с тем, кто безжалостно сводит меня с ума, вдруг натыкаюсь на… по-детски громкоговорящую надпись на мотоцикле.

Краской или чем-то вроде корректора на черном пластиковом корпусе, сбоку, почти под сидением, кривыми печатными буквами обозначена примитивная рифма к его имени. И я даже догадываюсь, кто это сделал…

Из меня непроизвольно вырывается короткий смешок. Я поднимаю глаза, а потом снова фокусируюсь на надписи, и Антон это, кажется, замечает.

— Ты опять что-то задумала? — тепло улыбается он.

Нет, не замечает.

— Я? — хохотнув, удивляюсь его вопросу. Неужели он постоянно думает только обо мне? — Похоже, на этот раз кто-то из твоих приятелей постарался.

— Вот как?

Коротко дернув головой, Антон срывается с места, но не для того, чтобы прочитать чужую правду о себе, а…

Вмиг преодолев расстояние, которое только что возникло между нами, он вновь сокращает его до минимума, и лишает меня всяческих попыток безболезненно уйти. Хотя, признаться честно, никаких попыток-то и не было, и эта болезнь мне до умопомрачения приятна.

— Джонни, — шепчет мне он, — да к черту их всех!

И я соглашаюсь: к черту!

На цыпочках я вхожу в прихожую, крадучись, миную длинный коридор и, опасливо оглядываясь, будто воришка, проскальзываю в свою комнату. Мне даже не по себе оттого, что кругом так тихо: неужели мама все еще спит, а папа наконец-то решился устроить себе настоящий выходной? А впрочем, мне все это только на руку.

От осознания того, что я не ночевала дома, мне делается смешно, и я тихонько хихикаю, не в силах сдерживать в себе те чувства и эмоции, которые словно бурлящий клубничный кисель стремятся покинуть свою эмалированную кастрюльку и выпрыгнуть на чистенькую варочную поверхность, чтобы хоть как-то разукрасить этот идеально-скучный мир. Интересно, родители заметили мое отсутствие?