Дурная слава (СИ) - Евсеева Мария - Страница 31

Она наркотик. Она мой рай и ад. Она — мой кислород.

Я аккуратно беру Джонни за бедра и приподнимаю вверх. Она не сопротивляется. И вот уже мне не нужно склоняться к ней, а ей — запрокидывать голову и становиться на цыпочки. Она такая миниатюрная, хрупкая, невесомая пушинка. Моя маленькая девочка. Моя жаркая маленькая девочка. Ее невыносимо прекрасные ножки плотно сжимают меня по бокам и смыкаются где-то на пояснице, отчего я окончательно теряю голову. И мне срочно нужно остыть, иначе…

Против воли я отрываюсь от ее пламенеющих губ, но, понимая, что порю несусветную дурь, тут же впиваюсь обратно, еще более жадно. И не могу отделаться от мысли, что это она плотнее прижимается ко мне, а не я к ней.

Чертовка сводит меня с ума, я балансирую на грани. Моя ладонь против воли рассудка скользит от ее бедра все выше и выше и забирается под футболку. Я ощущаю, как под кожей пышет пожар, дикое пламя которого насквозь прожигает меня, и мне хочется дальше, хочется большего… Но мне следовало бы спросить у нее разрешения.

Я вновь отстраняюсь, буквально на мгновение, но только для того, чтобы взглянуть ей в глаза и прочитать в них ответ. Но ее ответ, кажется, кроется в продолжении: она, запустив свои тонкие пальчики мне в волосы, торопливо подается вперед и целует меня, вновь и вновь, как будто не может насытиться. И я тону в ней. Я обречен. Я теряю контроль.

Я желаю сорвать с Джонни все лишнее — долбанную одежду, которая путается у меня под рукой, — избавить ее и себя от ненужных слоев, которые не дают разрядам тока, возникшим меж нами, пройти по венам, по каждому капилляру. Что это, сон? Раз одной только мысли достаточно, и она меня понимает. Распаленно встряхнув волосами, эта страстная куколка, едва ли задумавшись, стягивает с себя футболку. И я улыбаюсь. И не могу не взглянуть на нее. На ее простенькое, но такое милое белье, и аккуратную грудь, которую я тут же, миллиметр за миллиметром, покрываю миллиардами поцелуев. Но и этого мало.

— Стой, — шепчет она. А сама, позволяя касаться себя везде, продолжает испытывать меня на прочность. — Мои родители порвут нас на тряпки, если узнают, чем мы занимаемся здесь, прямо под окнами.

Я улыбаюсь:

— А мы разве чем-то таким занимаемся? У нас любовь.

— Какая к черту любовь? — тихонько смеется она и со всей своей нежностью ворошит мне волосы на затылке.

— То есть ты предлагаешь… — веду бровью я, — переместиться куда-нибудь, где нас не найдут?

— Нет! — забавно фыркает она. — Я такого не предлагала!

— Тогда у меня есть еще один замечательный вариант.

— Какой?

Я тепло чмокаю ее крохотный носик и опускаю Джонни на землю.

— Тащи бутеры!

— Ты такой смешной, когда ешь, — улыбается она. Подтягивает ноги к груди и укрывает их пледом, под которым мы вообще-то сидим на террасе вдвоем.

Я толкаю Джонни плечом:

— А ты такая смешная, когда наглеешь, — тащу из-под нее плед и, завладев им полностью, заворачиваюсь в него с головой.

— Эй! — в шутку злится она, но, заметив мою умильную рожу, которую я быстренько состряпал и зафиксировал, сразу же начинает хохотать.

Тогда я распахиваю свой «вигвам» и приглашаю рыжую бестию «в гости», не забыв намекнуть, чтобы она прихватила с собой оставшиеся бутерброды. А когда Джонни, хихикнув, подается с тарелкой вперед, я обнимаю ее и согреваю теплом.

— Может, все-таки расскажешь, как ты оказалась в вольере?

— Все очевидно, — чертовка смущенно жмется ко мне. — Я — волшебница, и умею телепортироваться.

Ее шутка звучит так мило и до смешного наивно, что хочется поцеловать эту пай-девочку в макушку. Но ближе всего оказывается носик. Аккуратный, строптивый носик, который она, после моего скоропалительного поцелуя, прячет в складках футболки у меня на груди.

— М-м, — интригующе тяну я. — Хотела попасть в мои в объятия и… промахнулась?

— Может быть, и так, — приглушенно мурлычет она. А потом распрямляется и с показным осуждением фыркает: — А вот ты поступил, как последний…

Я приподнимаю бровь:

— Козел?

— Заметь, — улыбается она, дразня своими соблазнительными губками, — я этого не говорила. Ты окрестил себя сам!

— Я поспешил опередить тебя, чтобы не словить более тяжеловесный комплемент в свою сторону. Я догадываюсь, какие слова незаслуженно вертелись на твоем остреньком язычке. Ведь так, Джонни?

— То есть, — прищурившись, буравит меня взглядом она, — ты не раскаиваешься?

— В чем? — напыщенно хмыкаю я. — Я же освободил тебя!

— Но сначала посмеялся надо мной! Признайся, тебе было весело!

И я незамедлительно соглашаюсь:

— Мне было весело, — покорно киваю, слегка отпрянув от нее. — Видела бы ты себя со стороны! Кстати, можем, погуглить, вдруг ты уже где-нибудь на Ютюбе…

— Ну, ты и… козел! — смеясь, пихает меня она и отбирает ломтик хлеба, который я приготовился съесть.

— Че-го? — хохотнув, я перехватываю ее запястье и, устроив небольшое противоборство, вынуждаю Джонни покормить меня с руки. — Вот тут я точно ни при чем! — кусаю ее непревзойденный сэндвич и, притянув чертовку к себе, разрешаю и ей слегка подкрепиться.

Это так кайфово: обнявшись, сидеть с ней, жевать эти сухие обветренные бутерброды и посылать приветы лживым лампочкам солеными от сыра поцелуями. Самыми пылкими, самыми яркими, затмевающими небесное мерцание! И кто бы мог подумать, что рядом с этой неугомонной куколкой я стану безнадежным романтиком.

Я твой. Ты моя.

— Ну, прости, — шепчу я, наконец-то оторвавшись от ее разгоряченных губ, и принимаюсь подлизываться, тараня лбом. — Я просто любовался тобой. Смотрел на тебя и не мог не улыбаться. Как и сейчас.

— Может, лучше еще бутербродик? — как бы отмахиваясь от моих признаний, смеется она.

Маленькая врединка все еще страшится собственных чувств.

— Да не, спасибо, — мщу ей по-доброму, надеясь в конечном итоге раскрепостить. — Вообще-то я объелся шашлыков, а твои бутеры ел исключительно из вежливости…

— Что-о? — вспыхивает она. Замахивается, но бьет меня мягко, с любовью, которая отражается в озорных глазах.

И я снова целую ее. Такую жаркую, такую вспыльчивую. Мою. От кончиков ушей до босых пяточек. И мне хочется взять Джонни на руки, прижать к себе и никогда не отпускать. Засыпать и просыпаться вместе, встречать рассветы и провожать закаты. Но здесь, в темноте террасы ее дома, утро наступает запоздало.

— Черт, мне вставать уже через два часа, а я еще даже не ложилась, — зевая, сетует она, прижавшись щекой к моему плечу.

— Они пока еще тоже не ложились, — киваю в сторону неспокойного соседского двора и смеюсь, мысленно благодаря того типа, который нагрянул к Артуру вовремя, в тот момент, когда я кинулся за рыжей бестией. Именно поэтому меня до сих пор не хватились, и мы сейчас сидим, предоставленные самим себе. — Ну, может, тогда стоит окончательно нарушить твой распорядок дня? — веду бровью я и предлагаю то, что спонтанно зародилось в моей голове. — Давай свалим отсюда, и пусть твоя мама тебя хватится!

— А давай! — без раздумий соглашается неуемная авантюристка. Быстро встает и сама тянет меня за руку. — Только куда мы поедем?

— А не все ли равно?

— Все равно, — смеется она и беззаботно пожимает плечами.

— Тогда жди меня здесь.

Я целую Джонни и ныряю в калитку, но, сделав несколько шагов, останавливаюсь. И оборачиваюсь. Потому что уже, черт возьми, скучаю по ее губам, глазам, рукам, коже, одуряюще-сладкому запаху, огненно-жгучим прикосновениям, стуку сердечка, клокочущему не у нее внутри, а у меня в висках. И не понимаю, как мог жить, существовать до этого, как мог пить, есть и спать?

Улыбнувшись ее стройной фигурке, очертания которой неясным силуэтом рисуются в темноте двора, я дважды стучу по груди и, раскрыв кулак, отсылаю ей свое незамысловатое признание — Я твой. Ты моя. — и только потом скрываюсь за соседскими воротами. А через несколько мгновений мы уже мчим вдоль лесополосы по еще не проснувшейся трассе навстречу засветлевшему небу, в рассвет.