Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся - Страница 15

— Если ты когда-нибудь вздумаешь изменить мне — Поля Мук покажутся тебе Элизиумом.

Он сказал это буднично, уловив момент, когда её мысли походили на кисель, но как только смысл сказанного всё-таки дошёл, она сузила глаза и не осталась в долгу:

— А если ты вздумаешь изменить мне, то сильно пожалеешь.

Он почему-то не разозлился, а наоборот — самодовольно ухмыльнулся:

— Всенепременнейше, моя Весна.

Потом он собственнически сгрёб её в охапку, а она так же по-хозяйски обняла его. Они только друг друга и никого больше.

Так и было до того жуткого дня, когда Гея, совокупившись с Тартаром, породила Тифона[1]. Задрожал небесный свод, закипели моря, скрылись в чаду и копоти высокие горы. Всё живое могло погибнуть, если бы Зевс не остановил чудовище своей молнией. Тварь, как и прочих, свергли в Тартар, за могучие кованные ворота… Туда, откуда было не вырваться.

А потом…

… Деметра плакала, глядя на разрушения, нанесённые Тифоном: выжженные посевы, сгоревшие сады, погубленные поля. И Кора не смогла оставить мать в такой момент. В конце концов, у неё, как у богини Весны, тоже есть обязанности перед этим миром. Да и Деметре одной не справится, это было ясно. Она богиня всходов и посевов, природы окультуренной и приручённой. Кора же — природа дикая, сама её стихия, дающая ростку колоссальную силу, с которой тот пробивает земную корку и вырывается к солнцу.

Растить придётся много, потому что сейчас перед ней — растрескавшаяся выжженная почва да раскалённый ветер, что играет сизыми шарами перекати-поля.

Она отправила Гермеса сказать Аиду, что в этом году не спустится к нему. Муж понял: кому, как не ему, незримо стоящему за пультом своего центра управления во время любой заварушки, было не знать, каково сейчас Серединному миру. Да и новая «зверюшка» не желала спокойно сидеть в Тартаре: ворочалась, билась, полыхала пламенем вулканов, вздыбливала землю…

«Так будет лучше, — передал ей Гермес ответ мужа. — Делай, что должно, Весна».

И она делала. Люди возносили благодарственные молитвы Деметре и Коре за долгую пору тепла, за тучный урожай, за зёленеющие поля и рощи.

Лишь через год спустилась в этот раз в своё царство прекрасная Персефона. У входа её встречала только Геката и сходящий с ума от радости Цербер — Ехидна прижила его от Тифона. Даже выползала для этого наружу. Церебр видел свою царицу впервые, но сразу же признал и полюбил всей своей монструозной душой.

Кинув питомцу медовую лепёшку и приласкав змеистые головы, Персефона перевела взгляд на подземную колдунью:

— Полагаю, мой царь занят судами, раз не смог встретить меня? — мягко и с затаённым волнением спросила она.

Сердце сжимало дурное предчувствие — мало ли что могло случиться с Аидом за это время. Он, конечно, бог и Владыка, но царство и так беспокойное, а тут ещё Тифон. И людей, вправду, погибло тогда несчётно, с таким наплывом теней и за год не управиться.

— Да, — неопределённо протянула Геката, — занят. Идём, сама всё увидишь.

Но повела колдунья её в свой замок. Там исходил паром огромный котёл. Геката подманила Персефону ближе, кинула в дымное варево щепоть голубоватого порошка. Сначала жидкость в котле забурлила ещё сильнее, заполнив комнату густым туманом с приятным, чуть горьковатым запахом, но через несколько мгновений поверхность зелья стала идеально ровной. И Персефона увидела то, отчего внутри у неё всё вспыхнуло лесным пожаром: собственного мужа, лихо наяривающего какую-то зеленокожую пышнотелую нимфу. Её волосы, больше похожие на болотную тину, обвивали его как змеи. Мерзавка гортанно стонала, а между стонами — изрекала:

— Зачем тебе эта Кора? Она тощая, подержаться не за что. Она глупая, если думает, что можно покинуть такого мужчину надолго, она…

Персефона не дослушала: сжав кулаки, она отпрянула от котла.

— Отвлеки Аида! Под любым предлогом! — строго, по-владычески, распорядилась она. — Я хочу поговорить с этой тварью один на один.

Геката плотоядно оскалила острые зубки. Уж она-то не была дурой, из тех, кто полагает, будто весна — это цветочки да птичьи трели. Кто думает так, тот никогда не видел весеннюю бурю. И вот сейчас такая намечалась в Подземном царстве.

Геката убралась, а Персефона вновь вернулась к… подглядыванию.

Она заметила, что Аид спешно покинул свою подругу, не озаботившись даже её удовлетворением. И хотя вслед ему неслись недовольные вопли нимфы, Владыка Подземного мира, надо отдать ему должное, даже не оглянулся.

Вот тогда-то Персефона и явилась пред ней.

Незадачливая нимфа всё ещё костерила Владычицу, выпутывая из своих ужасных волос щепки и водоросли.

— Ну, здравствуй, соперница! — почти нежно пропела Персефона, приближаясь к ней.

Та вскинула на неё глаза — болотные, мутные, в куцых ресницах — и хмыкнула:

— О, прибыла царица. Только ты опоздала. Он — мой.

— Да ну, — ласково продолжала Персефона, сейчас, несмотря на свой невысокий рост, она буквально нависла над сидящей на берегу Коцита[2] нимфой, — я тебе его не отдавала.

— Он тебе не вещь, чтобы ты могла его отдать или забрать, — ухмыльнулась нимфа. — И он мой. Ты поймёшь это, когда обнимешь его. Он пропах мной, Минтой, а не тобой, нарциссная богинька.

— Богинька, значит, — этому шипению могли бы позавидовать и стигийские чудовища. — И да, он не вещь, он мой муж, тварь.

По мере того, как Персефона говорила и надвигалась, голос её креп, а сама она — будто увеличивалась в размерах.

— Как ты посмела коснуться моего мужа, мерзавка?! — звонкая пощёчина обожгла пухлую щёку Минты. — Ты! Недостойная быть даже прахом у его ног!

И тут Минта испугалась, поползла прочь. Но делать это становилось всё сложнее — руки превращались в стебли, волосы — рассыпались мелкой листвой, ноги вросли в землю.

Из Минты получилась отличная трава, пряно и свежо пахнущая, с нежными цветами — светло-сиреневыми, оранжево-коралловыми, серебристо-зелёная.

«Мята», — словно жаловалась она, тихо колышась.

— Ещё как мята, — ехидно отозвалась Персефона и стала собирать букет.

Когда Аид, всклоченный и немного растерянный, в одетом наперекосяк хитоне, ворвался, наконец, в их общую спальню, Персефона ждала его, как и полагается добропорядочной жене: сидела у стены, плела венок и тихонько напевала.

Вскинув на мужа, — признаться, немного ошарашенного, — чистый, как умытая утренней росой зелень, — взгляд, она нежно улыбнулась, возложила на свои огненные волосы венок (почему цветы в нём не вяли?) и встала навстречу.

Взяла за руку, заглянула в глаза.

— Мне идёт, мой царь? — тихо спросила она, коснувшись тонкими пальцами венка.

— Тебе идёт всё, моя Весна, — сказал он, сгребая её в охапку. — Но куда лучше без всего.

И начал потихоньку избавлять её от одежды. Но Персефоне удалось вывернуться и чуть отстраниться от него:

— Тебе нравится запах этих цветов, мой царь? — сказала она, снова указывая на свой венок.

— Нет, Весна, — Аид уже начинал злиться, — он слишком навязчив. Из-за него я не слышу твоего нежного аромата.

— Навязчив? — удивлённо переспросила Персефона, избавляясь, наконец, от его объятий и отходя. — Разве? Не ты ли наслаждался им целый год, ожидая меня?

Аид всё понял и недобро сощурился.

— Вот как, — мягко начал он, — значит, ты всё знаешь?

Она гордо вскинула голову, радуясь, что может сдерживать слёзы. Неважно, что он сейчас с ней сделает — изобьёт, изнасилует, она всё равно скажет:

— Да, я знаю теперь, какие важные дела бывают у Владык.

Он хмыкнул, шагнул к ней, но она выкинула вперёд тонкую руку в предупреждающем жесте: