Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся - Страница 16

— Не подходи, изменник.

Странно, но хрупкая преграда остановила его.

— Как ты мог! Променять меня, меня(!), на неё? — слёзы всё-таки выступили — злые слёзы обиды и унижения. — Но теперь не придётся. Она больше не позарится на чужого мужа. Эта трава, — она швырнула в Аида пучок цветов, — твоя Минта. Наслаждайся ею, а меня — не тронь. Этими руками… что её…

Она задохнулась, сжимая кулаки.

Глаза мужа сверкнули яростью, одним прыжком, как зверь, он настиг её, схватил и впечатал в стену, а потом, зажав тонкие запястья в железном захвате над головой, впился в её губы диким поцелуем.

— Всегда… только ты… — шептал он горячечно, сдирая с неё одежду и осыпая колючими жаркими поцелуями, — я не видел её лица… только твоё…

— Мой… только мой! — задыхаясь, говорила она, жадно отвечая на его поцелуи и бесстыдно стягивая с него хитон. — Никому! Никогда! Убью любую! Уничтожу…

Аид отстранился и заглянул в его глаза, затуманенные сейчас в равной мере гневном и желанием, и вдруг — расплылся в такой довольной улыбке, словно ему только что преподнесли ценный подарок.

— Ты ревнуешь! — радостно констатировал он.

Персефона взревела, вывернулась, схватила стоявшую на столе чашу, где плавали веточки мяты, и запустила в него, как диск.

— Гад! Как ты можешь радоваться! Я и тебя убью!

Аид же, вместо того, чтобы злиться, весело рассмеялся и ловко увернулся от летящего в него снаряда. Чаша разлетелась вдребезги, встретившись со стеной.

Тогда в Аида полетел нож, которым Персефона подрезала стебли цветов.

Аид поймал его налету, откинул прочь, затем — поймал и Персефону: вернее, маленькую эринию, которая кусалась, царапалась, брыкалась, и увлёк её на кровать.

Прижал, впечатал в подушку запястья и навис над ней:

— Собственница! — сказал он. — Царица моя! Владычица! Знай, для меня не существует женщин, кроме тебя. Я, недостойный, оскорбил тебя, коснувшись другую. Но лишь потому, что сходил с ума от тоски по тебе. Она предложила, я взял. Ни я, ни она не стоим твоей божественной злости.

Она высвободила руки, обвила его шею, притянула к себе и прошептала на ухо:

— Не оправдывайся, любимый. Ты Владыка, а не смертный, которого жена застукала с другой.

— Повтори то, что ты сказала? — севшим голосом потребовал он, а глаза его потемнели до цвета самой глубокой бездны.

— Про Владыку? — лукаво спросила она.

— Нет, раньше…

— Любимый, единственный, самый нужный… Никому не отдам… — срывающимся тоном проговорила Персефона, и была зацелована.

В ту ночь он даже позволил Персефоне быть сверху, хотя при этом — крепко, до синяков сжимал её бёдра, контролируя процесс и задавая ритм, — бешеный, рванный, жесткий, причиняющий боль, именно такой, какой был необходим ей, чтобы переплавить клокочущую злость в яркую страсть…

Тогда-то он и поверил, наконец, что любим. И Персефоне довелось видеть удивительное — сияющие тёплым светом глаза подземного Владыки и его счастливую улыбку, делавшую его очень молодым и очень красивым.

Четыре месяца Персефона купалась в любви и обожании, возвращая их в ответ. Прощаться в этот раз было особенно тяжело.

Вернувшись на поверхность, Кора всё ещё жила тем, Подземным, миром. И воздух не казался ей таким сладким, ручейки звонкими, а цветы и вовсе раздражали своей яркостью. Она часто отлучалась в библиотеку Тота, чтобы почитать в тишине, а люди сетовали: весна в этом году холодная.

Коре настолько не было дела ни до чего, что когда Иахе сообщила ей, расчёсывая и вплетая в волосы цветы, что у Афродиты новый любовник, она только хмыкнула:

— Последний что ли.

— О нет! — патетически воскликнула подруга. — В этот раз, похоже, Киприда[3] серьёзно влюблена. Да и видела бы ты этого красавчика! Наш Аполлон ему не чета!

В разговор включились и подбежавшие Фено и Левкиппа. Они наперебой стали рассказывать об Адонисе. Мол, он финикиец. Его прерогатива — летнее цветение, красота, желание. Все-все нимфы влюблены в него, но разве он посмотрит на кого-то, если ему благоволит сама Афродита.

У Коры разболелась голова, а причина восторгов подружек — красивый юный бог — заранее раздражал.

— Представь, он выбрал своим цветком анемон.

Кора только фыркнула:

— Тогда Афродите нужно быть особенно осторожной: анемон — цветок ветреный.

Сказала и ушла, не обращая внимания на шепотки в спину: «Что это с ней?»

Заполучить анемон — просто, вспоминался давний, из прошлой жизни, разговор с матерью, куда сложнее покорить нарцисс.

Он выступил из-за дерева, шагнул ей навстречу и вдруг — рухнул на колени.

— Кто ты, о, совершенство? — юный бог тянул к ней руки.

Кора даже усмехнулась: они в чём-то похожи — у юноши тоже ярко-зелёные глаза, а в волосах — золото и медь играют взапуски. Он мог бы быть сыном Деметры и её братом.

— Кора, богиня Весны, — представилась она, немного смущаясь столь пристального внимания.

Незнакомец был очень красив, настолько, что даже яркий Аполлон померк бы на его фоне. Но, на взгляд Персефоны, слишком утончённо-нежный. Ей нравились более мрачные и мужественные. Вернее, один.

— Встань, — сказала она и склонилась, чтобы помочь ему подняться. Коре было неловко, что этот юноша протирает колени перед ней.

— Разве я смею стоять в присутствии такой красоты.

Но всё-таки поднялся.

Он оказался немногим выше её, не приходилось задирать голову, как с Аидом. Она видела глаза юноши и видела в них искренний восторг.

— Я Адонис, — проговорил он, так важно, будто сделал ей подарок, — тебе, наверное, говорили обо мне.

О да, хотелось воскликнуть, уши прожужжали.

— Кое-что слышала, — ответила она нейтрально, — а ты обо мне?

— Слышал, что тебя похитил царь Подземного мира и вынудил быть его женой. Это ужасно.

— Это лучшее, что случилось со мной за всю жизнь. Для любой богини — честь быть женой Владыки.

— Но там же нет солнца, цветов. Я бы не смог.

— Аида и не интересуют юноши, за этим — тебе на Олимп.

— Ты удивительная, — сказал Адонис, он стоял, опираясь спиной о дерево и крутил травинку в тонких пальцах, — и очень красивая. Даже лучше Афродиты.

Кора оглянулась: так и есть — из кустов прочь метнулась птаха. Наверное, соглядатай Киприды. Стало дурно — вот с кем она бы не хотела враждовать.

Кора спешно попрощалась с Адонисом, сославшись на важные дела, и убежала в свой домик — ещё в девичестве подаренный ей Деметрой, и стоящий среди лугов и цветущих рощ. Здесь, плеснув ключевой водой на лицо, чтобы прийти в себя, села сочинять послание Афродите. Нужно всё объяснить — богиня любви не так уж и глупа, как о ней думают. Кора не претендует на её Адониса и за язык его не тянула — сравнивать их.

Письмо получилось немного резким, но Кора была раздражена. Она призвала Гермеса и вручила ему послание. Тот умчался, быстрее ветра, но вскоре вернулся.

— Она даже читать не стала. Выкинула в очаг. Рвёт и мечет. Уже Адонису разнос устроила. Мальчишка на коленях ползает, прощения просит. Говорит: ты его какими-то подземными зельями одурманила, вот он и назвал тебя Прекраснейшей.

При этом сам Гермес смотрел на неё так, что было видно — полностью согласен с Адонисом.

Но она думала о другом — о некрасивом брошенном муже самой красивой и ветреной богини Олимпа.

— Бедный Гефест, — пробормотала она.

— Ты лучше бы себя пожалела, — сказал Гермес. — Киприда в гневе страшна и способна на любую подлость.

Кора мотнула головой — рыжие волосы живым пламенем разлились по хрупким плечам и узкой спине, ниспадая до самых бедёр, окутывая её тонкую фигурку, словно медный пеплос.