Самое трудное испытание (СИ) - "Elle D." - Страница 17

«Ты не вырвешься», — сказал в ту ночь Фернан Риверте, так же, как скажет Рауль Хименес четырнадцать лет спустя. Не пытайся. Оставь надежду.

Спасения отсюда нет.

Уилл попытался подняться на ноги. Это не сразу ему удалось: колени подкашивались, хотя хмель выветрился полностью. Голову словно набили тряпьем и чугуном: она была неимоверно тяжелой и пустой одновременно. Кровь гулко пульсировала в висках и за глазами. «Почему? — подумал Уилл. — Почему прошло столько лет, а я ни разу об этом не вспомнил? Ни разу не задумался, что на самом деле произошло между нами в ту ненастную ночь, нашу первую ночь в Даккаре…»

В их первую ночь в Даккаре Фернан Риверте изнасиловал Уилла Норана. В ответ Уилл Норан полюбил его глубоко, беззаветно, и пошел за ним на край света.

Потребовалось почти пятнадцать лет и новое насилие, чтобы он понял это.

Уиллу наконец удалось встать. Он едва не сел на кровать, но отшатнули от нее, словно под бархатным покрывалом (тем самым, Господи) притаилось змеиное гнездо. Он выскочил из спальни, точно ошпаренный, проскочил по коридору и, влетев в собственную комнату, бросился на постель. Его била дрожь, такая, что стучали зубы. Уилл сунул в рот край подушки и сцепил челюсти, чтобы не прикусить язык. Прошло какое-то время, прежде чем ему удалось успокоиться. Мысли ворочались туго, словно он внезапно отупел. «Я что, схожу с ума?» — подумал Уилл, и эта мысль почти его не испугала. Возможно, так оно и есть. Возможно, он сошел с ума давным-давно, в ту самую ночь, или сразу после неё, когда остался со своим насильником и вручил ему собственное сердце на золотом блюде.

Четырнадцать лет, подумал Уилл. Четырнадцать лет.

Риверте сказал тогда чистую правду: мне не вырваться.

Уилл выпустил изо рта мокрую от его слюны подушку, сгреб простыню в кулак и пролежал всю ночь в той же позе, в которой бросился на кровать, стискивая кулак и глядя в окно неподвижными, широко раскрытыми, всё видящими глазами.

Утром Уилл не спустился к завтраку. Он слышал, как скрипнула дверь, и знал, что это Риверте заглянул к нему, проверяя, все ли в порядке. Ночью сир граф обнаружил кое-что неприятное у изножья кровати в своей спальне, и сделал собственные далеко идущие выводы: Уилл перепутал комнаты, а потом его стошнило спьяну. Что ж, пусть остается в блаженном неведении, все лучше, чем правда.

Всё на свете было теперь лучше, чем эта ужасная, чудовищная правда, от которой они успешно прятались столько лет.

Риверте решил, что Уилл все ещё спит, и тихо закрыл дверь. Уилл лежал лицом к окну, все так же с распахнутыми глазами, и слушал его удаляющиеся шаги. Надо спуститься вниз. Надо… только зачем? Он не хотел спускаться, не хотел вставать с кровати, вообще двигаться с места. Мысли ворочались так же неповоротливо и лениво. На надо вставать, не надо думать, не надо принимать решения. Риверте сам позаботится обо всем, как всегда. Просто нужно дать ему такую возможность, вручить свою жизнь, как Уилл делал столько, сколько помнил их вместе, только и всего…

Он услышал, как часы внизу гулко пробили полдень, и с усилием оторвал голову от подушки. Если он не спустится и к обеду, Риверте точно придет выяснять, что с ним случилось. А Уиллу казалось невыносимым объясняться с ним, говорить с ним, вообще видеть его. И в то же время он никак не мог этого избежать. Замок Даккар, этот мрачный, холодный, грозный замок, принадлежал графу Риверте. Как и всякий, переступавший его порог.

Уилл машинально заправил в штаны выбившийся край сорочки и вышел из комнаты.

Внизу Риверте не оказалось. Слуга прибирал со стола после завтрака. Уилл уронил взгляд на чистую серебряную тарелку, стоящую по праву рукую от главы стола — там, где он сидел вчера вечером и должен был сидеть сегодня утром. Еда на тарелке Риверте, как заметил Уилл, тоже осталась почти нетронутой. У него не было аппетита? Может, он что-то слышал прошлой ночью? О чем-то догадывается? Уилла охватил страх. Ноги опять подкосились, и он присел на край стула, задев локтем пустой бокал для вина. Бокал соскользнул со столешницы и разбился.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Сир Уильям, вам дурно? — тут же бросился к нему слуга, и Уилл отпрянул, яростно замотав головой.

— Нет, нет! Я в полном порядке. Простите мою неуклюжесть, ради Бога. Я… я вечно все роняю, — добавил он с нервным смешком. Господи, только бы не засмеяться теперь. Уилл ненавидел свою склонность к истерикам, сражался с этим, как только умел, но время от времени жизнь наносила ему такие удары, что он едва справлялся с собой.

Спокойно. Возьми себя в руки. Это случилось много лет назад. Ты ничего не мог сделать тогда и не можешь исправить теперь. Так что просто успокойся и…

И что дальше? У Уилла не было ответа на этот вопрос. В единый миг он напрочь лишился всех существующих в мире ответов.

— Где сир Риверте? — спросил он почти совершенно нормальным голосом, и слуга ответил:

— В библиотеке. Сказал, что будет ждать вас там, когда вы спуститесь.

Уилл кивнул. В библиотеке. Там тоже было кладбище воспоминаний… Кладбище, что за странное слово? Откуда оно взялось? Даккар бережно хранил все хорошее и плохое, что было с ними, но именно хранил, не хоронил… до этого дня.

До этого страшного дня, куда худшего, чем день, когда Уилла изнасиловал асмайский капитан на пиратском судне.

Ладно. Надо что-то решать. Уилл взялся за край стола, оттолкнулся от него и поднялся. Рана на животе снова разболелась, и он поморщился, выходя из столовой и поднимаясь по лестнице в библиотеку.

Риверте был там. Сидел за столом и писал очередное письмо — вероятно, Рикардо, который в очередной раз требовал, чтобы его своенравный полководец подчинился императорскому повелению. А может, кому-то ещё. Уилл вдруг понял, что ему наплевать. Все утратило смысл в единый миг, и, глядя на Фернана Риверте, так спокойно и привычно занимающегося своими повседневными делами, Уилл недоумевал, как он может так вести себя, как может быть так безмятежен. Неужели он не понимает?

Нет. Судя по всему, Фернан Риверте понимает не больше, чем до сих пор понимал Уилл.

— Вы проснулись наконец, — Риверте поднял глаза, бросил перо и встревоженно нахмурился, окидывая Уилла взглядом. — Вам плохо спалось?

— Нет, — сказал Уилл, глядя ему в лицо. — Как обычно.

— Мне показалось… впрочем, ладно. Вы выглядите усталым. И впрямь перебрали вчера, не нужно было позволять вам откупоривать третью бутылку.

Уилл молча сел в кресло напротив стола. Его тело помнило это кресло: жесткое, неудобное, нарочно такое, чтобы сидящему в нем гостю господина графа было некомфортно. Сир Риверте отлично умел манипулировать людьми. В этом он был почти таким же мастером, как и в военном деле.

— Что случилось? — складка, пролёгшая между бровей Риверте, стала резче и глубже, брови почти что сошлись на переносице. — Уилл, что такое?

— Ничего, — сказал Уилл. — Работайте, монсир. Я просто тут посижу, если вы не против.

— Конечно, я не против, что за вопросы. Вы точно в порядке? Может, выйдем на свежий воздух?

Уилл покачал головой и… о Господи… кажется, улыбнулся. Да, он действительно улыбнулся, растягивая губы, точно жженый каучук. Риверте так поразительно спокоен. И так красив. Уилл смотрел на него, словно увидев впервые в жизни — а в некотором смысле и впрямь так и было, — и несмотря на ужас, гнев, тоску, постепенно заполнявшие его оцепеневшую душу, всё равно не мог перестать им любоваться. Это лицо, неприятное и красивое одновременно, густые черные волосы, всегда уложенные именно так, как ему наиболее шло, крепкие пальцы в сверкающих перстнях, плотно сжатые губы, тень темных ресниц на щеках… В нежном свету облачного дня черты Риверте были мягкими и гармоничными, он казался почти юным и все таким же прекрасным, года нисколько его не старили. Уилл любовался им, и любил его, практически боготворил, и ужасался всему этому. Ужасался самому себе от того, что столько лет не понимал, что с ним сделали.