Самое трудное испытание (СИ) - "Elle D." - Страница 16

Они поднялись в жилые покои, и следующие полчаса Уилл с затаенным наслаждением наблюдал, как Риверте шпыняет и отчитывает Гальяну за то, что столовая недостаточно протоплена, а полы в коридорах недостаточно выскоблены. Глядя, как Риверте с необычайно гневным видом демонстрирует Гальяне свой палец, выпачканный в пыли, которую Риверте только что соскоблил с какого-то подоконника, Уилл едва не расхохотался. Ну что за несносный тип этот граф Риверте, в самом деле! А бедный Гальяна терпит его уже столько лет. Уму непостижимо. «Просто он тоже любит его, как и я», — думал Уилл, улыбаясь и глядя на притворно дрожащего и оправдывающегося управляющего. Эта игра между Риверте и его самым верным слугой была старой, как мир, как Большой дуб, и не собиралась меняться. И это тоже успокаивало и внушало надежду на будущее.

Наконец ритуал завершился, Риверте угомонился, и Уилл, ухмыляясь, взял его под руку и втащил в столовую (отлично протопленную, что бы там ни болтал господин граф). За стол они сели рядом, касаясь друг друга коленями, и с большим удовольствием поужинали. Уилл ел в тот вечер с таким аппетитом, какого не замечал за собой уже давно, и весь вечер ловил одобрительные взгляды Риверте, с удовольствием наблюдавшего, как Уилл уминает незатейливую стряпню даккарского повара. Он и правда был страшно голоден. И, по правде, несколько опасался двусмысленных шуток Риверте на сей счет, но граф проявил несвойственную ему деликатность, так что вечер прошел вообще безо всякой неловкости, даже мимолетной. После ужина Уилл утащил Риверте в библиотеку, нашел там подставку для книг, которую когда-то давно перевернул, рассыпав по полу свитки со Священными Руадами, и, вспомнив об этом, прыснул со смеху, но наотрез отказался отвечать на вопрос Риверте, что именно его развеселило. Он вытянул из шкафа книгу наугад — это оказался довольно спорный труд мэтра Гибериуса под названием «О великих и малых народах», как нельзя лучше подходящий для ученой дискуссии двух зрелых мужей за бутылкой хорошего вина. Уилл сунул книгу Риверте, заставил прочесть — это отняло у графа не более получаса, — после чего втянул в спор о том, можно ли считать одни народы по своей природе выше и лучше других, и они проболтали до самой полуночи. Когда часы пробили двенадцать раз, Уилл, раскрасневшийся от азарта, выдохнул и словно очнулся. Риверте, заметив это, с ухмылкой взъерошил волосы у него на макушке.

— Вы устали и, похоже, немного пьяны, — поддразнил он, ни словом не погрешив против истины. — Я бы с вами всю ночь так просидел, но лучше все-таки идите спать. А утром, если ваш пыл не угаснет, продолжим там, где остановились.

— Вы со мной? — вырвалось у Уилла прежде, чем он успел понять, что предлагает.

Риверте был прав, он слегка опьянел от выпитого вина, раз ляпнул такое после того, что было под Большим дубом. Уилл внутренне сжался, но безмятежная улыбка на лице Риверте не дрогнула и не исчезла. Он покачал головой и сказал:

— Пожалуй, не сегодня. Отдохните хорошенько. Ваша спальня там же, где была прежде. Найдете сами?

— Конечно, — пробормотал Уилл, улыбнувшись со смущением и признательностью. И, не удержавшись, быстро поцеловал Риверте тыльную сторону ладони, прежде чем вскочить и выйти вон.

«Что-то происходит, — думал Уилл, идя темным коридором и все так же глупо улыбаясь. — Что-то происходит между нами, и это хорошо». Он нащупал в темноте дверь, повернул бронзовую ручку и шагнул в полутемную комнату, заботливо освещенную заранее расставленными свечами.

Только это была не его комната. Он все-таки промахнулся дверью в темноте — и неудивительно, ведь их с Риверте спальни располагались рядом. И это оказалась спальня Риверте. Небольшая, не очень богато обставленная — Даккар вообще был довольно суров и даже грубоват по сравнению с сианским особняком Риверте и другими замками, где граф бывал гораздо чаще. Комод с зеркалом, круглый столик с парой кресел, большая кровать под балдахином — вот и всё. Широкое окно в дальней стене распахнуто, как в ту ночь, когда Уилл впервые поднялся в эту комнату, услышав доносящиеся сверху звуки неумелой игры на гитаре и жуткое, рвущее душу пение. Уилл усмехнулся, в точности как тогда, перебирая в памяти те события: раздосадованный собственной бездарностью, Риверте вышвырнул гитару в окно, чуть не зашибив ею притаившегося там Уилла. Заметил его, пригласил войти… и Уилл поднялся, не ведая, что идет навстречу своей судьбе. Едва он вошел, как Риверте шагнул к нему, привлек к себе, бросил на кровать и…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И…

Улыбка Уилла застыла. Точно примёрзла к лицу. Ночь была довольно прохладной, но все же не слишком, однако сейчас он вдруг ощутил, как порыв ледяного ветра, ворвавшегося в окно, обдал холодом его лицо, грудь и ноги.

«Ты не вырвешься».

Уилла слегка качнуло. Он шагнул к кровати и безотчетно схватился за столбик, глядя на аккуратно застеленную постель с бархатным покрывалом. Тем самым?… Да, должно быть, тем самым, в Даккаре годами ничего не менялось. На это покрывало Риверте бросил сопротивляющегося Уилла. На этой кровати склонился над ним, усмехаясь хищно и холодно. Уилл пытался отбиться, и тогда Риверте сгреб его запястья и прижал их у него над головой. И сказал:

«Ты не вырвешься. Даже не пытайся.

Даже не пытайся, парень».

— Нет, — сказал Уилл вслух.

Теперь он держался за столбик кровати двумя руками. Его шатало, словно… словно он стоял на корабельной палубе, раскачивающейся под ногами.

«Ты не вырвешься…»

— Нет!

Риверте сжимал его руки. Вдавливал своим телом в постель. Сильная, жесткая рука бесцеремонно рванула на нем рубашку, зашарила по подобравшемуся худому телу. Уилл дрожал, отворачивался, просил отпустить его, но Риверте ответил… что же он тогда ответил?..

«— Пустите меня!

— Обязательно, непременно. Но чуть позже.

— Пустите…

— Как закончу, так и отпущу. Не дергайся, парень…»

И рука, беспощадная большая рука, пробирающаяся между ног. Рывок — и его переворачивают на живот. Твердое мужское естество находит путь в его плоть.

Ты не вырвешься. Я всегда делаю то, что хочу.

— Нет, — прошептал Уилл в третий раз и сполз по столбику кровати вниз, беспомощно цепляясь онемевшими пальцами за гладко отполированную резьбу.

Его вдруг затошнило. Он выпил не настолько много, но внезапно понял, что не может удерживать выпитое в себе. Уилл согнулся пополам, и его вырвало на мягкий ворсистый ковер, тот самый ковер, на который утром он спустил с кровати босые ноги, чувствуя не сильную, но такую постыдную, пугающую боль в заднем проходе. Риверте взял его тело, и Уиллу было больно, и страшно, и стыдно, так стыдно, он чувствовал себя таким оскверненным, что ему не хотелось жить. Почему он об этом забыл? Он помнил Большой дуб и умелые ласки, которыми Риверте утешил его на следующий день, помнил их поцелуй на стене, помнил все хорошее… и напрочь, полностью забыл то плохое, с чего все началось. То ужасное. Отвратительное.

В их самую первую ночь в замке Даккар граф Риверте взял Уилла Норана силой.

«Не силой, — подумал Уилл, вытирая рот дрожащей рукой. — Он предложил мне выбор. Сказал, что остановится, стоит только мне попросить. Но я не попросил… Я же должен был забраться к нему в постель и зарезать его во сне, как мне приказал Роберт. Так что я не попросил отпустить меня… просто не мог… Он не виноват…»

«Он виноват», — возразил в его голове холодный, оглушительного громкий и чудовищно бесстрастный голос; голос, которого Уилл Норан не слышал уже много лет. Он был взрослым мужчиной, а ты — испуганным мальчиком вдали от дома. Ты был ребенком. Сам считал себя уже взрослым, но вовсе не был таковым. И Риверте, с его опытом, проницательностью и умом, прекрасно видел это. Он смущал тебя, дразнил и завлекал долгими неделями, прежде чем ты не размяк достаточно, чтобы прийти к нему и остаться с ним, несмотря на страх. Да, как раз накануне он узнал о вашем с Робертом заговоре против него, и разозлился. Но это не причина. Это не оправдание. Если он заподозрил тебя в предательстве, ему следовало тебя убить — обезглавить или повесить, смотря чего ты заслуживал, по его беспристрастному мнению. Но не насиловать. Не швырять семнадцатилетнего девственного юношу на постель, не вдавливать своим телом, не предлагать невозможный выбор, словно в насмешку…