Марья-царевна из Детской Областной (СИ) - Баштовая Ксения Николаевна - Страница 35

— А эта гадюка подколодная что здесь делает?! — зло прохрипел хозяин.

Советник тонко улыбнулся:

— И я рад тебя видеть, царский ловчий. Здоровья желать не буду, и без меня справишься.

— Не был бы ты с царем, на двор бы тебя не пустил! Ноги бы твоей здесь не было!

— Хорошо, что я все-таки с царем, правда? — хмыкнул Змей, проходя в ворота вслед за правителем и — Маша готова была в этом поклясться! — специально задев плечом Соловья. Да так сильно, что тот отступил на шаг и ударился спиной о распахнутую створку.

— Аспид проклятый! — прохрипел ловчий.

— За что вы… ты его так не любишь? — не удержалась от вопроса Маша.

— Да ты на рожу его самодовольную глянь! — не выдержал Соловей. — Только и может, что по бабам шляться да фертом стоять, индюк напыщенный!

Змей даже не оглянулся:

— Не всем же на сырых дубах сидеть и покляпые березы свистом гнуть! — равнодушно бросил он. — Кому-то и головой работать нужно.

— Головой ли?! — фыркнул ловчий.

… Хозяйка — статная женщина лет сорока, встречала гостей на пороге. Поклонилась в пояс, позвала в горницу.

Стол к приезду царя накрыли, что называется, от души: на алой скатерти, постеленной поверх зеленой были расставлены многочисленные блюда, тарелки. Чего здесь только не было, пироги, жаренные фазаны, блины, оладьи, многочисленные мясные яства…

Маша, честно говоря, была против того, чтобы больной сидел за общим столом — ему постельный режим необходим! — но кто ж ее будет слушать?

Совесть удалось успокоить тем, что Соловью уже явственно было лучше, на поправку он уже пошел… Не привязывать же его к кровати, в самом деле! А когда обед закончится, можно будет наконец посмотреть, что там за травы дала Ягица Кощеевна — или все-таки Баба-Яга? — и найти нужные. Будет весело, если они там никак не обозначены и не пописаны. Какую-нибудь там мяту-мелису Маша еще отличит, а если запаха нет и она вся посечена мелко, что тогда делать?

Будем надеяться, что рубленных поганок в сумке нет. А то напоишь отваром пациента — и так неудобно получится…

Кощея посадили во главу стола. Машу — по правую руку от него. Чуть дальше уселись хозяин с хозяйкой, трое сыновей… Змея усадили на самом краешке. И тарелку ему поставили с отколотым краем…

— Извини, советник, — оскалил зубы в усмешке Соловей. — Других нет.

— Обнищал ты, ловчий, — легко согласился Огненный Змей. — Скоро по миру с протянутой рукой пойдешь, — потянулся за ломтем хлеба, и легким движением столкнул тарелку на пол. Осколки полетели в разные стороны. — Надо же, какой я неловкий!

Соловей скрежетнул зубами и хрипло приказал чернавке:

— Принеси чистую посуду советнику.

Тарелка на этот раз оказалась новая, глазированная. Но все равно не серебряная, как у царя.

Впрочем, Змей и не собирался на это претендовать.

— А что ж ты, свет — Одихмантьевич, дочерей своих не позвал? Взрослые уже, шестнадцать лет как минуло, могут за общим столом сидеть…

— Уехали они, — резко обронила хозяйка, не дав мужу вымолвить ни слова. — Вернутся через седьмицу.

Слуги сновали вокруг стола, поднося еду, расставляя новые яства.

Губы Змея тронула легкая улыбка:

— А что так, Авдотья Лиховидовна? Пару дней назад ведь еще в Навьгороде были. Куда они так поспешали? Али зло какое приключилось?

— Говори, да не заговаривайся, советник! — прищурилась женщина. — Я ведь могу и вспомнить, что поляницей была. А рука у меня тяжелая.

— Что ты, Авдотья Лиховидовна? Разве я посмею? — мурлыкнул Змей.

Ответить женщина не успела.

— Хватит скоморошествовать, советник! — зло бросил Кощей, которому надоела эта скрытая за вежливыми словами перебранка.

Огненный Змей покорно опустил глаза к тарелке, всем своим видом показывая смирение. Ловчему можно слово поперек сказать — с царем не поспоришь.

Маша покосилась на Соловьевичей. Парни усиленно изображали пай-мальчиков и в разговор не вмешивались. Будто и не они вчера пытались ее задирать!

Воды Пучай-реки были неспокойны. Серые волны жадно лизали темные берега, выкидывали пенящиеся ядом барашки.

Невидимая граница между Навью и Пеклом была тонка как никогда, зияла прорешинами… Казалось, приглядись — и узришь тонкие ручейки силы, просачивающиеся в Пекло сквозь дыры между мирами. Еще пара-тройка дыр в защите — и на земли соседнего царства хлынут орды подданных Нияна. Осталось немного, осталось совсем чуть-чуть…

Да, Мировое Древо пока стоит, пока крепко. Но ведь не обязательно, чтоб оно полностью сгнило к моменту нашествия. Ему ведь можно будет помочь, уже ступив на земли Нави. И взмахнет мечом Маровит, и выдохнет языки мертвого пламени Злодий… И сколько тогда устоят корни?

А не будет их — как скоро рухнет ствол, прошивший Явь, когда посыпется крона в Прави?

Укутанный в истлевший балахон умрун медленно прошелся по берегу. Советник сегодня не прилетит, ему здесь делать нечего.

Ниян-Пекленец поручения прибыть на берег Пучая сегодня не давал, но что-то влекло посланника царя мертвых сюда, к границе между миром магии и миром мертвых…

Противоположный берег был скрыт за туманом — дрожащим, неверным, выплевывающим серые щупальца… В мареве возникали смутные фигуры, похожие на спешащих в Явь намноев или дрекавацев, решивших напомнить о себе родителям… Ни до одного из берегов они не доберутся, рассеются раньше, чем десяток шагов сделают, но их появление почему-то отдавалось подобием тревожной боли в груди — там, где когда-то было сердце…

Умрун шагнул к самой реке. Серые, дымные воды уже почти касались подола черного истрепанного савана.

Что-то звало туда, на другой берег. Шептало тихим ветром, обжигало истлевшую кожу, веяло забытым запахом цветов, которых нет и никогда не было в Пекле…

И привкус горечи на губах появился… Привкус, которого не могло никогда быть…

На потрескавшейся, выжженной земле извивалась поземкой багровая пыль. Из крошечных щелей вырывались мелкие огоньки. Ледяные, не обжигающие, не способные причинить вред мертвецам…

Синеватая искра упала на подол истрепанного савана, просочился сквозь сизые нити, упала на землю, и умрун придавил ее носком тяжелого черного сапога.

Толка в этом не было — что может здесь, в Пекле, загореться? Все уже давно мертво! — но сохранившиеся от прошедшей жизни привычки порой давали о себе знать.

Он не помнил, кем он был при жизни, за какие грехи из Яви попал в Пекло, почему не пустили в светлый Ирий. Прошлое истлело вместе с телом, захороненным где-то там много дней — месяцев — лет — веков назад. Когда он испустил последний вздох? Вчера? Или еще до Сотворения Мира?

Только Пекленец да жена его, Ния, могут дать ответ, но вряд ли они что-нибудь скажут своему слуге. Да и никто никогда и не посмеет правителям даже в глаза взглянуть, не то, что вопрос задать.

Алое сияние разлилось в паре саженей от реки и из зарева выступила темная фигура:

— Правитель требует тебя.

— Иду, — хрипло обронил умрун.

Новые приказы, новые поручения…

Пекленец каждому из челяди задание найдет. Без работы ни один не останется.

Умрун шагнул в алое марево вслед за посланником, механически поправив костлявой рукой выбившуюся из-под низко надвинутого капюшона седую прядь волос.

Дальнейший обед проходил в молчании. Царь лишь раз спросил Соловья о здоровье, тот отделался общими фразами, и тут бы Маше вмешаться, напомнить, что она врач, но первый миг она пропустила, а дальше уже бессмысленно было.

Нет, ну в самом деле, не бегать же вокруг стола и не пытаться в рот ловчему заглянуть! Кто ж ей сейчас осмотр провести даст?!

Лишь когда Кощей встал из-за стола, а за ним поднялись и все остальные, Маша поняла, что — все! Другого шанса не будет. И если она хочет все-таки выполнить свои непосредственные обязанности — о возрастном цензе сейчас не будем! — то действовать надо быстро и сразу.

Женщина развязала одолженную Ягицей Кощеевной сумку. Та была до краев наполнена легкими холщовыми мешочками. Маша вытащила один наугад: судя по шелесту — действительно травы. Вот только какие?.. К боку пакетика был несколькими стежками пришит обрывок ткани, на котором синими чернилами было написано какое-то подобие рун.