Закон Противоположности (СИ) - Лятошинский Павел - Страница 41

— Зря вы волну поднимаете, — говорю, не до конца осознав, что её словесная метель только-только начала стихать, — дочь ваша при мне ни в чем не нуждается…

— Не хватало ещё, чтоб она нуждалась в чем-то, — вырвалось вместе с недожеванными крошками.

— Да в самом деле, можете не перебивать…

— А чего ты на меня орешь? Я что плохого сказала? Правда глаза режет, но я не из тех, что молчать будут. Стой! Вовка, стой, сказала. Куда пошел? — неслось мне в спину. Я выбежал во двор, сел в машину, запустил двигатель, но куда от нее сбежать, не знал. Очень скоро распахнулась входная дверь, тёща подошла к машине и виновато сказала в приоткрытое окно:

— Вовка, как ребенок. Чего взъелся? Куда собрался на ночь-то глядя? Спать иди. Перенервничал…

Повернул ключ, мотор стих. Я крепко сжал обеими руками руль, протяжно выдохнул, подкатил к потолку глаза, говорю, не глядя на нее:

— Не хочу с вами ругаться, ни с кем ругаться не хочу, но вы же вынуждаете. Очень устал и спать сильно хочу…

— Так бы сразу и сказал…

— Господи, — взмолился я.

— Поняла-поняла. Хотела, чтобы по-человечески всё было, колбаску, сырок порезала. Знать не знала, что все такие нервные стали. Чего, спрашивается, нервничать. Хочешь спать? Так иди, ложись. Кому я тут мешаю… — шипела она себе под нос, удаляясь. Через минуту свет в доме погас, я зашел, лег на диван, мгновенно уснул.

Глава двадцать третья

Глава двадцать третья

Когда мне было пятнадцать лет, я дал себе обещание никогда не жениться и не заводить ни детей, ни собаку, ни даже хомячка, чтобы больше не страдать об утрате. Слова не сдержал и вспомнил об этом сегодня, на четвертый день после рождения сына, потому что сегодня день смерти матери. Глядя на мощеную плиткой площадку возле её могилы понимаю, что это не простая площадка — это моя могила или бабушкина, кому как повезет.

— Мам, я женился, — беззвучно шевелю губами. Ей слов не нужно, она и так поймет, — у меня родился сын. Ты же их видишь, правда? Я тебя не вижу, а ты всё видишь. Ты была бы хорошей бабушкой, ты и так лучшая бабушка и, когда твой внук подрастет, мы приедем вместе и подарим тебе огромный букет роз. Прости, что я редко прихожу. Мне тяжело, но знаю, что ты бережешь меня, и потому ничего плохого не случится. Мне очень тебя не хватает. Была б ты жива, многое было бы по-другому, только ты меня слышала, только ты понимала, а отец… сама знаешь. Всё наладится, теперь у меня есть сын, теперь есть семья, самая настоящая семья. Они меня ждут, должен идти к ним. Прости, ещё раз, прости.

Не оборачиваясь, шел к выходу из кладбища. Душили слезы, но с ними пришла легкость и ощущение безопасности. Телефон, оставленный в машине, звонил шесть раз. Все пропущенные были от Яны. Сразу перезвонил.

— Вов, ну наконец-то, — услышал после первого же гудка, — Вов, здесь совсем не санаторий, давай забирай меня скорее. Вов, ты слышишь?

— Да, слышу, скоро буду.

— Через сколько? Мне с фотографом нужно договориться. Она меня уже достала, три раза заходила. И вещи собраны. Давай, поторопись.

— С каким фотографом?

— Здесь есть фотограф, специальный. Ой, да что я тебе рассказываю? Ты едешь? Просто скажи, да-да, нет-нет, чтобы я понимала.

— Еду, — сухо ответил и посмотрел в зеркало на красные от слез глаза. Скажу, что это слезы счастья, рад их видеть, а ещё больше рад, что её мама-змея, наконец, уберется из моего дома, но об этом не скажу.

Полуденное солнце жарит беспощадно. В восемь утра на градуснике было тридцать, а сейчас, наверное, все сорок градусов в тени. Добирался до роддома час. Глаза уже не красные, но, только выйдя из машины, покрылся потом. Отсоединил ключ от брелока сигнализации, вернулся, завел мотор, поставил кондиционер на минимальную температуру, запер дверные замки, ушел. Очень жарко, пот разъедает глаза. Яна ждала в прохладном холе. На руках у нее спал мой малыш в пёстром шелковом конверте, в ногах сумка, кругом суета, мимо прошла толпа с шариками и огромным плюшевым медведем.

— Наконец-то, — процедила Яна через скривленные губы, — не прошло и года.

— Пробки, что я могу поделать?

— Нужно было раньше выезжать. Вон, видишь, побежали, — она кивнула удаляющемуся медведю, — наше время заняли, придется ещё ждать.

— Может ну её, эту фотосессию?

— Как бы не так. Это же память, Володь, что ты такое говоришь?

— Давай я тебя сфотографирую.

— Нет, это не то. Хочу, чтобы на фото мы были все вместе. Я много прошу?

— Совсем не много, твое желание — закон. Забыла?

— Забыла. Тут другие законы. Какое там желание? Помыться по-человечески, уже достижение.

— Моя ж ты маленькая…

— Держи сынульку, — она небрежно протянула мне младенца, — а я сбегаю, посмотрю что там.

Не успел опомниться, как на руках у меня оказался почти невесомый шелковый сверток. Никогда прежде не держал на руках детей. Краешек ткани ложился ему на лицо. Убрал ткань, пухленькие губки искали во сне грудь, сладко причмокивая, пятнышко на лбу, красные щеки, темные брови. Мой красавец! Чемпион в третьем поколении!

Яна вернулась через минуту с фотографом, стала слева от меня, с широкой улыбкой на лице. Девушка в брюках с большими карманами прицелилась сквозь объектив фотокамеры.

— Так, мамочка с цветами, папочка с ребенком, все улыбаются, — она запнулась, Яна скривилась, — а где цветы?

— Вов, ты не купил цветы?

— Не купил, — отвечаю краснея.

— Не можешь, да, чтобы всё не испортить.

— Сейчас куплю. В чём проблема?

— Проблема в том, — вмешалась фотограф, — что я не собираюсь ждать, пока вы будете выяснять отношения. Стали, улыбаемся. — Она сделала несколько снимков, торопливо повела нас в комнату, скудно украшенную сюжетами советских мультфильмов и воздушными шариками, липкой лентой приклеенными к стене, попросила раздеть сына, он расплакался, сделала несколько снимков, попросила одеть, фотографировала, пока одевали, раздраженно сунула визитку, попросила оплатить сегодня пять тысяч на банковскую карточку, привязанную к номеру телефона на визитке, убежала, а мы пошли к машине.

— Вова, выключи кондиционер. С ума сошел, Мирона же продует.

— Нажми посередине кнопочку, не будет дуть. И почему Мирон? Что за имя такое?

— Имя как имя, мне нравится. А если ты не заметил, то у меня руки твоим сыном заняты, выключи сам. Посмотри на него, вылитый же Мирон. Да и вообще, я рожала, мне и имя выбирать.

— Я как бы тоже причастен к его рождению, могла бы посоветоваться.

— Хорошо, советуюсь. Давай варианты.

— Паша, например, в честь деда.

— Шутишь? У меня плохие ассоциации с этим именем. Нет, спасибо, уж лучше Мирон.

— Ну, значит Мирон, раз ты так решила.

— Да, я так решила. Вези нас с Мироном домой, да поскорее.

— Везу-везу. Мне к этому имени нужно будет привыкнуть. Звучит как дворецкий, — съехидничал я. — Мирон, голубчик, подай-ка барышне лафитник, она зябнет. Так что ли? Может, всё-таки другое имя парню подберем, ему жить с ним. Борис?

— Нет, у бабушки так хряка звали. Тема закрыта. Мирон с греческого означает благоухающий. Понюхай его.

— Не могу, я за рулем.

— Дома понюхаешь. Он же пахнет, как ангел, как, Мирон пахнет, не то, что бабушкин Борька.

— Уговорила. Я почти привык. Ещё сто раз подряд повтори Мирон, и точно не забуду.

Яна гневно толкнула сиденье ногой, спор затих.

Едва машина остановилась напротив ворот, из дома высыпали тёща с девочками и застыли на пороге.

— Ну, слава тебе Господи, — запричитала её мать, — мы тут извелись, все глаза в окошко просмотрели.

— Не то слово, — подхватила Яна, — как же я соскучилась.

Тёща вцепилась в младенца и принялась сюсюкать, пока девочки разрывались, то сжимали в объятиях мать, то подпрыгивали, чтобы разглядеть брата. Меня словно не существовало.

— Проходите в дом, не толпитесь на жаре, — вежливо пригласил всех присутствующих.