Закон Противоположности (СИ) - Лятошинский Павел - Страница 39

— Ничего, — ответил он не колеблясь, — признают сделку ничтожной, стороны вернутся в первоначальное положение. Но, если вещи этой самой не было никогда, то это другое дело. Нужно выяснить, собирался ли человек эту вещь создавать, а если нет, то…

— Предположим, что нет. Не собирался он её создавать, что тогда?

— Не знаю, я же…

— Специалист по недвижимости, — перебил я его с нетерпением, — и всё же, представь такую ситуацию.

— Я такую ситуацию представить не могу. Как так? Если ты что-то покупаешь, молоко, к примеру, то ты, действуя добросовестно и осмотрительно, убедишься, что оно есть и что срок годности не истек, правильно?

— Вроде бы правильно. Но, предположим, молоко не в холодильнике лежит, а где-то там, ты его не видишь, и говоришь продавцу: дайте мне молоко, такое же тоже бывает.

— Бывает.

— Вот. Продавец говорит: с вас сорок три рубля, ты их отдаешь, продавец их кладет в кассу и говорит, что молока нет. Такое бывает же?

— Нет, так не бывает, — сказал он с насмешкой. — Если такую ситуацию представить, то продавец обязан вернуть деньги без лишних разговоров.

— Хорошо, понятно, что так и должно быть, но если продавец отказывается их вернуть, и вообще, выясняется, что он даже не продавец, а, скажем, грузчик.

— Это уже мошенничество, уголовная статья, этими делами занимаются совсем другие ребята, а я…

— Да-да, помню, специалист по недвижимости.

— Если нужно, могу посоветовать опытного адвоката…

— Нет, нет, не нужно, — силясь сохранить хладнокровие, запротестовал я, — смотрел по телевизору передачу, там похожую историю обсуждали, вот и стало интересно, как оно в жизни бывает.

— В жизни всякое бывает. — Игорь протянул мне руку. — Всего доброго. Папе передавай привет.

— Обязательно. Передам, — сказал я, пожал предложенную руку, и мы разошлись.

Быстро шел домой, не оглядываясь. Редкие прохожие укоризненно пялились на меня, кто в упор, кто искоса, словно желая запомнить малейшие детали внешности, может, это и не так, но оборачивались даже собаки. За калиткой тревога только усилилась. Ушами слышал, как бьется собственное сердце и ещё разные шумы, похожие на шелест гальки, уносимой морской волной. Кинул пакет молока на стол, выбежал в зал, забился в кресло так глубоко, как только мог. Мимо, на кухню, прошла Яна. Вернулась, постояла, холодно посмотрела на меня, ушла, не проронив ни слова. Прошло немного времени, она снова пошла на кухню, но уже с малышками. Зазвенела посуда, тихие, почти шепотом, разговоры, звякнула микроволновая печь, опять разговоры, звон посуды, шум воды. Завтрак окончен. Первой из кухни вышла Настя, молча села на диван, глаза бегают от меня к выключенному телевизору и обратно, следом Кира вопрошает взглядом у Насти: почему выключен телевизор, а ещё через пару минут появилась Яна.

— Включи детям мультики, — говорит она.

Протягиваю пульт. Она нажимает кнопку и садится на диван к дочкам, таким чужим для меня и отрешенным. И я для них чужой. Чужой настолько, что они стесняются попросить включить телевизор. Таким же чужим будет для них мой сын, он не будет похожим на её дочек, и наступит день, когда его возненавидят за это. Может, уже ненавидят, а может, я ошибаюсь. Хоть бы ошибался. Хорошо бы ещё решить вопрос со Светкой до того, как меня посадят в тюрьму за мошенничество. И решение, вроде бы, как на поверхности, всего-то нужно вернуть ей деньги, извиниться, разойтись по разным берегам. Но солидной части суммы уже нет, и где взять — не знаю. Отец не поможет. Он удобно устроился, обиделся и сидит на своих мешках с деньгами, лишь бы родному сыну не помогать. А ещё смеет рот на Яну раскрывать, сотню таких Яночек он, видите ли, знает.

За что меня сажать в тюрьму? Следователь найдет за что, ему разницы нет. Статистика важнее, чем судьбы людей. А мне в их статистику попадать никак нельзя. Представляю, как сразу открестится отец, мол, я и раньше говорил, не сын он мне, раз пошел по наклонной. Яна немного подождет, потом подумает, что моложе, чем сейчас, уже не будет, да и детей троих, попробуй, прокорми. А что детей касается, так Яна им нового папу найдет, не мудака, как обычно, а нормального. Я вдруг посмотрел на неё иначе. А ведь она способна на такое. Она вообще способная девушка. Где-то ж деньги взяла, чтобы за роды заплатить? А где, если у меня не просила и почти год, как не работает? У родителей? Как бы не так, родителям её кто помог бы. Так, где же? И кто этот Толя, что от души мне бока за Яночку мял, на клочки разорвать обещался? Единственный человек, который, не смотря ни на что, ждал бы меня из тюрьмы, это мама. Но её нет. А если тебя никто не ждет, так и жить, получается, не за чем. Кем я вернусь оттуда?

Мысли о тюрьме парализуют тело, мышцы сводит на затылке, похолодели суставы, и от этого холода гусиной кожей покрылись руки. Если бы мне сейчас умереть, так от этого всем только лучше будет. Во-первых, меня не посадят в тюрьму, во-вторых, вдовой быть престижней, чем разведенкой с тремя детьми, чей бывший кормит на зоне вшей. А так, погибну трагично, большая скорость, щебень на обочине, занос, встречная фура, слезы раскаяния.

— Тихо, — шикнула Яна на деток, — папа поспать пытается, а вы тут расшумелись.

Я не спал, сидел в кресле с закрытыми глазами и тяжело, прерывисто сопел. Гнался за деньгами, догнал, держу в руках, точнее, в тумбочке, возле кровати, но радости не получаю, что обиднее всего. Хочется пить. Лень встать. Пить холодную воду. Маленькими глотками, смакуя каждую каплю. Наслаждаясь. Другое дело, когда по пояс стоишь в холодном ручье, пусть даже в самую свирепую жару, так там и в голову не придет пить из него, а если и хлебнешь случайно воды, то сразу сплюнешь. Но я не в ручейке стою, я в резиновой лодке, фигурально выражаясь, посреди океана, и ничего, кроме воды, нет, да только каждый глоток не продлевает жизнь, а, напротив, приближает смерть.

— Давай уедем, — сказал я, не открывая глаз, — подальше отсюда, ты же хотела жить в Сочи, давай поедем, прямо сейчас.

— Ты со мной разговариваешь или во сне?

— С тобой.

В ответ она усмехнулась.

— Такой простой. А рожать мне где? В дороге, что ли? — она рассмеялась.

— Что смешного?

— На заднем сидении обычно беременеют, а не рожают. Дурацкая шутка. Прости, прости, прости, безмозглую, ляпнула, не подумала, — оправдывалась она, шлепая себя по губам. Затем продолжила серьезным тоном, — я не против уехать с тобой куда угодно, хоть в затерянный сказочный город, но, давай, месяца через два — три.

— Это слишком долго, будет поздно.

— Что поздно? Курортный сезон меня не интересует. Сам говорил, что Сочи хорош в межсезонье.

— Так и говорил, — ответил я уклончиво, но что ещё я мог сказать? Как объяснить, что счет, возможно, идет на дни или часы, а может и минуты.

— Вов, шел бы ты наверх. Ляг, поспи нормально.

Я подчинился, проспал сутки, но сон совсем не подкрепил. Проснулся слабее, чем засыпал. Огромного усилия стоило подняться, чтобы сходить в туалет. Впрочем, других событий тот день не принес, как и вся последующая неделя.

Шел седьмой день из отведенных доктором семи дней. Яна положила вещи в стиральную машинку, поставила вариться суп. Невозмутимая, как всегда.

— Ты рожать вообще собираешься? — спросил я, глядя на часы. Близился полдень.

— Вообще-то собираюсь, — ответила она не сразу, — а что мне делать, если твой сын не хочет?

— Что значит, не хочет? Доктор сказал надо. Семь дней! Время вышло.

— Подождёте оба. Доварю борщ и поеду рожать.

— Рожать она поедет. Ты ненормальная. Я отказываюсь это понимать, это невозможно. Рожать. Вот сейчас, буквально минутку, только борщ доварит и поедет рожать, — возмущался я себе под нос.

— Нет, конечно, не так сразу. Белье развесить нужно, — в её голосе слышались нотки сарказма. Она меня дразнит.

— Я сейчас не шучу.

— Так и я не шучу. Белье пролежит в машинке до выписки, если я его не повешу.

— Что ты за человек?