Вечность после... (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 63

- Будь моим братом-близнецом! Останься им! Ты мне нужен! Дамиен… - рыдаю.

Спустя мгновение моё лицо уже спрятано на его груди, Дамиен обнимает меня, но так горько и такими горячими слезами я ещё не плакала. Но это, конечно, только кажется: много чего забылось, и хорошо, что память услужливо избавляет от боли, позволяя проживать полноценно такие трепетные моменты, как этот.

- Ну что ты! – его голос хрупок, и в этой хрупкости вся его уязвимость. - Я навсегда с тобой! Ты же знаешь! Мы вместе и это неизменно, - улыбается. - Самая стабильная и непреложная истина в истории мироздания!

Дамиен случайно задевает клавиатуру своего ноутбука, и я успеваю услышать ещё кусок записи:

- Я Адам, - его голос, - эту запись мы делаем для Евы. Она сейчас в больнице, сражается с раком, но обязательно одержит победу. Я в это верю и она тоже.

- Я Элайя, тот мальчик, которого вы отдали в семью судовладельцев - заводов у моих родителей никогда не было, они владели товарными судами, - голос, полный иронии, и с этого дня и он тоже мне знаком.

Руки старухи зажимают рот:

- Это не я, не я тебя им отдала!

- Не беспокойтесь, - снова Дамиен, - это видео не для разбирательств и не для полиции, оно для Евы и только.

- Разбираться уже не с кем, все основные действующие лица уже ушли со сцены: и потенциальные истцы, и вероятный ответчик, - опять усмешка.

Дамиен выключает компьютер, возвращается на мою постель и, не глядя, находит мою руку, сжимает её своей тёплой, сплетает наши пальцы так, что, кажется, их уже не расплести. Он смотрит в одну точку на стене, продолжая крепко держать меня.

- Ребята, я выйду на время, вы хотите побыть наедине? – предлагает неожиданно серьёзный Элайя. Оказывается, он всё-таки может им быть.

- Да, пожалуйста, - тихо соглашается Дамиен.

Как только дверь за Элайя закрывается, рука, сжимающая до этого мою, напрягается ещё сильнее. Дамиен, как и прежде, не смотрит на меня, но я вижу его профиль, и на лице его вулканический взрыв: сожмуренные глаза, сведённые брови и губы, эти несчастные губы, которые так усердно сегодня сжимают, что в них не осталось ни цвета, ни полноты. Дыхание, частое и шумное, выдаёт то, как мужчина, приученный сдерживать эмоции, борется сейчас с ними, призвав при этом все свои силы и ухищрения.

Я жду, пока он справится. Жду, пока найдёт в себе силы посмотреть мне в глаза. И вот, наконец, это происходит: он поворачивается. Его взгляд бездна, и ему не нужно слов, чтобы сказать мне то, что хотел бы. Да и нет таких слов, которые могли бы выразить смятение его чувств, все те вихри и волны, что переполняют его любящее сердце.

Нам не нужны слова – мы всегда умели говорить взглядами. И этот диалог двух людей, одураченных жизнью, поломавших один другого, но при этом понявших, осознавших никчёмность жизни друг без друга – самая главная беседа в нашей жизни.

Между точкой в родительском доме, где я рыдаю в подушку и думаю о том, насколько больно будет резать вены, потому что не хочу жить, разбитой Дамиеном дверью, за которой он скрылся на годы купаться в своей боли в одиночку, и этой больничной палатой пролегает гигантская впадина, до краёв наполненная страхами, болями, терзаниями, обидами, отчаянием и безысходностью. А ведь мы могли бы прожить все эти дни в объятиях друг друга. В моей жизни не было бы тошнотворного конъюнктурщика мужа-китайца, изредка занимающегося сексом со мной по ночам, а после пишущего электронные письма своей невесте, ждущей удачного окончания его эмиграционной эпопеи. В жизни Дамиена не случилось бы Мелании, не было бы Дариуса, но были бы пятеро других мальчиков и девочек, по венам которых бежала бы наша с Дамиеном, такая, оказывается, безопасная для детей кровь. Не было бы аварий, наездов и прочих катастроф в нашей жизни: я была бы здоровой, красивой, полноценной, и сейчас мы, наверное, спорили бы с моим ненасытным мужем по поводу шестого ребёнка, на которого я, конечно же, всё равно бы согласилась.

Всё было бы именно так, а не иначе, не так ли?

Я смотрю на красивое лицо человека, который никогда не был моим братом, но всегда – любимым мужчиной:

- Ты около месяца уже знаешь об этом, ведь так?

- Да, - кивает. - С тех пор, как выяснил твою группу крови.

- Я почувствовала.

Мы некоторое время молчим, я прислушиваюсь к ощущениям: Дамиен держит мою руку в своей и большим пальцем скорее машинально, нежели осознанно поглаживает тыльную сторону моей ладони.

- О чём ты думаешь? – внезапно спрашивает.

- О сексе.

- Сейчас? О сексе?

- Судя по последним эпизодам и, особенно, учитывая, где они происходили и при каких обстоятельствах, ты, видимо, действительно очень ограничивал себя прежде.

- Боже, Ева… - Дамиен почти истерично смеётся, наклонив голову и закрыв глаза рукой. - Только ты способна думать о подобных вещах в такие моменты!

Его смех похож на выброс энергии – с чувством и от души. Он как гигантский молодой вулкан, который слишком долго сдерживался, и вот, наконец, его прорвало, и полилась раскалённая лава.

Пусть смеётся, пусть ему станет легче. И мне когда-нибудь станет легче. Наверное.

- Ева… - выдавливает сквозь смех, затем, успокоившись, косит в мою сторону своими бунтарскими глазами, - знаешь, а ты права! О чём ещё говорить, если не об этом. Особенно, – делает паузу, подняв палец кверху, - сейчас! Когда выйдем отсюда, я тебе покажу, в чём именно я себе отказывал!

И взгляд хитрющий. Сейчас, в лучах яркого солнечного света, редкий случай, когда можно видеть настоящий цвет его глаз – зелёный. И эта зелень обещает очень многое. Настолько, что где-то в недрах меня, в самой что ни на есть глубине, поднимается волна. Да что там! Это больше похоже на цунами. И мне не до смеха и не до шуток – я хочу его. Причём, как уже заведено, прямо здесь. И желательно прямо сейчас.

Дамиен мгновенно улавливает мой настрой:

- Дома! Дома я буду делать с тобой ужасные, грязные вещи. И ты будешь умолять меня остановиться… можешь, кстати, подумать над своим safe word, - в этот момент его глаза так натурально сощуриваются, будто он собирается съесть фунт своего любимого мороженого с арахисовым шоколадом.

- Что, - говорю, - у проституток своих научился?

Он мгновенно трезвеет, игривость и страстность сменяются раздражением:

- Ева! – почти кричит.

- На меня нельзя повышать голос: я тут больная лежу. И мы в госпитале, между прочим. Скажи-ка лучше, а с НЕЙ ты был как со мной – ванильным или как с проститутками - диким?

Скорее всего, я дура, раз задаю такие вопросы. Но я в последнее время совершенно разучилась сдерживаться. Когда ты болен, а рядом есть близкий, во всём потакающий и сдувающий всякую пылинку с тебя человек, да ещё если он и любит настолько слепо, как Дамиен, ты становишься разбалованной и начинаешь дерзить.

Но с Дамиеном такие номера не проходят:

- Ева, - и это «Ева» произнесено как судебное постановление, – ты сейчас закрываешь эту тему и больше никогда её не поднимаешь!

Он резкий и жёсткий. Безапелляционный. Но я всё-таки в тысячу раз слабее его, причём во всех смыслах, поэтому он быстро смягчается:

- Я же не думаю о твоём придурочном «Хуане» с маленьким членом! Вот и ты не думай о том, о чём глупо думать.

И ещё через секунду, снова поменявшись в лице, искренне и заглядывая в самую глубь меня, с чувством признаётся:

- Ева, я чуть не сдох, когда отец сказал о твоей свадьбе!

Максимально приближает своё лицо к моему, но сохраняет дистанцию, чтобы иметь возможность чётко видеть глаза:

- Знаешь, как тяжело осознавать, что детство в прошлом, и Ева выходит замуж не понарошку, а по-взрослому? С печатями и спальней? Я даже не знаю, что было больнее: первое или второе! В ту ночь я впервые попробовал героин, Ева.

- Помогло?

- Нет.

Возвращается в своё прежнее положение и отводит глаза.

- Ты хотел быть первым и последним, - вспоминаю вслух и чувствую, как слёзы ползут по моим щекам.