В огне революции
(Мария Спиридонова, Лариса Рейснер) - Майорова Елена Ивановна - Страница 49

И вот, наконец, долгожданная встреча. Все было так возвышенно и прекрасно в письмах, но действительность оказалась пошлой и уродливой — поэт Гафиз привел свою Лери в дешевые «нумера» на Гороховой. Позже, желая показать, что унижение не только ее не унизило (смирение паче гордости!), но даже возвысило духовно, Лариса вспоминала: «Я так его любила, что пошла бы куда угодно». Это его она ждала, о нем напыщенно и безвкусно писала в эпигонской драме «Атлантида»: «Ты дивный, совершенный в гордости своей красоты, обнял меня и остановил дыхание моих уст, прекрасного пламенного рта, разве не знала я тогда вечности, в одно мгновение найденной и забытой…».

Он тоже в восторге от этой новой победы, она дала мощный импульс его творчеству:

Лирические переживания занимали все мысли Ларисы.

Между тем, в стране намечались большие политические преобразования. Большевики, ратовавшие за создание правительства, полностью состоящего из социалистов, а также за немедленный выход России из войны, стремились отнять власть у Керенского и передать съезду Советов. Съезд должен был быть созван в октябре 1917 года.

Керенский принял решение закрыть газеты большевиков, приказал арестовать большевистских лидеров, собирался отправить войска Петроградского гарнизона, который считался ненадежным, обратно на фронт. Военно-революционный комитет Советов, в котором большинство составляли ленинцы, готовился к захвату власти от имени будущего съезда.

«Керенский точно лишился всякого понимания, — писала в дневнике Зинаида Гиппиус. — Он под перекрестными влияниями. Поддается всем чуть не по-женски. Развратился и бытовым образом. Завел (живет — в Зимнем Дворце!) "придворные" порядки, что отзывается несчастным мещанством, parvenu.

Он никогда не был умен, но, кажется, и гениальная интуиция покинула его, когда прошли праздничные, медовые дни прекраснодушия и наступили суровые (ой, какие суровые!) будни. И опьянел он… не от власти, а от «успеха» в смысле шаляпинском. А тут еще, вероятно, и чувство, что «идет книзу». Он не видит людей. Положим, этого у него и раньше не было, а теперь он окончательно ослеп (теперь, когда ему надо выбирать людей!). Да, ведь еще 14 марта, когда Керенский был у нас впервые министром (юстиции тогда), в нем уже чувствовалась, абсолютно неуловимая, перемена. Что это было? Что-то… И это "что-то" разрослось… Керенский был тем, чем был в начале революции. И Керенский сейчас — малодушный и несознательный человек; а так как фактически он стоит наверху — то в падении России на дно кровавого рва повинен — он», — негодовала 3. Гиппиус.

После июльских дней Временному правительству удалось подчинить себе Советы, которые послушно исполняли его волю. Острый конфликт между ними возник из-за вопроса о судьбе царской семьи. Временное правительство и Керенский намеревались выслать Николая II и его семью в Англию. Но Совет, идя навстречу стремлениям народных масс судить Николая II за его преступления против народа, воспрепятствовала отправке царской семьи за границу. Комиссары Петроградского Совета арестовали Николая в Могилеве, а в Царском селе под домашний арест взяты его жена и дети.

Положение Временного правительства становилось все более непрочным. В стране углублялась хозяйственная разруха: быстро росла инфляция, катастрофически падало производство, реальной становилась опасность надвигавшегося голода. В деревнях начались массовые погромы помещичьих усадеб, захваты крестьянами не только помещичьих, но и церковных земель, поступали сведения об убийствах помещиков и даже церковнослужителей. Солдаты устали от войны. На фронте участились братания солдат обеих воюющих сторон. Фронт по существу разваливался. Резко возросло дезертирство, с позиций снимались целые воинские части: солдаты спешили домой, чтобы успеть к разделу помещичьих земель.

Февральская революция разрушила старые государственные структуры, но не смогла создать прочной и авторитетной власти. Временное правительство все более теряло контроль над положением в стране и уже не в состоянии было справиться с растущей разрухой, полным расстройством финансовой системы, развалом фронта. Министры Временного правительства, будучи высокообразованными интеллигентами, блестящими ораторами и публицистами, оказались неважными политиками и плохими администраторами, оторванными от реальной действительности и плохо знавшими ее.

Перемены были неизбежны.

В 11 часов вечера 7 ноября 1917 года был захвачен Зимний дворец, резиденция правительства Керенского.

Впоследствии возникли слухи, что Лариса Рейснер принимала в этих событиях непосредственное участие. Но вряд ли стоит верить легенде, что это она, в кожанке и с маузером на боку, дала команду стрелять по Зимнему из орудий крейсера «Аврора». Девушку в это время волновало совсем другое.

Сегодня все чаще высказывается мнение, что главным организатором Октябрьского переворота был Лев Троцкий. Человек творческий, чрезвычайно умный, он умудрялся управлять революционным хаосом и искал только власти. Большевики с «дореволюционным стажем» считали его новичком и выскочкой, что не помешало талантливому Льву «продавить» вооруженное восстание, второй завершающий день которого совпал с его 38 днем рождения. Даже его непримиримый враг Сталин вынужден был признать; «Умелой постановкой работы Военно-революционного комитета и привлечением Петроградского гарнизона на сторону революции мы обязаны прежде всего и главным образом товарищу Троцкому».

Зинаида Гиппиус вспоминала: «Обстрел был из тяжелых орудий, но не с «Авроры», которая уверяет, что стреляла холостыми, как сигнал, ибо, говорит, если б не холостыми, то Дворец превратился бы в развалины. Юнкера и женщины защищались от напирающих сзади солдатских банд, как могли (и перебили же их), пока министры не решили прекратить это бесплодие кровавое. И все равно инсургенты проникли уже внутрь предательством. Когда же хлынули «революционные» (тьфу, тьфу!) войска, Кексгольмский полк и еще какие-то, — они прямо принялись за грабеж и разрушение, ломали, били кладовые, вытаскивали серебро; чего не могли унести — то уничтожали: давили дорогой фарфор, резали ковры, изрезали и проткнули портрет Серова, наконец, добрались до винного погреба…

Нет, слишком стыдно писать… Но надо все знать: женский батальон, израненный, затащили в Павловские казармы и там поголовно изнасиловали…[19] Все газеты оставшиеся, (3/4 запрещены), вплоть до «Нов. Жизни», отмежевываются от большевиков, хотя и в разных степенях».

Раскольников, как и Лариса, не принимал никакого участия в судьбоносных событиях, но по уважительной причине. Выступая с речью на митинге, он простудился и слег в постель. 26 октября его разбудило известие: ночью рабочие и кронштадтские матросы — без него! — взяли Зимний и арестовали Временное правительство.

Свержение Правительства не улучшило положения в городе. «В прошлом месяце при режиме Керенского было отмечено сокращение нормы выдачи хлеба — с 2 фунтов в день до 1 фунта, затем до половины фунта, четверти фунта, и, в последнюю неделю, нет хлеба вообще». Вера Булич, впоследствии литературный критик, представительница первой волны пореволюционной российской эмиграции в Финляндии, в то время — начинающая поэтесса вспоминала: «…Петербург при большевиках. Темные, угрюмые дни, бесконечные очереди, перебегающие из дома в дом — зловещим шепотом — слухи, хлеб, развешенный на почтовых весах с точностью до одного грамма (по 50 гр. на человека), ночами — дежурства на лестнице в темноте и тишине, неосвещенные улицы, шальные пули, сбивающие со стен штукатурку, настороженность, тревога, опустошенное ожидание». Ей вторит Нина Ивановна Гаген-Торн, советский этнограф, историк, фольклорист, писатель-мемуарист и поэтесса: «Город в те времена был пуст. Почти не дымили заводы. Небо стало прозрачным. Извозчики вывелись, а машины — не завелись еще. Только пролетали грузовики да изредка позванивали трамваи. На мостовых, между булыжниками, пробивалась трава. Стены домов были заклеены газетами, объявлениями и приказами Петрокоммуны. Пешеходы останавливались и читали все весьма внимательно. Особенно в очередях, выстраивающихся у немногих, не забитых досками магазинов — за продовольственными пайками. На забитые окна наклеивали нарядные плакаты или афиши».