Лезвие сна - де Линт Чарльз - Страница 25

– Здорово! – закричал Алан, как только они оказались на тротуаре перед зданием галереи. – Ты справилась!

Иззи ответила на его дружеское объятие, но в душе вовсе не испытывала таких же бурных эмоций.

– В чем дело, Иззи? Я думал, ты будешь прыгать от радости.

– Я рада.

– Но?..

Иззи неуверенно улыбнулась:

– Просто мне кажется, что мои работы приняли исключительно из-за Рашкина. Словно картины ценятся только потому, что выполнены в его мастерской и под его руководством.

Алан тряхнул головой:

– Ну и ну. Погоди-ка минутку...

– Нет. Ты слышал, что она сказала. Она считала эти картины слишком похожими на работы Рашкина, чтобы выставлять их в галерее, пока я не сказала, что беру у него уроки.

– И что из этого? – спросил Алан. – Иззи, не обращай внимания. Какое имеет значение, что именно тебе помогло? Ты представляешь, насколько трудно добиться, чтобы работы новичка выставили в приличной галерее?

– Я понимаю. Но всё же...

– И кроме того, еще одно. В конечном счете, люди будут покупать твои картины благодаря твоему таланту и тому, что ты в них вложила, а не благодаря их сходству с картинами Рашкина.

– Ты действительно так думаешь?

– Я знаю это. Кэти не единственный твой поклонник.

– Нет, – согласилась Иззи. – Но она самая преданная из всех.

Они одновременно улыбнулись, вспомнив, как горячо превозносит Кэти работы своих друзей, особенно творения Иззи.

– С этим я не могу спорить, – сказал Алан. Он открыл дверцу для Иззи, потом обошел машину вокруг и занял место водителя.

– Посмотрим, что будет, когда я ей расскажу, – порадовалась Иззи, предвкушая реакцию подруги на это известие.

Она скользнула на сиденье и захлопнула дверцу:

– Кэти обрадуется до смерти.

– Ну вот, теперь лучше. Я уже стал опасаться, что ты лишилась своего оптимизма.

– А ты слышал, что сказала Альбина напоследок? – весело спросила Иззи. – О моих перспективах?

– Я подумал, она всем так говорит. – Иззи ударила его по руке.

– Эй, – отозвался Алан. – Поосторожнее, я же за рулем!

Иззи показала ему язык, а потом беззаботно откинулась на спинку сиденья. Состояние ее финансов пока не изменилось, но теперь она была уверена, что сможет вместе с Кэти снять квартиру на Уотерхауз-стрит, а это было самым важным. Всё, что ей сейчас требовалось, – это продать хоть одну из выставленных картин, и тогда денег хватит на оплату квартиры за месяц, и еще кое-что останется. Всё устраивается как нельзя лучше.

Но волнения по поводу согласия Альбины выставить работы в галерее «Зеленый человечек» снова охватили Иззи, когда она вернулась домой и посмотрела на эскиз прошлогоднего портрета Рашкина. Алан был прав. В ее руках была плохая карикатура, а не портрет художника. Как же она могла настолько ошибаться?

Конечно, Рашкин был далеко не красавцем, но на рисунке он выглядел просто отвратительно: горгулья в лохмотьях нищего. Художник не отличался высоким ростом, но он вовсе не был карликом. Он, без сомнения, сутулился, но горба на его спине определенно не было. И старомодная поношенная одежда не давала повода изображать его оборванцем. Она нарисовала портрет какого-то тролля, а не человека.

Иззи постаралась восстановить в памяти тот день, когда впервые увидела художника, занятого кормлением голубей на ступенях собора, и перед ее мысленным взором возник тот Рашкин, которого она хорошо знала. Но в то же время что-то неуловимое ускользало из ее памяти при взгляде на карандашный набросок. Иззи не замечала за собой склонности к преувеличениям, которыми грешил ее рисунок, но ежедневное общение с человеком не могло устранить горб со спины или исправить уродливую внешность и сходство с троллем. Оставалось только одно объяснение: Рашкин действительно так выглядел в момент их первой встречи, но с тех пор сильно изменился.

«Даже не так, – решила Иззи, сравнивая рисунок с тем Рашкиным, которого она видела утром. – Он не просто изменился, а полностью трансформировался».

Она еще долго смотрела на листок с карандашным наброском, а потом откинула его в сторону. Рашкин не менялся. Тот день, когда она сделала набросок, был для нее не самым удачным из-за трудных занятий. И рисунок она делала по памяти, а не с натуры. Бог свидетель, Рашкин – странная личность. Нетрудно было поддаться плохому настроению и вместо портрета сделать карикатуру, тем более что видела она художника только один раз и при странных обстоятельствах.

После таких размышлений Иззи наконец улыбнулась. Вся история их знакомства и последующих отношений сплошь состояла из странностей. Но, прежде чем Иззи успела как следует развить эту мысль, вернулась Кэти. Подруга стала расспрашивать о результатах поездки в галерею, и Иззи пришлось оставить дальнейшие раздумья над загадочным рисунком.

А ночью ей приснился сон, который за последнее время повторялся уже не один раз. Иззи снилось, что она поднимается в студию Рашкина и видит, что все ее работы безнадежно испорчены. Некоторые полотна разорваны на куски, другие – обгорели, и ни одно из них уже нельзя восстановить, даже незаконченную картину на мольберте. Проснувшись, она понимала, что всё это произошло только во сне, что подобные видения вызваны ее подсознательными опасениями за свои творения, что такому страху подвержены почти все люди, создающие что-то своими руками. Некоторым снится, что над их произведениями смеются и издевательски тычут в них пальцами; а она видит свои работы уничтоженными, что является высшей степенью неприятия.

Но впечатление от этого повторяющегося сна почему-то оказывалось глубже, чем от других. Видение было слишком правдоподобным. И хотя Иззи знала, что это всего лишь сон, ей хотелось, чтобы ее подсознание нашло другой способ борьбы с комплексом неполноценности; слишком уж реальным казалось это повторяющееся видение. Каждый раз в таких случаях Иззи просыпалась в подавленном настроении, отказывалась от завтрака и бежала в студию, чтобы окончательно убедиться в сохранности картин.

Рашкин никогда не спрашивал о причинах столь раннего появления и осмотра полотен, а Иззи в свою очередь не рассказывала о снах. Он не страдал от недостатка уверенности в себе и просто не понял бы ее опасений. Да и никто другой тоже. Люди списали бы эти сновидения на некоторую неуверенность в своих силах, но никто не смог бы понять, почему Иззи каждый раз так расстраивалась, даже сознавая, что видела всего лишь сон.

Она и сама не могла объяснить, почему владевшее ею во сне чувство отчаяния продолжало мучить и наяву, окутывая черным облаком страха вплоть до того момента, когда она брала в руки свои работы и убеждалась, что с ними ничего не случилось.

Проживание на Уотерхауз-стрит оказалось в точности таким, как обещали Джилли и Кэти. Весь район Нижнего Кроуси был достаточно популярным среди городских художников, музыкантов, актеров, писателей и других представителей богемы, а два квартала этой улицы по обе стороны от Ли-стрит представляли собой некоторое подобие западных окрестностей поселения Гринвич в пору его расцвета. Иззи быстро убедилась в том, что все ее соседи представляют собой единое сообщество: оба квартала целиком состояли из многоквартирных домов с чердаками-студиями и мастерскими, а нижние этажи были отданы под разнообразные кафе, небольшие галереи, магазинчики и музыкальные клубы. В течение первых двух недель жизни на Уотерхауз-стрит она встретила столько родственных душ, сколько не встречала за все свои девятнадцать лет.

– В воздухе этого района днем и ночью царит постоянное возбуждение, – рассказывала она Рашкину через несколько недель после того, как они с Кэти переехали в небольшую квартирку с двумя спальнями напротив дома, где жил Алан. – Это поразительно. Стоит свернуть с Ли-стрит, как чувствуешь прилив творческих сил.

Только переселившись на Уотерхауз-стрит, Иззи ощутила себя частью творческого сообщества. Проживание в Карлзен-холле ее вполне устраивало, но здесь было нечто особенное. Обитателей общежития объединяло только посещение университета. Вне занятий их дороги расходились, а жизненные интересы нередко были совершенно противоположными. Представители богемы с Уотерхауз-стрит, напротив, несмотря на ярко выраженную индивидуальность каждого, были объединены общей непоколебимой уверенностью в успехе творческих начинаний. Они безоговорочно поддерживали друг друга, и это больше всего нравилось Иззи. Никто не считал начинания соседа легкомысленными пустяками и юношескими увлечениями. Даже в три часа ночи можно было найти собеседника и, устроившись на ступенях крыльца, завести серьезный разговор, поделиться своими успехами или найти поддержку в случае приступа меланхолии, которой в той или иной степени было подвержено большинство представителей свободных профессий. Совершенно незнакомые люди могли помочь советом, поддержать порыв вдохновения и быстро становились приятелями.