Корсар (СИ) - Манило Лина - Страница 22

— Поставь на стол. — Голос хриплый, а руки, обнимающие меня за талию, слишком напряжены, почти причиняют боль.

Официант шустро выполняет просьбу, выгружает на стол содержимое подноса и, глядя куда-то в сторону, поспешно удаляется, словно не он разрушил такой волшебный момент. А может быть, правильно сделал, возможно, именно это и нужно было? Мысли путаются, и я всё никак не могу привести в порядок дыхание, лишь утыкаюсь носом в грудь Роджера и вдыхаю аромат зимнего леса, табака и тёплой кожи. Надышаться бы, пока вся магия этого вечера не рассеялась окончательно.

— Извини, совсем забыл, что должны еду принести, — говорит Роджер и пальцем приподнимает мой подбородок, заставляя в глаза смотреть. — Кстати, пять минут, кажется, давно прошли.

А я смотрю на него и понимаю, что вовсе перестала замечать его недостаток, который, уверена, сильно тяготит самого Роджера.

— Вот и хорошо, что прошли.

— И что ты решила?

В его голосе сталь и полная готовность принять любой мой ответ, а мне даже прислушиваться к себе не нужно, чтобы знать его. Неужели он на самом деле думает, что после всего, что он сделал для меня, смогу просто развернуться и уйти? И ведь не потому, что обязанной себя чувствую, а потому, что он единственный человек, которому за долгие годы вообще было до меня дело. А ещё у него потрясающая улыбка.

— А ты до сих пор не понял? — Провожу пальцем по выемке на горле, ключицам, а Роджер вопросительно заламывает бровь, чуть ухмыляясь.

— Мало ли, что я понял, — произносит, целуя меня в макушку. Мне нравится этот невинный жест, от которого чувствую себя в особенной безопасности. — Ты сама скажи, вдруг я ошибаюсь.

— Уважаемый Родион Викторович Мещерский, — начинаю, вытягиваясь по струнке, — торжественно заявляю: никуда вы от меня не денетесь. И вообще, пошли есть, я голодная.

14. Роджер

И она смеётся, целует меня в щёку и направляется к столу, на котором официант — будь он неладен — расставил наш заказ. Услужливый какой, исполнительный, чтоб ему там икалось и не спалось.

Хотя, с другой стороны, я, наверное, должен быть ему благодарен, что завалился сюда. Вовремя он, потому что иначе не знаю, что случилось бы между нами с Евой. Вернее, знаю, но думать об этом нужно поменьше. Чёрт, чуть глаз последний не лопнул от напряжения, когда сдержаться всеми силами пытался и не разорвать её футболку. Это точно было бы лишним. Если уж и начинать что-то, то точно не здесь и не после того, что она пережила, потому что только последние козлы способны воспользоваться расстроенными чувствами девушки. Но, мать их за все места, как же удержаться и снова не начать её целовать?

— Вот это да, — произносит Ева, осматривая тарелки с провизией. — Зачем много-то столько?

Если бы я сам знал ответ на этот вопрос, цены бы мне не было.

— Не смог выбрать. — Пожимаю плечами, и отодвигаю назад стул, помогая ей присесть.

— А с несъеденным, что делать будем? Тут оставим? Или не выйдем, пока тарелки не опустеют? — смеётся, обводя рукой уставленный провизией стол.

— Разберёмся.

Присаживаюсь напротив, а Ева берёт расписную яркую салфетку и принимается её крутить в руках: то на палец намотает, то снова разгладит. Волнуется, здесь без вариантов. Да и у самого нервы, что те оголённые провода, в любой момент заискрить могут, угробив меня к чертям.

Чтобы хоть чем-то руки занять и абстрагироваться от пошлых мыслей, привстаю и начинаю накладывать в тарелку Евы всё, что кажется наиболее привлекательным: салат из морепродуктов, ещё какая-то ерунда, но выглядит неплохо. В меню я не смотрел, когда заказ делал, просто попросил принести всё, чем их повар больше всего гордится. Как оказалось, повар здесь — ещё тот самохвал.

— Хватит! — протестует, когда её тарелка наполнена до краёв, разве что не высыпается. Ева хохочет, глядя на гору еды и закрывает покрасневшее лицо руками. — Мне столько за всю жизнь не съесть!

Снова смеётся, и этот высокий чистый звук весенним ручьём внутри разливается. Только бы и делал, что слушал… С ума сойти можно, не иначе. Ева смотрит в свою тарелку расширившимися глазами, а я накладываю и себе ароматного, исходящего паром, рагу. Нужно отвлечься, потому что невозможно терпеть эту муку, когда она сидит напротив, вся такая юная и невинная, как майское утро. Зубы сводит от желания снова поцеловать её, но нет, не сейчас. Пусть поест хоть, а то светится вся, кости одни да бледная кожа.

Ева молчит, ковыряясь вилкой в тарелке. Смотрю на её кисти, обмотанные бинтами, а внутри ярость закипает, от которой никак избавиться не могу, как не пытаюсь. И, вроде бы, никакого дела до этого быть не должно, но вот, гляньте-ка, злюсь, точно мне снова пятнадцать.

Никогда мне, наверное, не избавиться от той проклятой памяти, когда бледные ноги под столом увидел и испытал острое желание убивать. И если бы меня не оттащили тогда от Урода, я бы живого места на нём не оставил, но точно бы свёл в могилу. Потому что мы оба тогда ступили за грань. Он — скотства, я — жажды справедливости.

Когда отец сообщил, что мать умерла, чётко увидел перед собой цель: отомстить Уроду. Только этими мыслями и жил, ведомый первобытной жаждой крови. Найти, где бы ни прятался, и уничтожить, на клочки разорвать собственными руками, но эта мразота сдохла раньше, чем я успел освободиться. Надеюсь, его душа гниёт без надежды на спасение, больше мне надеяться не на что.

Откладываю вилку в сторону и сжимаю пальцами переносицу. Злюсь на себя, что снова эти воспоминания всплыли на поверхность так не вовремя. Проклятие какое-то.

Тянусь рукой к бутылке минеральной воды, стоящей чуть левее от центра стола, и наливаю себе полный стакан. Когда выпиваю половину одним глотком, перевожу взгляд на Еву.

— Ешь, — говорю, глядя как портит еду, так ничего в рот и не положив.

С таким богатырским аппетитом она точно скоро растает.

— Не хочется. — Пожимает плечами и смотрит на меня, как будто сказать что-то решается, но никак не соберётся с духом. — Я вообще очень мало ем. То некогда, то забываю.

“То нечего”, — продолжаю за неё мысль, но вслух не высказываю, чтобы гордость ненароком не задеть. И ведь умом понимаю, что не имею права настаивать, насильно еду запихивать, но как же бесит, что она до конца расслабиться не может.

— Ева…

Так много сказать хочется, но не знаю, с чего начать.

— Роджер? — В глазах — вопрос, на который не знаю, что ответить.

Надо встать, найти в себе силы, чтобы схватить её в охапку и отвезти домой, но малодушничаю, потому что действительно сдохну, если отпустить решусь. Что-то такое есть в этой рыжей худой девушке, что покоя не даёт и внутри всё вверх дном переворачивает. С ней живым себя чувствую, способным на любое безумство, снова молодым.

Вдруг Ева встаёт и, стремительной походкой обойдя стол, оказывается совсем рядом. Даже сообразить ничего не успеваю, а она волосы мои с лица убирает и по скуле пальцами проводит, вычерчивая линии.

— Посмотри на меня, — тихо просит, и я слушаюсь. — Что тебя тревожит?

В глазах — зелёных, что майская трава — тепло и свет. А ещё искренность, которой давно уже не видел. Не в женских взглядах так точно. И от этого мозг взрывается, оставляя лишь чистые инстинкты, от которых невозможно укрыться, их нужно лишь удовлетворять.

Одним рывком встаю, а Ева ахает, когда ладонями её лицо зажимаю и в губы впиваюсь. Наплевать на всё в этом грёбаном мире, когда она так близко и так отзывчиво отвечает на поцелуй. Забываю обо всём, когда её язык сплетается с моим в диком танце, который длится и миг, и вечность одновременно, изматывая и опьяняя. Сжимаю Еву в объятиях, прижимаю к себе, а тело моё уже готово к бою, хотя ведь нельзя, не должен. Но тонкие пальцы уже задирают мою футболку, касаются кожи на спине, а я орать готов, до какой степени это приятно. Проводит короткими ногтями вдоль позвоночника, а внутри меня плотина рушится, и чистые эмоции накрывают с головой.