Наш с тобой секрет (СИ) - Лизергин Богдана - Страница 18

— Смотри, я тут текст новый написал. Прозаический, — через стол Виталий протянул Николаю Владимировичу сложенный листок, — Раз уж ты учитель литературы, хочу знать твоё мнение.

Он быстро пробежал текст глазами.

— Ей-богу, Виталий, ты лучший прозаик ever. Могу я называть тебя Виталий Бианки?

— Попробуй, — хмуро ответил Виталий, заподозрив, видимо, что тот над ним издевается.

— А Снежанной Павловной?

— Это имя тебе больше подходит, красотка.

— Один-один. Но текст твой феерическая хрень.

Было забавно наблюдать за их пикировками. Николай Владимирович сходил на кухню и принёс большое блюдо с нарезанными красными апельсинами.

— Только не смейте ими закусывать.

— В смысле, не смейте? А чем закусывать предлагаешь? — возмутился Олег, — Водку чистоганом тяжело пить, знаешь ли.

— Настоящий джигит не закусывает.

Я взяла апельсин. Его яркий запах навевал образы тропических островов и южного солнца. Николай Владимирович вдруг встал с пола и сел на подлокотник дивана рядом со мной. Тонкие пальцы умостились на коленях, я снова заметила его безобразный шрам. Учитель был ко мне так близко, что я могла вдохнуть его запах. От него пахло апельсинами.

— Лали, вы читали Уильяма Блейка? — спросил он.

— Нет, но я смотрела фильм Джармуша “Мертвец”.

— Вы ассоциируетесь у меня с одним его стихотворением, — задумчиво сказал он, — Но раз вы не читали, нет смысла его цитировать.

— А у вас есть его стихи? — смело спросила я.

— Я поищу.

Мы помолчали. Краем глаза я видела, что Тамара вовсю общается с Сашей. Кажется, она ему нравилась.

— Что вы хотели сказать цитатой Пауля Целана, листок с которой вложили в конверт с моими фотографиями? — выпалила я, не задумываясь.

— Только то, что фотограф изумительно передал объём и глубину белого цвета.

Его слова уязвили меня.

— Это была работа Тамара, — пробормотала я, делая вид, что мне всё равно.

— О, ты фотографируешь, Тамара? — обратился к ней Виталий.

— Да, я обожаю фотографировать! И хочу после школы подать заявку на обучение в мастерскую Марго Москалец, — Тамара лихо осушила бокал с вином. Её щёки раскраснелись, глаза блестели.

— Кого?! — хрипло спросил Николай Владимирович, вскакивая с места. Его лицо вдруг побелело, на скулах заиграли желваки.

— Марго Москалец, известного модного фотографа. Она живёт в Амстердаме, но её школа находится в Москве, и два раза в год Марго набирает курсы, которые ведёт сама.

Николай Владимирович вдруг засмеялся, обхватив голову руками. И в его смехе было столько боли, что всем стало не по себе. За столом повисла тишина. Он со всей стилы стукнул кулаком по стене и вышел на балкон.

— И что это сейчас было? — Тамара непонимающе уставилась на меня.

Я бы всё отдала, чтобы узнать об этом.

Глава 8

Во внезапно наступившем молчании был слышен только бормочущий через стенку чужой телевизор. Вздыбившееся веселье было прервано на взлёте. Олег тяжело вздохнул и разлил остатки водки по стаканам. Мы с Тамарой воздержались от новой порции вина.

— И долго он будет тусоваться на балконе? — спросил Саша.

— Пока не замёрзнет, — пожал плечами Олег.

— Чего он психанул вообще? — Тамара переводила взгляд с одного парня на другого.

— Наш Коля без самоконтроля, — усмехнулся Олег, — Видимо, здесь замешано большое и светлое чувство. Больше ничего сказать не могу, хоть и знаю его сто лет.

— А как вы познакомились? — живо спросила Тамара.

Он засмеялся.

— Не думаю, что вам, как его ученицам, нужно знать об этом. Не хочу портить ему репутацию.

— Ну, кто так делает, — разочарованно протянула Тамара, — Теперь мы можем такого нафантазировать!

— Скажем так, сначала я в нём ошибся, а потом разобрался и понял, какой он классный чувак. Мы дружим уже семь лет, хотя неоднократно посылали друг друга нахер. Местами он всё же невыносим.

— Я тоже сначала хотел его матом послать, — добавил Виталий, — Думал, что на форуме, где мы познакомились, он выпендривается, строя из себя знатока, а он и в самом деле здорово сечёт фишку в музыке.

У меня вновь разболелась голова. С болью и ревностью я гадала, что могло связывать Николая Владимировича с этой женщиной? Где Амстердам и где наш город. Где известный фотограф и где школьный учитель. Я прошлась по комнате, перебрала пластинки, аккуратно сложенные рядом с проигрывателем. Потрёпанные обложки, загнутые уголки. Пугачёва, Шнитке, Брайан Ферри, Вертинский. Господи, он слушает Вертинского! На душе немного потеплело. Я провела по розоватой обложке пальцами, на них осталась пыль. Хлопнула дверь балкона. Это он наконец-то вернулся в комнату. Лицо учителя было непроницаемым.

— Если хотите, я поставлю вам Вертинского, — сказал он, заметив, что я держу в руках пластинку. Помедлив, я кивнула. Он подошёл и аккуратно взял её из моих рук, намеренно или случайно прикоснувшись к моим пальцам. Его руки были холодны, как лёд. Костяшки правой руки сбиты в кровь. Она уже запёкшаяся, тёмная, как чернила. Игла царапнула пластинку, и из тихого шороха родилась мелодия, тонкая и печальная:

Вечерело. Пели вьюги.

Хоронили Магдалину,

Цирковую балерину.

Провожали две подруги,

Две подруги — акробатки.

Шёл и клоун. Плакал клоун.

Закрывал лицо перчаткой.

— Моя любимая песня, — шепнула я. К глазам, как и всегда при прослушивании, подступили слёзы, и я часто-часто заморгала.

— Моя тоже, — просто ответил он и отошёл от проигрывателя,

— Что за пьяная истерика, Коля? Ты случаем свою воду в вино не превратил, как Иисус? — спросил вернувшийся в комнату Саша.

— А будь я Иисусом, ты бы в меня уверовал? — голос звучал расслабленно. Он вновь уселся на пол, вытянув одну ногу.

— Если ты будешь обладать этим полезным умением.

Атмосфера разрядилась. Во многом благодаря музыке. Я украдкой бросила взгляд на часы, стоявшие на подоконнике. Пол-одиннадцатого. Нужно было закругляться, чтобы успеть на последний трамвай. Тамара не отлипала от Саши. Он рассказывал ей о Питере, в котором жил вот уже несколько лет, о Марсовом поле и каменных львах. Кажется, приглашал в гости. Они были чем-то неуловимо друг на друга похожи, несмотря на то, что у Саши было спокойное, почти иконописное лицо, а у Тамары — живая и подвижная рожица эльфа. Но, наверное, вместе они бы уравновешивали друг друга.

Я решила выйти на балкон, справедливо полагая, что свежий воздух должен уменьшить головную боль. Взяв в прихожей пальто и надев ботинки, я толкнула балконную дверь. Парни к тому времени переместились на кухню в поисках чего-нибудь съедобного. Только Саша с Тамарой по-прежнему болтали, поглощённые друг другом. Балкон был не застеклён, стоявший в углу шкаф без дверцы завален разнокалиберным хламом. Я опёрлась на перила и посмотрела вниз. В голых ветках дерева, раскинувшегося под окном, запуталась магнитофонная плёнка, тихонько шелестя на ветру. Фонарь то и дело мигал, раздражая зрение. Я села в продавленное кресло и закрыла глаза. Холод и свежий ночной воздух немного притупили боль. Погружённая в свои мысли, я не услышала, как открылась и тут же захлопнулась дверь.

— Сегодня мой балкон приют для всех обиженных? — я подняла глаза и увидела Николая Владимировича. Он по-прежнему был в одной футболке и, глядя на него, меня передёрнуло от холода, — Я пришёл за яблоками, — он показал на большую плетёную корзину, накрытую белым полотенцем.

— Я не обижалась ни на кого, просто голова разболелась, — честно ответила я. Подумав, он сел передо мной на корточки.

— Дайте руку.

Помедлив, я протянула ему ладонь, заметив, что он смыл кровь с разбитых костяшек. Его прикосновение обожгло холодом. Здоровой рукой он зажал пространство между большим и указательным пальцами, там, где у него самого змеился шрам. С силой надавил так, что я почувствовала боль и ойкнула.

— Запомните самую сильную болевую точку и сконцентрируйтесь на этом ощущении, — он продолжал надавливать, — Очень скоро головная боль пройдёт. Это акупунктура, — пояснил он.