Наш с тобой секрет (СИ) - Лизергин Богдана - Страница 15

Но, придя домой, я честно поставила кассету и плюхнулась на кровать. Первые секунд тридцать был слышен только шорох отматываемой плёнки, затем чей-то негромкий смех и, наконец, голос. Сражающий наповал, уничтожающий времена и пространства, голос. Высокий и чистый, напевный и звенящий. Я замерла, прижав подушку к животу, полностью отдаваясь гипнотизирующему тембру. Парень с кассеты пел акапельно, и это было безумно красиво. Его французский истекал красотой. В полном оцепенении я дослушала песню до конца, и магнитофон щёлкнул, оповещая о том, что кассета закончилась. Я поставила её другой стороной, но та была пуста. Как и футляр, в которой она была мне подарена. Или, сказать точнее, отдана на время. Я взяла телефон и спросила у Виталия в смс, есть ли у него ещё записи. “Понравился кавер?:)” отбил он, а когда я ответила утвердительно, написал, что это единственная запись. “Через неделю будет его первое выступление в клубе “Глотка”, могу провести, если хочешь. Мы там тоже играем.:)” Я отправила ему смайлик и отложила телефон. Снова включила запись. Я не могла назвать себя меломаном, музыка цепляла меня крайне редко. В основном, это было что-то, не вписывающееся в рамки жанров, что-то странное, непонятное. Как музыка Виталиной группы. Как авангардные композиторы, упоминаемые Николаем Владимировичем. Или как этот кавер, в котором от Милен Фармер остались только слова с названием.

Виталий достал мне два флаера на выступление. Фест “Уклонение от реальности”, прочла я на чёрно-белой листовке. Участники: “Атомный реактор” (punk), LOOCH (experimental), “Неизвестный исполнитель” (punk experimental), “Вулкан Парнас” (emo violence), Контент 02 (avangard, experimental), Liberty is Death (hardcore). Никого из них я не знала и гадала, кто из них тот незнакомец с кассеты. Виталий сказал "Пусть будет интрига. А пока можешь угадывать по жанрам".

— Хочешь сходить? — я показала Тамаре листовку и флаеры.

— Спрашиваешь! — она тут же сцапала флаер и, свернув его вдовое, сунула в нагрудный карман рубашки, — Заодно с Виталием твоим познакомлюсь.

— Тома, не начинай, — предостерегающе заметила я.

— Прости, но ты так забавно злишься, — она захихикала и обняла меня, — Ну, не дуйся, пойдём лучше после школы ко мне, потреплемся. Давно мы с тобой не тусовались вместе. Тем более, сегодня пятница.

— Ты же знаешь, я только за.

Николай Владимирович, как и обещал, начал урок с опроса. Мне это уже не грозило, поэтому я была абсолютно спокойна, лениво листала учебник и черкала карандашом на последней странице вернувшейся тетради с сочинением. "Очень красивый почерк и такое же сочинение", написал мне под оценкой. Оказывается, так просто почувствовать себя счастливой.

На перемене я подсела к Грому и спросила, идёт ли он послезавтра в “Глотку”. Тот ответил, что у него работа, и в свою очередь спросил, как я поживаю.

— Мы в последнее время редко общаемся, извини. Я очень устаю на работе, ну, знаешь, скоро зима, нужно столько всего покупать. Повезло, что я смог устроиться хотя бы туда.

Я знала. После смерти отца в горячей точке, у семьи Грома как-то по-хитрому отобрали квартиру, и они оказались в доме барачного типа, с холодными тесными квартирами, похожими на клетушки. Стояли девяностые, жуткое время, когда сгорали накопления, а подобные сделки заключались буквально на коленке. Его мать работала медсестрой, получая какие-то копейки, но зато могла приносить больничную еду, от которой отказывались блатные пациенты. Гром с детства привык много и тяжело работать, и порой, когда не шутил и не прикалывался, он казался мне старше на много-много десятилетий. Его глаза становились совершенно взрослыми, усталыми и проницательными. Я узнавала его постепенно, по крупицам, болтая урывками на переменах или по телефону, когда он звонил мне на пару минут в свой выходной. Он работал грузчиком на складе, и работа отнимала у него все свободные вечера.

— Всё нормально, Гром. Перемены-то у нас никто не отнимает.

— Шестов не достаёт?

— Нет, исчез с радаров, словно его и не было. Даже не смотрит. Не понимаю, почему он тогда ко мне прицепился?

— Ты красивая, — Гром улыбнулся, — А к красоте хочется либо прикоснуться, либо её разрушить.

Я смутилась.

— Да ну тебя.

— Я серьёзно, Барабанчик.

В субботу мама закатила мне скандал, услышав о моём намерении сходить на концерт. Что ж, это было ожидаемо, а то в последнее время она была на удивление сговорчивой. Я было подумала, что она изменилась, признала меня взрослой. Но нет. Мама орала, что на таких концертах собираются одни наркоманы, что девочке из приличной семьи там делать нечего. Я спокойно объясняла ей, что она не права. К всплескам её истерик я была привычна, они могли пугать только в детстве. Мы никогда не были с ней близки, и в более сознательном возрасте мне не было знакомо то ощущение, когда близкий человек на тебя обижен или расстроен твоим поведением. Другое дело папа. Он всегда был занят, и я ценила те редкие моменты, когда мы проводили вдвоём, нанизывая их, как крошечные драгоценные камни, на непрочную нить воспоминаний. Мне не хватало его внимания, но я знала, что он любит меня и всегда будет на моей стороне. Он не давил на меня, как мать, не повышал голос, не старался навязать свою волю. Хотя порой его переклинивало на занудство. Я не понимала, как родители, такие разные, умудрились пожениться и жить вместе вот уже двадцать пять лет. Ведь чаще всего в эпицентры маминых истерик попадал отец, выбираясь из них подавленным и мрачным. Когда мы жили в коммуналке, он уходил в рюмочную напротив, и мы с мамой шли его забирать перед закрытием, в ноль пьяного. Сейчас же он просто запирался в своём кабинете. Или отшучивался.

— Хватит орать, Оксана, — папа зашёл на кухню и пощупал чайник, — Ещё немного, и ты перейдёшь в режим ультразвука.

— А ты знаешь, куда твоя несовершеннолетняя, между прочим, дочь собралась? На концерт в какой-то притон! — последнее слово она выплюнула с отвращением.

Папа налил себе чаю и спокойно уселся за стол.

— У неё есть голова на плечах. Или ты думаешь, что едва она войдёт в так называемый притон, к ней подлетит кокаиновая фея и осыпет её наркотической пыльцой? — папа обладал хорошим чувством юмора. Думаю, именно это и помогало ему выдерживать мамины истерики режима лайт.

— А ты всегда на её стороне. Даже если она принесёт в подоле, кинешься свой кабинет под детскую переделывать, — она вытянула сигарету из пачки “Собрания” и нервно закурила, подойдя к окну.

— Фу, что за выражения, что ещё за "принесёт в подоле"? — поморщился отец, — Хорошего же ты мнения о нашей дочери.

Я молча доедала свой завтрак, не вмешиваясь в их разговор. Мамина истерика уже затухала, раз она была способна на диалог. Я знала дальнейший сценарий. Очень скоро она оскорблённо скажет “иди ты куда хочешь”, гордо вскинет подбородок и уйдёт в свою спальню с видом попранной добродетели. Спустя пару часов я подойду извиниться, она великодушно меня простит, и на какое-то время превратится в нормальную маму. Именно так я получала разрешения практически на всё, начиная от покраски волос, заканчивая походом на концерт.

— Как дела в школе? — спросил отец, собирая бутерброд.

— Нормально, — я, как обычно, не вдавалась в подробности, зная, что моя школьная жизнь отцу, в общем-то, до лампочки. Он почему-то больше интересовался моими отношениями с друзьями и душевным состоянием.

— Вот и славно. А глаза почему грустные? Хотя можешь не отвечать, — он покосился на маму и ободряюще улыбнулся, — Ничего, метлу она уже спрятала. Осталось подождать, пока спрячет хвост.

— Я всё слышу, — недовольно произнесла мама, — В этом доме меня вообще хоть кто-нибудь ценит?

— Наши кактусы. За то, что ты их никогда не поливаешь, — серьёзно ответил папа. Я закусила губу, чтобы не засмеяться. Он мне подмигнул.

— Клоун, — фыркнула мама, но уже не сердито. И демонстративно вылила в стоящий на подоконнике кактус воду из фильтра.