Подъем (СИ) - Стасина Евгения - Страница 64

— Андрюша! — мама крепко прижимает меня к себе, кажется, до конца не веря, что я из плоти и крови. — Паша! Господи, что же ты стоишь!

Я удерживаю в объятиях ее хрупкое тело, наслаждаясь позабытым чувством покоя, охватившим меня, едва я вдохнул запах родительского дома. Папа, вышедший из гостиной на довольный зов супруги, деловито снимает очки и откладывает газету на трюмо, чтобы поприветствовать нерадивого сына.

— Вот так сюрприз! — кинув удивленный взгляд на мой чемодан, отец отступает, позволяя мне внести пожитки в прихожую.

Я сообщил им о нашем с Ритой разрыве в августе, хотя неуверен, что они сильно переживали из-за нашего с ней расставания. Прожив три месяца в гостинице, я день и ночь наводил порядок в документации, готовя к продаже все то, что создавал последние шесть лет. И пусть я успел прикипеть душой к уже установленному столицей ритму, я вряд ли испытывал грусть, поднимаясь на борт самолета.

— Пустите? — смеюсь, и сбрасываю с ног кроссовки, делая вид, что не вижу их переглядываний по поводу моего гардероба. Наверно, они уже успели позабыть, когда в последний раз их сын ходил по городу в простом спортивном костюме…

— Глупый какой, — мама треплет меня, как мальчишку, по волосам и довольно прижимает ладони к раскрасневшимся щекам. — Что ж я за мать, если своего оболтуса из дома выгоню? Что ж ты не позвонил? Я бы хоть пирогов напекла!

— Успеешь еще. В этот раз я надолго.

— Правда? — опережает свою опешившую жену мой папа, отчего-то схватившись за сердце, словно ошеломлен моим известием до глубины души.

— Правда. Вернулся. Насовсем.

Завтра моему сыну исполнится тринадцать. Добрую половину прожитых им лет я провел вдали от него недодавая, да что уж там, нагло воруя у него воспоминания, которые могли бы согревать его сердце в глубокой старости. Я не поддерживал его, не давал мужских советов, не мастерил с ним скворечник, желая помочь с заданием школьной учительницы, считая более важным работу и свою личную жизнь. Плевать на то, что я многое отобрал у самого себя — мне жить до конца дней с осознанием своей несостоятельности, как отца — его душевная боль всегда будет преследовать меня немым укором в карих глазах, каждый раз, когда наедине с собой я буду вспоминать нашу с ним последнюю встречу. Я потерял право звонить собственному ребенку, теперь игнорирующему мои сообщения и вызовы на своем мобильном, и пал настолько низко в собственных глазах, что теперь реже смотрю в зеркало, всякий раз брезгливо передергия плечами на собственное отражение.

Я бесцельно брожу по городу, в котором когда-то был счастлив. Вот в том кафе мы ели мороженое по воскресеньям, занимая столик у окна, потому что Семка любил вскакивать со стула, с довольной улыбкой махая прохожим. Не каждое воскресенье… И даже не раз в месяц… Это еще одна шпилька в копилку моих проколов. В парке через дорогу я учил его кататься на велосипеде. Ему было шесть. Припозднился? Наверное… А весь ужас в том, что и тогда я вряд ли мог претендовать на звание “отец года”. Пока моя жена сидела на лавочке, краска с которой заметно облупилась и ей пришлось подложить пакет, чтобы не испачкать свою летнюю юбку, а я поддерживал за багажник двухколесный велосипед, опасаясь, что наездник свалится на асфальтированную дорожку, мыслями я был далеко. Рядом с Маргаритой Скрипник… А в этом загсе четырнадцать лет назад я скрепил союз с женщиной, которую смог оценить по достоинству только сейчас. Ведь все познается в сравнении? Я глупец, но порою мне хочется быть еще более глупым, чтобы не мучиться повсеместно рождающимися в голове выводами…

— Маша, — имя срывается с моих губ раньше, чем я успеваю подумать, резко останавливаясь в паре шагов от женщины, спешащей перейти через дорогу. Она сияет, растерянно озираясь, складывает губы в улыбке, наверное, даже не подозревая с кем ей сегодня суждено было столкнуться в этом переполненном прохожими городе.

Легко отводит распущенные волосы за ухо, на мгновение хмурит лоб, но быстро берет себя в руки, лишь шире распахивая глаза, которым не дано скрыть секундное замешательство.

— Привет, — получается слишком тихо, хрипло и неожиданно для меня самого, и я цепляюсь глазами за кем-то брошеную обертку от шоколадного батончика, сейчас покоящуюся рядом с ее ботинком.

— Здравствуй, Андрей, — она спокойна, плечи расправлены, и кажется о чем-то думает, внимательно меня разглядывая. Не знаю, допустимо ли это после всего, что когда-то сотворил, но с жадностью впитываю в себя малейшие детали — лицо, с годами, кажется, ничуть не изменившееся, разве что взгляд теперь более уверенный, волосы, которых когда-то я мог коснуться при желании, стройную фигуру, которую невозможно скрыть даже этим бежевым пальто мужского покроя.

— Как ты? — не думаю, что ей действительно интересно, скорее пытается хоть чем-то заполнить эту неловкую паузу, ведь почти уверен, что ее уже давно не волнуют мои жизненные перипетии.

— Нормально, работаю… А ты?

— Все замечательно, как видишь, тоже тружусь, — кивнув головой на яркую вывеску, она довольно улыбается, и не пытается скрывать своей гордости за собственную реализацию. Она другая, совсем не та девчонка, одиноко бредущая по проселочной дороге. Не та, в которую я когда-то влюбился, ведь, чтобы кто не говорил, но я все же любил эту женщину, сейчас горделиво вздернувшую подбородок и обернувшуюся на огласивший улицу сигнал автомобильного клаксона.

— Прости, мне нужно идти.

— Да, конечно…

— Ну тогда, пока, — торопливо прощается и устремляется к мужу, выбравшемуся из машины и теперь смотрящего на меня с каменным лицом. Она не оборачивается, идет к своей цели громко отстукивая каблуками, и целует Титова, что-то говоря ему с теплой улыбкой на своих губах. Глупо, но меня словно бьет током от увиденного, и я продолжаю стоять, словно окаменев. Когда-то она смотрела так на меня, также нежно одаривала поцелуем, задерживая ладонь на щеке…

— Боже, — горько усмехаюсь и запускаю пальцы в волосы, подопнув ногой камешек.

- Какой богатырь, — выдаю с придыханием, любуясь лежащим на пеленальном столике малышом.

— Мне стыдно это признавать, но иной раз, просыпаясь с утра, я надеюсь, что мне все приснилось и в комнате меня ждет лапушка-дочка, — смеется подруга, ловко смазывая детскую кожу кремом и натягивая ползунки. — Это был последний шанс. Теперь уж точно никаких бантиков, рюшей и повязок в стиле “солоха”.

— Может быть, у тебя великая миссия выпустить в свет достойных мужчин? В наше время с ними, действительно, напряженка, — я усаживаюсь в кресло и недовольно хмурю лоб, взяв в руки неизвестного науке плюшевого зверька. — О чем думают производители?

— Зато Максимке нравится! — Света отбирает игрушку и устраивается напротив, прикладывая младенца к груди. — Скажи правду, я ужасно выгляжу?

— Что ты, могло быть и хуже…

— Маша! Где моя верная подруга, всегда готовая успокоить добрым словом?

Я улыбаюсь, следя за Софийкой, которая с сосредоточенным видом выуживает влажные салфетки из упаковки и раскидывает их вокруг себя. Сегодня был очень длинный день, полный неожиданностей и нервов.

— Я видела Медведева, — решаюсь поделиться с Ивановой последними новостями.

— Да ладно?! — она мгновенно выпрямляется, в изумлении приоткрывая рот, и ребенок на ее руках недовольно морщится, пытаясь отыскать выскользнувший из губ сосок.

— Прости, прости, — Света целует младенца и вновь занимает удобную позицию, кажется, поборов кратковременное удивление. — И как он?

— Не очень. Похож на… даже не знаю с кем и сравнить, — глупо хихикаю, но мгновенно становлюсь серьезной и сама испугавшись своего злорадства. — Боже, я ужасна, да?

— Да, если не додумалась плюнуть ему в лицо! Все-таки в мире есть справедливость, раз его неплохо поистаскало. Я схожу в церковь. Такие ситуации заставляют поверить в высшие силы!

— Светка, — смеюсь теперь уже над подругой, устраивая дочку на коленях.