Дни войны (СИ) - "Гайя-А" - Страница 39

Его со всех сторон принялись бурно поздравлять. Даже волки, в чьих обычаях женщина на войне была делом немыслимым, глубоко прониклись общей радостью.

Ревиар праздновал, как истинный кельхит. Выли трубы музыкантов, и метались с овцами его соратники и друзья, танцевали женщины, ярко раскрасившие лица, шеи и руки. Вокруг костров собирались юные воины, радуясь возникшему поводу отдохнуть и попраздновать.

За столами рассаживались воины, которых прежде девушка не видела. Под навес Ревиара вошла и Этельгунда. Хотя вуали на ней не было, костюм ее отличался вычурностью, даже для города был он невероятно ярок и богат. Мила сдержала улыбку. Опальная княгиня Сальбунийская слыла самой страшной лицемеркой во всем воинстве Элдойра: никто не вел более свободного образа жизни, и никто не умел так притворяться скромницей, если необходимо.

— Ой, щедро гуляешь, — Брельдар и его дружинники покосились на княгиню Этельгунду, ожидающую, пока мужчины сядут за стол, — что не угощаешься, княгиня? Мы и сладости принесли, попробуй сама, понравится!

Стараясь угодить хозяину, оборотни завалили подарками половину шатра. Была здесь и ветчина, и баранина, и пернатая дичь, и меха — все, чем были богаты волки, они поспешили принести в дар Ревиару. Полководец посмеивался. Вошел в шатер Хмель Гельвин, и оборотни приветствовали и его. Мила разливала по кубкам брагу, и сквозь кружево роскошной фаты пыталась поймать взгляд своего теперь уже бывшего Наставника.

Краем уха она отмечала привычные воинские сплетни — знакомые с детства, разговоры, которые любую другую девушку заставили бы смутиться.

— Слыхал я, воевода, не погневайся, коли лгут холопы, ваши по две бабы за собой таскают? — неуверенно протянул волк. Ревиар кивнул, улыбаясь:

— Кто из дальних краев, бывает дело…

— Да, — протянул Брельдар, — когда бы моя боярыня увидела б меня с другою волчицей, пусть даже и с дворовой девкой, не сносить мне головы, — все засмеялись.

— А скажи мне, полководец — и пусть моя кровь поручится за мою честь, если тебе неугодны будут мои слова, — продолжил волк, провожая жадным взором воинов, вкатывающих непочатый бочонок с пивом в шатер, — правда ли, что у ваших баб — простите меня, сестры-воительницы! — шерсть на хребте не растет?

Этот вопрос был уже неожиданностью, и Ревиар поперхнулся.

— Что? Шерсть?

— Ой не гневись, только скажи, — миролюбиво протянул Брельдар, едва ли не виляющий хвостом от любопытства, — сам я не видал, но братья… или вы просто линяете?

— Нет, не растет, — улыбаясь, а точнее, скалясь, ответствовала Этельгунда, вставая и лично наливая вина в кубок Брельдару, — ни на спине, ни… у мужчин тоже на спине никаких гребней не видела. Такой мы народ: на меха нашу шкуру пустить не выйдет.

— Мрак зимы! Как так?

— Тёщина дочь! — выдал кто-то из угла одно из ругательств севера.

— Вот нежить! Бедняжки, — раздались голоса с разных сторон, и волки переглянулись, почесываясь, словно чтобы удостовериться, что с их драгоценными лохматыми загривками не приключилась внезапная линька.

— Княгиня-хозяюшка! — решительно поднялся Брельг под одобрительным взглядом своего отца, — ты прости нас, неученых, коли обиду сделали. Когда вот еще доведется дивную красу твою зреть, кто знает? Но живы будем — нипочем не забудем. А чтобы лысая твоя спина не мерзла… — он запнулся, изыскивая более изящные выражения, но затем решительно продолжил, — прими от нас в дар шубу…

Подарок, хоть и доставшийся волкам вместе с их воровскими трофеями, растрогал Этельгунду, и она милостиво позволила предводителю шайки целовать свою руку, чем вызвала новый поток комплиментов и восторгов.

Воины шутили, смеялись, делились планами — уже завтрашним вечером они ждали большого подкрепления, которое позволило бы им войти в Сальбунию без опаски. Мила была благодарна отцу за то, что он никогда не звал к себе скучных гостей. Великий полководец одинаково был любезен с каждым: и с нищим, зашедшим за милостыней во двор, и с незрячим слепцом, зарабатывающим пением, и с волками. С крестьянами Ревиар умел быть крестьянином, с купцами — купцом, и Мила надеялась, что и она когда-нибудь научится у него этому умению.

— Ну что, братья-воины, завтра на Сальбунию! — провозгласил, наконец, главный тост полководец, и, подняв кубки, все приглашенные дружно грянули «Гей!», после чего осушили их до дна.

Начались танцы, Мила сняла и отложила свою праздничную фату и принялась с удовольствием слушать приукрашенные, но все же отдаленно правдивые истории Брельдара. Он же, заметив участие красавицы, разулыбался, и рассказ его грозил затянуться. Но Мила все равно внимала ему.

Глядя на нее, улыбались все. Только Хмель Гельвин улыбался одними губами, но мысли его были далеко. И Мила оставалась в них неизменной постоянной

Но никто не смог бы узнать этого, увидев его со стороны.

«Как мне остановить ее? Как мне остановить это ее сражение? Как донести, что я мечтаю, чтобы она отказалась от войны? Как теперь объяснить?».

Ведь в танце, в украшениях и шелковом кельхитском наряде она выглядела гораздо лучше…

И Гельвин прикусил губы и поспешно встал, чтобы уйти прочь от костров, и не дать никому увидеть свое лицо.

После танцев Ревиар и его гости раскурили свои трубки, приказали подавать чай, и принялись делиться воспоминаниями о прошлых победах и поражениях, о путешествиях и сложностях в дорогах. Мила любила слушать воинов и кочевников; никакие песни и пляски не могли бы отвлечь ее от их рассказов. А лицо Ревиара Смелого! Когда девушка смотрела на своего отца, то иногда забывала дышать: так искренне говорил полководец, так удачно подбирал слова. В его рассказах о войнах и путешествиях Мила всегда была рядом; а если она и не помнила, то чувствовала, и все воспоминания и рассказы вдруг оживали и становились близки.

Большинство гостей разошлось, но Брельдар и Ревиар все еще сидели, разговаривая. Речь шла о войне, и оборотень старался повежливее задать свой вопрос.

— Если мы присоединимся к твоему войску, брат, — осторожно начал оборотень, — будут ли нас касаться ваши строгие законы? Сможем ли мы жить как прежде, или вы нас заставите не есть мясо и не пить вина?

— Кто распространяет эти глупости, Брельдар! — возмутился полководец, прекрасно зная, тем не менее, чьего языка это дело, — я не стану скрывать — мы нуждаемся в помощи. Но чужие обычаи уважаем. А что до вина — посмотри на наших иных молодцев, пьют почище ваших — увы мне, как полководцу.

— Нам не нравятся многие обычаи, о которых мы слышали, — продолжил волк, смелея, — видишь ли, парни стали поговаривать, что западные союзники смотрят сквозь пальцы на страшные грехи, вроде мужеложства.

— Мы не смотрим, — Ревиар особо выделил «мы», подчеркивая свое несогласие с какими бы то ни было обычаями союзников.

— Что странно, когда в войсках столько баб… — как бы про себя договорил оборотень и хитро покосился на полководца. Тот миролюбиво усмехнулся.

Вне всякого сомнения, от Брельдара не укрылось движение Этельгунды, когда она прощалась с Ревиаром. Легкое поглаживание по запястью, обозначающее привычное приглашение разделить ночь.

— Свободные сестры неприкосновенны, друг. Это тоже хорошо бы усвоить. С нашими женщинами будь осторожнее.

— Когда они такие, как княгиня…

— Таких всего две, — пожал плечами Ревиар Смелый, с гордостью глядя на знамя мятежной Этельгунды, — но и остальных не задирайте. Договоримся на этом?