Дни войны (СИ) - "Гайя-А" - Страница 38

Прославленные воины и опытные ветераны, закаленные множеством битв, наслаждаясь перерывом между схватками и боями, щедро делились с молодежью опытом, смешными и пошлыми историями из своей немудреной жизни, и вином — иногда. Те же из них, кто преподавал искусства в школе воинов, пользовались благоприятным моментом, чтобы уделить время ученикам. Хмель Гельвин тоже был здесь, и его терзали сомнения — Мила собиралась по обычаям, подтвердить или отвергнуть свое звание воительницы, перед советом учителей.

Девушка была совершенно спокойна. Очутившись перед пятью мастерами войны, она растерялась, потому что не очень понимала, как именно так случилось, что были забыты и книги, и молитвы, и пост. Было меньше полудня, и воины отдыхали в тени фруктовых деревьев и дубрав, а Мила сидела перед мастерами войны, ни в чем больше не уверенная.

— Мила, дочь воинов, — с акцентом горца обратился к ней председатель малого совета, протягивая чашку для чая, — ты приняла решение? Будешь ли ты воином или останешься невестой?

Мила осторожно взяла в обе руки пиалу, и поставила перед собой. Она знала обычай решать вопрос за чаем, и знала, как правильно вести себя, и знала все слова, которые должна была сказать.

— Я хочу стать воительницей, — сказала она тихо, но твердо, — я буду изучать мастерство нашего народа в бою, и буду идти с ним к славе или к смерти.

— Ха! — вдруг хлопнул один из мастеров себя по колену, и глотком опустошил свою пиалу с чаем, — не раз я уже слышал это от тех женщин, что сидели передо мной так, как ты. Гельвин — спасибо. Оставь нас, пожалуйста.

Не в обычаях было просить Наставников удалиться от учеников на испытании, но Хмель лишь коротко поклонился, и отошел.

— Ты знаешь, что получаешь вместе со званием? — спросил мастер у молодой кочевницы. Мила, немного удивленная, кивнула, задержав голову, как будто кланялась.

— Да, господин, — поспешила ответить она, — я буду воевать в воинстве Элдойра за его …

— Нет-нет, я про другое, — мастер переглянулся со своей соседкой, и та скептически усмехнулась ему, — про то, что ты теперь собой представляешь. Когда я назову тебя воином, ты перестанешь быть дочерью своего отца, и получишь от него в наследство только его звание, если окажешься достойна, его трофеи и оружие. За бегство с боя тебя казнят на месте. За нарушение присяги — повесят на стене города. Если ты выйдешь замуж, измена закончится для тебя там же, тогда как прежде тебя наказали бы ста ударами палки во дворе твоего дома. Сестра, ровня, сильная — этого от тебя будут ждать. Я об этом. Ты думала?

Внезапно развитая за годы тренировок интуиция восприняла мысли кого-то из воинов, что сидели перед ней. Мысль эта звучала на ильти — родном наречии Милы. Девушка помимо собственной воли уцепилась за нее, и услышала каждое слово, каждую мельчайшую эмоцию — никогда прежде предвидение не было и на треть столь же открытым.

«…спать на земле, носить вонючие тряпки и годами мочиться кровью…».

Мила, сначала, как и полагается, смотрящая в землю, подняла глаза на мастеров. Она никуда особо не смотрела, просто скользила взглядом по воинам перед собой, подмечая прежде пропущенные детали: поношенные плащи, стертые и залатанные сапоги, небрежно скинутые рубахи, пропотевшие насквозь, сохранившие многочисленные бурые пятна от наспех застиранных кровавых следов. Зеленые глаза остановились на треснутой пиале в руках воительницы. Та посмотрела на девушку оценивающе, и подала голос:

— С другой стороны, если ты такая же, какой была я, когда пришла сюда, тебе повезло.

— А еще будешь платить в казну от своих доходов, — напомнил другой мастер, и воительница коротко хохотнула, — Рута, тебе-то точно должно быть известно, как это порой расточительно!

Мастера рассмеялись, словно посвященные в одну общую тайну. Мила решительно дернула подбородком, и посмотрела старшему в глаза.

— От того, что ты назовешь меня воином, мастер войны, — обратилась она к нему смело, — я им не стану. Но тогда у меня будет возможность… попытаться им стать.

Тот усмехнулся, задумчиво глядя на девушку.

— В случае неудачи тебе придется заплатить жизнью, — напомнил он и кивнул, — но я желаю тебе удачи, воительница Мила.

Так просто, сидя под раскидистым дубом и подавая чай старшим, Мила была впервые названа воином. Она помнила, что шла, потом, нежась под солнечными лучами, по лугу, и срывала колосья ржи левой рукой. А навстречу почти бежал Наставник.

— Я горжусь тобой, — Хмель развернул ее к себе и закружил в танце на тропинке, смеясь, — что ты им сказала? Что у тебя спросили?

— Учитель!

Ей казалось, она слышит его голос в своей голове, и она подумала в ответ: «Твоя тень, возлюбленный Учитель, стояла за моим плечом, и я ни на секунду ни задумывалась…».

Хмель же не хотел отвечать, что перед собой клялся оставить ее, только лишь она получит звание. Он сам себе обещал уйти прочь, уйти в отряды смертников или уехать на Запад — но не сталкиваться снова с соблазном прижать ее к себе, и никогда не отпускать; не как сестру-воина, не как ученицу, а как женщину — свою женщину.

— Я смогу снять вуаль, если захочу? — спросила она неуверенно у Наставника, и тот кивнул, улыбаясь, — смогу здороваться первая? — он снова кивнул, — я…

Она выдохнула, и Хмель Гельвин прикрыл глаза на мгновение и отвернулся: так хороша была Мила в это мгновение.

— Я смогу называть тебя по имени, — добавила девушка изменившимся голосом, — если ты мне позволишь.

Не помня себя, Гельвин обнял Милу. Ее волосы пахли полынью, морским ветром и дешевым пивом. Мила замерла, не делая ни единого движения. Лишь через минуту она робко положила ему руки на плечи. Коротко — не дольше нескольких мгновений, показавшихся обоим вечностью — они смотрели друг другу в глаза.

Но этого оказалось достаточно, чтобы все изменилось; и прежнюю легкость невозможно было вернуть даже усилием воли; и изобразить непричастность, равнодушие — тоже.

Теперь желание открылось и стало очевидным.

— Договорились, — отстранился Хмель, — а теперь пойдем; я надеюсь быть первым, кто принесет эту новость твоему отцу.

Мила шла за ним по тропинке, чувствуя, как румянец, не скрытый вуалью, выдает ее с головой. «Если он обернется, — думала она, — то все поймет». Но Гельвин не оборачивался. «Если обернусь, — был уверен он, — я себя выдам».

Вернувшись в шатер своего отца, она поспешила скрыться на женской половине, позвала служанок отца, и с их помощью впервые за долгое время вымылась целиком. Готовясь к вечернему приему — Мила не сомневалась, что вечером отец захочет поздравить ее со званием — она выбирала из сундуков с платьями подходящий наряд, и остановилась на скромном темно-синем сюрко — в тон знамен княгини Этельгунды, желая проявить достаточное уважение к хозяйке земель. Долго думала девушка, разглядывая венец и фату, наконец, все же закрыла лицо.

К шатру Ревиара собирались гости. Давно уже полководец не собирал друзей на ужин без того, чтобы не превратить его в военное собрание, и давно не звучала музыка в его стане, о чем Ревиар Смелый, конечно, сожалел. Но повод пировать сегодня у него был, и какой!

— Где моя дочь? Мила! — Ревиар был доволен, и девушка могла слышать это в его голосе, — выходи ко мне и послужи мне и гостям этим вечером! Видит небо, — обратился он тут же к своим спутникам, которых по голосам Мила сразу не узнала, — моя дочь сегодня меня порадовала…