Дни войны (СИ) - "Гайя-А" - Страница 26

Сложно девушке было поверить, что она — слабая, неопытная и испуганная — стала причиной чьей-то смерти, и это и именовалось «смерть в бою».

И за это убийство ее хвалили. Впервые за все долгое время похода Милу вдруг увидели все до единого воины и выразили ей свое признание, уважение, и даже некоторое восхищение. Из множества молчаливых теней учениц, сопровождавших войска, Мила, дочь Ревиара, превратилась в глазах соратников в вероятную убийцу врагов и была достойна поддержки и покровительственного отношения.

Их было много: учеников, вот-вот должных получить звание, что выделяло их из вереницы ополченцев, у которых была одна мысль: выжить в войне. Единственным же намерением воина было — стяжать славу и сражаться до конца дней.

Мила не знала, насколько она хочет сражаться, но первое опьянение похвалой уже подсказывало ей — где-то в глубине души — что слава опасна своей кровавой сладостью. И одновременно она понимала, что, если в первый раз рисковать было страшно, то во второй совершенно точно будет еще страшнее.

Потому что теперь она представляла себе яснее, на что шла.

— У тебя такое было, Наставник? — спросила она, глядя в никуда, во время перехода. Гельвин задумался.

— Это было очень давно.

— Я задержалась в звании ученицы, это верно.

— Умирать страшно всегда, и с возрастом все страшнее. Это не новость.

«Не передумала?», — но даже глазами он не имел права задать этого вопроса. Мила опустила голову, поразмыслила немного, потом лихорадочно принялась развязывать платок на голове.

Сзади шумели развеселые барабаны кельхитов. Завывали и улюлюкали ружанки, самхитки и множество их кочующих родственниц из мелких, никому не известных, племен. Выли истерически дудки. Всё, лишь бы не слышать стонов раненных, умирающих, и сдавленных рыданий тех, кто кого-то потерял навсегда.

Мила, зажав губами сорванный, а не развязанный платок, не давая себе времени передумать, отпиливала кинжалом растрепавшуюся косу. Через мгновения дело было завершено, и она уронила пучок собственных волос через плечо. Оставшиеся едва доходили до плеч. Голове стало свободно и легко, и, наконец, больше слов было не нужно, чтобы обозначить свое окончательное решение.

Гельвин молча опустил взгляд. «Не передумала».

В последующие четыре дня она почти не спала. Войска занимали Лунные Долы неспешно, по частям, отсекая уже пройденные земли, возводя быстро укрепления и разворачивая лагеря. Первые беженцы разнообразного происхождения тоже начали осторожно подтягиваться к ним, хотя воины постоянно следили, чтобы они не разбивали своих шатров поблизости. Обрадованные оборотни Элдойра поодиночке, семьями, а кое-где и стаями с вожаками начинали стягиваться к городам и крупым поселкам, надеясь на лучшую жизнь.

Регулярные стычки постепенно перешли в неуправляемое насилие. Ропот закончился, и в окраинных землях Лунных Долов начинался бунт. Мятеж был на руку Элдойру, и, вероятно, Оракул сам постарался, чтобы волнения не стихали как можно дольше — нанимать для этого умелых убийц любили все владыки.

Отряды Лерне Анси встали точно между караванами поселенцев и горячей зоной столкновения, а штурмовые войска принялись по одной, последовательно, забирать деревни и стоянки у владычицы Мирмендела. Звучало это просто.

Выглядело — как беспричинная резня.

— Нет! — едва слышно отозвалась Мила из глубины шатра, — только не это! Я не могу…у меня ноги болят!

— Вставай быстро, — повторил Первоцвет уже настойчивее, — ноги не понадобятся, хватит пары умелых рук. Розовые Ручьи берем, там не меньше трехсот дворов; а ну подъем!

И он спихнул ее с ложа, на котором она было только устроилась достаточно уютно.

Ей пришлось подняться. Пока молодые воины, переругиваясь, собирались на разбор того, что осталось от деревни, в самих Розовых Ручьях шли ожесточенные бои. Посельчане, месяц терпевшие у себя расквартированную дружину Мирмендела, оказались между двумя враждующими сторонами. Кто-то пытался бежать. Кто-то прятался в погребах или спешил перейти на одну из сторон. Стихийно возникающие драки давно раскачали спокойствие Ручьев, и кончилось все тем, что старейшину и его семью заперли в доме и подпалили с четырех сторон.

Гельвин был одним из тех, кто должен был штурмовать Розовые Ручьи. Точнее, под его ответственность поставили сотню молодых воинов и новобранцев. После первого штурма он был несказанно рад тому, что его, наконец, сменил Регельдан. Розовые Ручьи отчаянно сопротивлялись. После третьего один из новобранцев приполз к нему бледный, умоляющий о снисхождении к пленным.

Гельвин поспешил к покоренному селу. Но опоздал.

— В конце концов, они закончили бы все выяснением старых обид, — с интонацией утешения сообщил Регельдан Гельвину, — и потери были бы еще больше.

— Необязательно было их вешать.

Тот поднял голову — едва заметно, но тот, кто знал, чего ждать — заметил.

— Ты судья — тебе виднее.

— Я не судить пришел, а воевать, — тихо и отчетливо ответил Хмель, не желая, чтобы последнее слово осталось за полководцем, — и сужу не строже, чем любой воин Элдойра. Достаточно было и того, чтобы просто сжечь два-три дома. Вешать их было необязательно. Учитывай это и впредь.

Возможно, Регельдан дерзко ответил бы указчику, но, оглянувшись на соратников, на сей раз он отступил.

«Святоши», — послышалось на ильти со стороны его воинов.

«Сахдат, — подумал Хмель, напряженно вглядываясь в Регельдана и его соратников, — это очень, очень плохо; общество Сахдат никогда не примет устава Милосердия». Тем и отличались кельхиты и руги от западных своих собратьев, но, конечно, заречные кельхиты всех переплюнули… если можно было выбрать из двух законов или обычаев — они выбирали наиболее жестокий и скверный; если преступника можно было казнить или помиловать — казнили; если можно было отпустить, отрубив руку — отрубали обе…

Общество Сахдат отличалось, помимо неприятия к прощению и помилованию, также и собственной сильной гордостью, непоколебимостью родственных уз и жесткой клановой поддержкой, не распространявшейся за пределы своего племени.

Со временем Сахдат навязали свои взгляды — чуть подлатав их, ведь прежнее минуло — всем соседним племенами и кланам. Даже Афсар переняли многие их привычки. Сам Оракул сказал, что видит в Сахдат угрозу единству. Пока же они шли вместе с основным войском, но как знать?..

И вот — повешение, бессмысленное в сложившихся обстоятельствах. В иной ситуации, даже отбрасывая моральную составляющую, это могло окончиться катастрофой.

Хмель давно замечал, как за месяцы бестрофейных боев озверело войско, даже самые дисциплинированные и опытные дружинники с трудом сдерживались, когда встречали неприятельские поселения.

— Чего он хотел добиться? — ворчал Первоцвет, шагая рядом с судьей войск к сельскому храму, уцелевшему в бойне, — теперь селяне на нас обижены.

— Кто, их все равно пришлось бы перерезать всех, — отмахнулся один из лучников, — или ты о тех, что были на нашей стороне?

— На нашей стороне только твои подружки — сельские шлюшки! — сердито отозвался Первоцвет и сплюнул, — лучше лишнего закопать, чем оказаться самому потом закопанным, когда ночью он и его дружки придут к тебе с топорами и вилами.

— Это дружественное село… было, — заставил замолчать соратников Хмель, — так что придется хорошо следить за дружинами, иначе мы растеряем союзников.