Первая после бога (СИ) - Снежинская Катерина - Страница 31

– Мне нужно, чтобы сказанное ты выслушала предельно внимательно, – начал Ван’Риссель, видимо, с мыслями собравшийся. – Вопрос крайне серьёзный. Дело в том, что осенью нам предстоят выборы в нижнюю палату парламента…

– Нам – это кому? – уточника Дира.

– Всему государству в целом и мне в частности, – едва заметно поморщился Меркер. – И давай обойдёмся без неуместного сарказма.

– Я просто выполняю твою просьбу, – пожала плечами Кассел. – Слушаю предельно внимательно, боюсь упустить важную информацию. Вот, например, какое отношение ты к парламенту имеешь? Если память не изменяет, вроде, в помощниках министра числишься?

– В заместителях, – щека Ван’Риссель дёрнулась раздражённо, но тоже чуть заметно. Дал понять, что дировская неосведомлённость ему не нравится, но и достаточно. Незачем серьёзным мужчинам свои эмоции публично демонстрировать. – Но я ещё и лидер партии…

– Достаточно, – подняла руку доктор. – Слишком много информации вредно для здоровья. Про партию я ничего слышать не желаю. Давай сразу к делу. Что от меня требуется?

– Скоро пройдёт церемония награждения тех, кто в Ире был. Медали вручит сама Регент, потом банкет. Я хочу, чтобы ты там присутствовала в качестве моей жены.

– То есть, медаль мне не достанется? – расстроилась Кассел.

– Ради Близнецов! – чуть повысил голос Меркер. – Прекрати эту клоунаду! Я с тобой говорю о серьёзных, важных для меня вещах! Крайне необходимо, чтобы наградили не просто какую-то там доктор Кассел, а леди Ван’Риссель.

– Для карьеры необходимо? – предположила Дира, останавливаясь. – А нет, прости. Я же внимательно слушала. Выборы же! Поправь, если ошибаюсь. Эта… – доктор покрутила пальцем, пытаясь подобрать слово поприличней, – это мероприятие только начало. И мне до самых выборов предстоит играть роль верной жены, во всём поддерживающей своего умницу-мужа?

– В целом, ты права, – не слишком охотно отозвался Меркер, глядя куда-то в сторону. – Но детали…

– Давай пока обойдёмся без деталей, – перебила его Кассел, вцепившись в ручки сумки с такой силой, что ладони зачесались. – И мне казалось, что хороший политик должен уметь врать, глядя в глаза. Но это тоже частности. Один вопрос: помнится, в этот самый Ир-на-Льене ты запрещал ехать. Боялся, что я тебе репутацию испорчу. И что изменилось?

– Дира, те самые детали, которые неважны! – вот теперь Ван’Риссель по-настоящему разозлился. Даже кулаки в карманы брюк сунул, чего никогда себе не позволял.

– Да ладно тебе, свои же люди, зачем кокетничать? – усмехнулась доктор. – Мол, леди, которая вместо того, чтобы по балам скакать людей спасает, народу понравится. Что там дальше у меня в программе намечается? Опека над детским домом? Трогательная забота о всеми брошенной сиротке? Раздача бесплатного супа нищим? И всё это, конечно, под воркование о том, как я восхищаюсь политической программой дорогого супруга.

– Ещё раз прошу: прекрати балаган! – прошипел Меркер. – Это крайне важно для меня.

Честное слово, лучше бы уж он пощёчину дал. С чего именно эта фраза Диру допекла, она и сама не понимала. Сиятельный Ван’Риссель только про то, что для него важно, ему нужно, и для его драгоценной карьеры требуется и токовал. Но вот сейчас проняло до печёнок, аж в глазах от бешенства потемнело.

– Уйди, ради милосердной девы, – процедила Кассел сквозь зубы. – А то я ведь опять не сдержусь. Только рука у меня тяжелее стала.

И сама пошла, плохо понимая, куда и зачем. Деревья перед глазами туманились, будто акварелью нарисованные. И руки тряслись.

***

Скажи кто Дире, тогда ещё леди Ван’Риссель, уверенной в себе, сильной женщине двадцати лет от роду, что она ударит мужчину – не поверила бы. Нет, никаким особым пиететом перед штанами она никогда не страдала. Наоборот даже. Совсем ещё недавно числилась в лидерах кружка «Дев эмансипе[1]» – довольно решительной, можно сказать, радикально настроенной организации с весьма прогрессивными взглядами.

И «Девы», между прочим, не только рассуждали о судьбах современных дам. Однажды они в акции протеста поучаствовали, их – практически в полном составе – забрали в полицию, где завели личные дела, а сам кружок занесли в список, нуждающихся в особом присмотре. Вот так-то! Никакого тебе рабского подчинения супругу, даже если он лорд, а само замужество ещё и полугода не продлилось.

Нет, дело вовсе не в пиетете. Просто рукоприкладство – это удел существ низкоорганизованных, интеллектуально неразвитых, примитивных. Любой, кто наделён разумом, способен отстоять свою точку зрения без применения силы. И уж, конечно, не дело будущему врачу, адепту самой гуманной профессии в мире, целителю тел, а, главное, душ страждущих, кулаками махать.

Так что нет, не поверил а бы Дира, скажи ей кто. Но говорят же: не зарекайся!

Все вокруг требовали от неё дома остаться и на казни не появляться. Положа руку на сердце, приходилось признать: скажи кто-нибудь хоть что-то похожее на: «Это слишком страшное зрелище, а у тебя и так нервы издёрганы! Незачем такое смотреть, пусть родные останутся светлым воспоминанием!» – ни за что бы не пошла. Потому как сама думала подобное. Да и страшно до ужаса.

Но все твердили одно: «Не выставляйся, не подставляйся, держись тише воды, ниже травы! Нам и так…». Список этого «итак» уже сейчас в бесконечность уходил, а в скором времени угрожал разрастись ещё больше. Казнями дело не закончится. Собственно, оно ещё только началось.

Вот мать не постеснялась, отвесила полноценную оплеуху, стоило дочери заикнуться о том, чтобы экзекуцию посетить. Муж просто пригрозил её под замок посадить. Кузина Бэра… От неё толку совсем никакого. Только таращила кроличьи испуганные глаза и рыдала.

Но как не пойти? Да, отец и братья преступники, посмевшие погубить императора. И не рядовые заговорщики. Тер наготове стоял со второй бомбой – на случай, если с первым бомбистом что-нибудь непредвиденное стрясётся. А Речер на подхвате был. Всё же маг и не просто какой-нибудь техник, а боевой офицер, пирокенетик. Единственный, между прочим, из ныне живущих, способный трёхметровую стену огня поднять. Так что, никаких сомнений нет, преступники, смертной казни заслуживающие.

Дира даже мать, прилюдно от родства с ними отказавшуюся и не постеснявшуюся публично, в присутствии журналистов и зевак показания в суде давать, не осуждала. Точнее, осуждала, конечно. Но не вслух. Сама-то ничего внятного не сказала, лишь блеяла, да все бумаги, которые ей подписать сунули, подмахнула не читая.

Только вот… Старший Кассел, лишённый лордства и правом рождения данных привилегий, это ещё и папа. Тот самый, что её «лучиком» называл. Тот самый, кто вместе с ней ночами не спал, помогая выхаживать подобранного зайчонка со страшной раной на лбу – крестьяне сено косили, не заметили в траве зверёныша, вот и полоснули. Тот, кто грохнул по столу кулаком, первый и последний, кажется, раз в жизни на жену голос повысив. И оплатил-таки учёбу в университете. Тот, кто её к алтарю Близнецов вёл и, откинув фату, шепнул: «Будь счастлива, лучик!». Это папа.

Это старший брат, вечно в детстве её пугавший рассказами о призраках. Тер, из папиросной бумаги мастеривший крылья и прыгавший на них с крыши старой конюшни. Сказавший, что стащил материнскую брошь и утопил её в пруду. Хотя сорока просто стянула украшение с дировской куклы. Весельчак, балагур, постоянно в кого-то искренне влюблённый Тер, неспособный пройти мимо лавочника, избившего мальчишку. С тех пор у наследника Ван’Касселов переносица так и осталась кривоватой.

Это брат, способный глухой ночью вытащить сестру из кровати, чтобы показать, как он сам – сам! – научился создавать искры какой-то там повышенной температуры и прожигательной способности. Речер, вечно обложенный книжками на ковре в библиотеке – чтение в кресле он презирал. Вчерашний кадет и нынешний офицер, блестящий от гордости как новенькая монетка. Двадцатилетний старик, вернувшийся из лазарета с рубцами во всю спину, оставленными ему на память о встрече с гоблинским шаманом. «Знаешь, чего я боялся больше всего? – спросил он, глядя на цветущую яблоню. – Что тебя не увижу вот так: в шезлонге, с книжкой. И чтоб весна и дурацкая шляпка».