Феникс (ЛП) - Рейн Энтони - Страница 15

Я кладу пакеты с новенькими садовыми инструментами на пол рядом с обеденным столом, а потом сажусь расшнуровать ботинки. Ноги болят из-за того, что я весь день стояла у доски. Слишком устала, чтобы готовить ужин, поэтому беру из холодильника упаковку ветчины, открываю ее и кладу на пол, чтобы съел Джеффри.

Голодной я себя не чувствую. Напряженные дни притупляют аппетит. Я жду, пока доест Джеффри, и выпускаю его. Чувствуя музыку на пальцах, я прохожу в гостиную, сажусь за фортепиано и остаток вечера провожу в репетиции песен.

*

На следующий день я с чашечкой чая бездельничаю в своем саду под умеренным солнцепеком. «Хорошо для барбекю», — думаю я. По стене дальней стороны сада вьется виноградная лоза. Я развлекаюсь тем, что прослеживаю эти витиеватые узоры, завершающиеся массивным клубком под каменной стеной.

Все утро я дергала сорняки, но до сих пор не продвинулась дальше половины всего объема работы. Я хочу сделать один из тех восхитительных садов, где каждая клумба с травой или цветами математически сегментирована. Однако это, наверно, превосходит мой ограниченный опыт.

Делаю глоток чая, но он уже остыл, а сахара на дне слишком много. Все в животе сжимается — это напоминает мне о том, что моя мама любила, чтобы чай был холодным и сладким. Она оставляла чайный пакетик в кипятке до тех пор, пока вода не становилась черной, как смола, а потом добавляла молоко и три ложки сахара с горкой. И оставляла его до тех пор, пока он не остынет. Я думала, что холод и чернота маминого чая сопоставима с холодом и чернотой ее сердца.

Я могу почувствовать запах сигареты в ее руке, и все в животе снова переворачивается от мысли о холодном сладком чае. У нее были светлые и хрупкие от постоянного домашнего окрашивания волосы. И ее взгляд на меня, полный абсолютного потрясения, тут же вспыхивает в моей памяти. Я одна не была похожа ни на маму, ни на папу. И это ее ставило в тупик.

А потом я думаю о тех временах, когда Максвелл притаскивал меня в гостиную к остальным моим братьям и сестрам и приказывал им бить и пинать меня до синяков. Так как он был старшим, все всегда выполняли его приказы и даже наслаждались этим. Наших родителей постоянно не было дома, и поэтому ни от какой дисциплине и речи быть не могло, а дети без дисциплины могли становиться ужасными, когда такой парень, как Максвелл, управлял ими.

А после этого мама ранним утром приходила домой из какого-нибудь паба и находила меня лежащей н полу и избитой до полусмерти. Пинала меня носком туфель и говорила подниматься. И даже не спрашивала, что случилось. Она знала. Я могла видеть это в ее мертвецки пьяных глазах.

Резко вдохнув, я вытягиваю себя из собственных мыслей.

Я должна прекратить думать о своей семье. Но легче сказать, чем сделать, потому что этих людей я не забуду никогда.

Внутри я девятилетняя девочка, которая боится мира. Внутри, кажется, я больше, чем снаружи. Пространство мучений страхами гораздо шире, чем моя кожа. Я хотела, чтобы нас с моей семьей разделяли не только мили. Было бы неплохо начать с того, чтобы я никогда не была частью их жизней.

Мне нужно сосредоточиться на чем-то незначительном, поэтому я поднимаюсь на второй этаж, чтобы заглянуть в гардероб и решить, что же все-таки надеть на барбекю. У меня есть фиолетовое платье без рукавов, я его никогда не надевала. Длиной до колена, оно обтягивает верх и спускается свободной юбкой.

Мысли об одежде бесполезны, потому что если я впускаю свою мать себе в голову единожды, ее потом и за несколько дней оттуда не выгонишь. Она была такой беспечной женщиной. Она должна была защищать меня от моего брата. Она не должна была позволять ему делать это. Она ведь знала, но ничего не делала. И иногда я не могла понять: она знала и ей было все равно, или она знала и ей это нравилось? Может, она ревновала, ведь я заменила ее Гарриет, и поэтому позволяла моему брату пытать меня — такой была ее месть.

Уже половина шестого. Скоро придет Феникс, а я все лежу на кровати и разыгрываю неправдоподобные сцены в голове. Сцены, где я говорю Максвеллу прекратить делать мне больно, где обладаю достаточной физической силой, чтобы все это прекратить. Чтобы прогнать его. Напугать. Сцены, где у меня находится смелость рассказать хоть кому-нибудь о том, что происходит.

Другой случай. Я противостою своей матери. Говорю ей в лицо все, что о ней думаю. Абсолютно продуманными и уверенными словами.

Мои воспоминания прерывает стук в дверь. А я все еще в грязной рабочей одежде. Быстро спускаюсь и открываю дверь. Извиняюсь перед Фениксом за то, что не готова, говорю, что управлюсь за десять минут и спрашиваю его, не хочет ли он подождать в гостиной, на что он соглашается; похоже, его забавляет моя растерянность.

Я быстро умываюсь, наношу легкий макияж и распускаю волосы. Надев фиолетовое платье и балетки, спускаюсь к Фениксу.

— Ты выглядишь очень красиво, — говорит он, и его взгляд задерживается на моих бедрах, которые особо обтянуты платьем.

— Ну ладно, — неловко отвечаю я.

И почему я так глупо ответила? Мой мозг, должно быть, выдохся после всех сегодняшних метаний.

Когда мы добираемся до дома Джеймса — большого современного здания — уже слышны звуки джазового фортепиано в сопровождении разговоров с заднего двора. Джеймс открывает дверь и ведет нас в большой сад с деревянными стульями и несколькими столами рядом. Кажется, Джеймс огорчен тем, что Феникс пришел со мной. Не думаю, что, приглашая его вчера, он ожидал, что Феникс появится.

Вижу, как Томас с Маргарет болтают с группой людей. К сожалению, я замечаю среди гостей и Дебору с Кэти. Маргарет замечает меня и машет в приветствии. Я отвечаю тем же.

— Хочешь выпить, Ева? — спрашивает Джеймс.

— Да, пожалуйста.

— Красное вино?

Я киваю.

— А ты, Феникс? — Джеймс поворачивается к мужчине рядом со мной.

— Пиво, если есть. Спасибо.

Феникс мягко кладет руку на мою талию, будто показывая Джеймсу, что мы вместе. Джеймс слегка хмурится и уходит за нашими напитками. Мой живот заполонили бабочки.

— Итак, совсем одинокой ты бы не была, если бы я не пришел. Твоя подружка Маргарет здесь, да? — спросил Феникс с намеком на игривость. Его рука сильнее прижалась к моей спине, и я всеми силами удерживаю себя от вздоха из-за этих чувств.

— В том, что она здесь, нет ничего неожиданного. Джеймс ее сын.

Он низко смеется.

— Я начинаю думать, что ты мной сманипулировала, Ева.

Смех Феникса — одно из тех явлений, которые вызывают у меня мурашки. Хорошие мурашки. Необъяснимые.

Джеймс возвращается с нашими напитками, а потом спешит прочь, чтобы помочь занявшемуся барбекю парнишке. Запах и предвкушение отвратительно жирного мяса наполняет мой рот слюной.

— Кстати, — говорю я Фениксу, чья рука все еще лежит на моей пояснице. — Вижу, я не одна тут с компанией.

Я аккуратно киваю в сторону Деборы и Кэти, делая глоток вина. Дебора уже делает все возможное, чтобы поймать взгляд Феникса, но он ей не поддавался. Думаю, я даже вижу ее пышную грудь под обтягивающим белым платьем.

Феникс усмехается.

— Ревнуешь, милая?

Я краснею и шепчу:

— Нет.

Я не ожидала, что он это скажет, поэтому становлюсь застенчивой.

— Не волнуйся, — говорит он. — Она ни друг, ни кто-либо еще. — А потом продолжает себе под нос. — Хотя она очень старается изменить этот факт.

Я тяжело сглатываю; в животе ворочается незнакомое чувство. Может, я и ревную. А потом я вижу, как Дебора оставляет свою группу людей и направляется к нам.

— О, супер, она идет, — бормочу я.

Его улыбка мгновенно исчезает, когда он видит, как она идет к нам. Его рука на задней части моей спины смещается так, чтобы обхватить меня за талию. Я невольно получаю вибрации смертоносной привлекательности от этой женщины. Она с отвращением смотрит на обнимающую меня руку Феникса, но быстро маскирует отвращение улыбкой.

— Привет, Феникс, — сияет она улыбкой, не утруждая себя обращением ко мне, хоть я и стою прямо перед ней.