Девушка из Дубровника - Жилло Анна - Страница 57

— Когда я падала, время не остановилось, но замедлилось. Как будто летела очень-очень медленно. Я слышала, такое часто бывает в подобных ситуациях. Иллюзия, конечно.

Я не стала ему говорить, что сегодня утром для меня время не замедлилось, а действительно замерло. Потому что обстоятельства были несколько иные.

— Это было как в кино показывают — все зависло. А потом резкий скачок — когда Влах меня поймал. Не знаю, иллюзия или нет, но с тех пор все мои часы отстают. Сначала были наручные, будильник, сейчас в телефоне. Во всех телефонах, которые у меня были. В компьютере — хотя это в принципе невозможно, там время подстраивается под сервер. В машине — и в мице, и сейчас в хонде. Хотя бортовой компьютер через сигналы по радио время сверяет. Но телефон, компьютеры — на две-три минуты, не больше. А вот наручные за неделю отстают где-то на тридцать-сорок минут. Поэтому перестал носить вообще.

— Я тоже не ношу, — если я чему и удивилась, так только очередному совпадению. Нет, очередным совпадениям. — Только у меня не отстают — ломаются. Именно наручные. Сами ломаются или браслет. Или ремешок рвется. Ни одни больше месяца не прожили. Причем ломаются так, что ни один мастер починить не может, хоть механические, хоть электронные. И началось это, когда из больницы вышла.

— Бывают в жизни чудеса, ужа ужалила оса, — задумчиво сказал Глеб. — Слышала когда-нибудь про закон парных случаев?

— Да, — кивнула я. — Но говорят, что это всего лишь вопрос фиксации внимания. Обращают внимание на одинаковое, а разное просто не замечают. Это как с одинаковыми цифрами. Смотришь двадцать раз подряд на часы и тут же забываешь. А потом увидишь, к примеру, пять пятьдесят пять — опачки, это, наверно, какой-то тайный знак от тайных сил.

— А то, что мы оба чуть не погибли, сорвавшись с высоты, — это тоже вопрос фиксации? — возразил Глеб. — И что после этого нас не любят часы? А что мы оба по жизни столкнулись с людьми, которые нас пытались закатать под плинтус? Ника, у нас столько похожего, что меня это, по правде говоря, даже пугает.

— Сильно пугает? — я смотрела за спину Глеба на поросший деревьями Локрум. Интересно, а обратила бы я внимание на то, что остров похож на кита, если бы Глеб не называл меня Китенышем?

— Не знаю. Но иногда такое ощущение, что гляжу в зеркало и вижу вместо себя тебя.

— Глеб, это уже слишком. Может, хватит на сегодня мистики? — поморщилась я. — Ты смотришь только в каком-то одном разрезе. Но если хорошо подумать, различий у нас намного больше, чем сходства. И, если честно, я рада, что ты мне рассказал. Теперь ты уже не супермен, а обычный человек с обычными человеческими слабостями. Мне так проще и уютнее.

— Ника, а ты что, воспринимала меня как супермена? Серьезно? — Глеб поперхнулся кофе и закашлялся. — Даже после того как я тебе рассказал, какой я гад в повседневной жизни?

— Глеб, не обижайся, но твое гадство выглядело какой-то мальчишеской рисовкой: ах, я такой плохой, и не говори, что тебя не предупреждали. Давай без кривляний. Ты вполне успешный мужик, умный, сильный, красивый. Не жадный, не вредный, внимательный. Не куришь, пьешь умеренно, в постели бог. Блин, ты даже готовить умеешь и носки сам стираешь. Мечта, а не мужчина. Да, временами в тебе включается учитель жизни и ты бываешь слишком самоуверенным, но это уже побочка. И я действительно иногда чувствовала себя рядом с тобой каким-то недоразумением.

— Ника, давай на этом закончим, — он махнул официанту. — Мне, конечно, очень лестно, что я такой замечательный, но ты перегибаешь палку. И знаешь, мне неприятно слышать, что рядом со мной какое-то… недоразумение. На самом деле в чем-то ты сильнее меня. Просто у меня была фора, а ты еще только на старте. Все. Закончили.

— Мы можем обратно пешком спуститься, — предложила я, когда мы вышли из кафе. — Я видела на карте, там то ли дорожка, то ли лестница.

— Ты представляешь, сколько тут идти? — хмыкнул Глеб. — Нет уж. Ничего, не умру, не в первый раз. Возьмешь меня за руку, и будет не так страшно.

— Прикалываешься? — улыбнулась я.

Глеб не ответил, но посмотрел на меня так, что мне сразу расхотелось смеяться. А когда мы зашли в кабину фуникулера, я действительно взяла его за руку — и держала, пока не оказались внизу.

В Цавтат мы возвращались на катере. Поднялся довольно сильный ветер, небо потихоньку затягивало, хотя дождя и не обещали. Места нам достались на корме, где качало очень даже ощутимо, в лицо то и дело летели брызги. В Дубровник кораблики бегали мимо Супетара, а вот возвращались, подходя ближе к Бобаре, правда, не с той стороны, где мы были. Когда катер поравнялся с островом, мы переглянулись, и Глеб прижал меня к себе, обняв за талию.

— Странно, еще пяти нет, а мне кажется, что уже целый день прошел. Длинный-предлинный, — сказал он.

— Мне постоянно так кажется, — вздохнула я. — Время идет очень быстро, но когда оборачиваешься назад… Гуляла утром по Дубровнику и думала, что мы там были с тобой всего восемь дней назад. А такое чувство, что прошла целая вечность.

— Вечность и прошла. Как раньше — уже не будет.

Это можно было понимать по-разному, но я предпочла не вникать. Не поспоришь. Действительно — не будет. По крайней мере, для меня — точно.

За час пути нас основательно поболтало, и я мечтала только об одном — добраться до дома, лечь и не шевелиться.

— И как только люди на яхтах путешествуют? — проворчала я, глядя на стоящую у причала «Люси Грей».

— Нормально путешествуют, — рассеянно отозвался Глеб, читая на ходу сообщения в телефоне. — Привыкают.

— Ни за что!

Впрочем, на твердой почве сил у меня волшебным образом прибавилось. Мы даже зашли в супермаркет и бандитерскую, а дома в четыре руки приготовили ужин.

— Эй, там, наверху! — крикнул из сада Бранко, когда мы с Глебом сидели в шезлонге с вином и считали самолеты. — Уберите все с балкона. Вещи из сушилки, подушки, салфетку со стола. Ночью будет шторм.

— А ты куда? — спросил Глеб.

— Пойду к «Люси», посмотрю, что там не закреплено.

— Помочь?

— Не надо.

— Не обижайся на Брана, Кит, — сказал Глеб, когда тот ушел.

— В смысле? — не поняла я. — За что?

— Я видел, тебя покоробило, когда ты днем предложила подняться на гору, а он начал на меня выразительно пыриться. Типа «Мурка, не ходи, там сыч на подушке вышит».

— «Мурка серый, не мурлычь, дедушка услышит», — машинально продолжила я, даже не удивляясь, что он это знает. — В общем, да, неприятно было. Такое чувство, что вы без слов обсуждаете что-то, не предназначенное для меня. Потом-то я поняла, но тогда… Примерно так же, как если вы по-хорватски при мне говорите.

— Понимаешь, Ник, Бран никогда не страдал тонкой душевной организацией. И если ему сказать, что он ведет себя не комильфо, он удивится и не поймет, в чем дело. На что угодно могу спорить, в тот момент он совершенно не думал, что тебя это заденет. Точно так же и с хорватским. Он говорит на четырех языках. Не знаю, как у него сейчас с чешским обстоит, но по-русски он обычно говорит только со мной. Почти свободно, хотя и с акцентом. Но все-таки без практики — сама понимаешь, сложно. Поэтому когда он не знает, как что-то сказать по-русски, автоматом переходит на хорватский. Только и всего. Со мной тоже бывает, когда говорю по-шведски. Если запнусь, могу перейти на финский или на английский. Совершенно не задумываясь, что кто-то может это понять превратно.

— Господи! — я закатила глаза. — Как вы это делаете? Один на пяти языках, другой на четырех. А я один иностранный толком не могу выучить. Пока занимаюсь английским, все, вроде, ничего, как только перестаю — вянет на корню.

— Я же говорю, практика. А по-хорватски я в детстве говорил лучше, чем по-русски. Второй родной, а может, и первый. Я вообще билингва. До пяти лет отец со мной разговаривал только по-хорватски. Если я вдруг обращался к нему по-русски, не отвечал. Однажды он меня в парк повел, и я там с качелей упал, колено разбил. Иду к нему, реву, а он ноль внимания — пока я по-хорватски не сказал, что случилось.